Пионер Советского Союза

Спой нам, ветер, про славу и смелость,

Про учёных, героев, бойцов,

Чтоб сердце загорелось, чтоб каждому хотелось

Догнать и перегнать отцов!

Я всё Ленку ждал, думал, вот-вот придёт, поможет. Но Ленка не пришла, Ленки не было.

Киселёва отпустили, а меня в камеру посадить хотели, как арестанта. Про руку же мою сказали, что доктор только завтра утром придёт, пока так потерпеть придётся. Блин, а больно ведь, да и рука опухла. Правда, бинт мне всё-таки дали, сам, говорят, перевяжешься как-нибудь.

Но прежде чем в камеру вести, мне умыться разрешили, а потом обыскали всего, всё что в карманах было выгребли, ремень из брюк вытащили, часы Ленкины тоже отобрали. А ещё тот полицейский, что обыскивал меня, велел и ботинки снять, их тоже осмотреть хотел. Снял что ж делать-то. Хорошо, сапоги у Ленки не на завязках, а на молнии, одной рукой снимать-надевать можно.

Ну да, я в Ленкиных сапогах гулял по Москве, а чего? Они новые совсем были, она и не носила их ни разу, ей эти сапоги на Новый Год подарили, но с размером промахнулись немного, они ей велики были. Я же брюки поверх сапог опустил и незаметно стало, что они женские, ботинки как ботинки. Но когда я в отделении из этих сапог вылез, то сразу видно стало, что обувь-то это женская, на мужской обуви цветочки розовые обычно не вышивают. А полицейский, который за столом сидел, прищурился так на меня, да и спрашивает, а чего, мол, пацан, ты в женской обуви ходишь, да часики на руке девчоночьи носишь? Блин, вот до всего ему дело есть, докопался. У меня же рука сильно болела, да и вообще устал я и зуб жалко, так что ответил я ему что-то вроде: "Чего хочу, то и ношу". Надоел.

А вот в камере я сидел недолго, ночевать мне там не пришлось. Часа полтора сидел, наверное, точно не скажу, часов-то не было у меня. Но руку я перевязать себе кое-как смог, только сильно лучше не стало от этого, всё равно больно. Неудобно ведь одной рукой-то перевязываться, нормально не затянешь повязку, а помочь некому, я один сидел.

Но через полтора часа, как я говорил уже, дверь в мою камеру открылась и вошла ко мне тётка средних лет. Вот эта самая Анна Степановна, что сегодня со мной ту дурацкую песенку про двух пап смотрела по телевизору. Пришла, и сразу мне: Сашенька, не волнуйся, я тебе помогу, я спасу, всё хорошо будет. И между делом так: "А кто твои родители?". Ага, так я ей и скажу, как же! Тётка же всё трещит, не умолкает. Из какого-то она центра охраны детства, оказывается, от кого-то они там детство охраняют.

А из полиции тётка меня действительно вытащила, тут не соврала. Полицейские даже и вещи все мои отдали, включая деньги (все три десятирублёвые монетки). Анна Степановна помогла часы мне надеть, сам бы я и не застегнул их тогда, она же всё восторгалась: "Ах, какие часики! Ах, какие миленькие!", а я думал, что на улице просто убегу от неё и дело с концом.

Чёрта лысого я удрал. Из полиции-то меня выпустили, полицейские совершенно не возражали, когда я уходил от них с Анной Степановной. Только вот на улице меня ждали уже, тётка совсем не одна была. Там два мужика рослых возле крыльца стояли курили, у них одежда такая чёрная форменная, с надписью "ОХРАНА" на спине, и автомобиль был с кузовом без окон. Вот в тот автомобиль меня и запихали. Анна Степановна с водителем ехала в кабине, а я, значит, в кузове вместе с охранниками. Два часа ехали и приехали... вот сюда приехали, где я сейчас и нахожусь, в этот самый центр охраны детства.

Зато тут доктор сразу нашёлся, руку мне осмотрел, да и гипс наложил. Сразу веселее жить стало, уже не так больно. Непонятно только, зачем он настолько подробно осматривал меня. Гипс наложил, ссадины йодом смазал, а после этого ещё часа два вместе с медсестрой измывался надо мной. В какие-то штуки медицинские совал меня, зрение проверил, на голову мне шапку железную с проводами надевал, крови чуть не полстакана для анализов выкачал, ещё длинной палочкой с намотанной на неё ваткой мне и в нос и в горло лазил. Зачем это всё? Отпустил меня этот невероятно мнительный доктор только к ночи, я уж иззевался весь там у него. Медсестра меня в палату спальную проводила, так я даже и с ребятами, соседями по палате, познакомиться тогда не смог, так спать хотел. Впрочем, они и сами к тому времени уже все спали.

Утром же осваиваться стал. Оказалось, что этот "Центр" — что-то вроде дома отдыха для детей. Только нас никого почему-то на улицу не выпускают совсем, постоянно в помещении находимся. Детей тут не так чтобы дофига, но порядочно. Думаю, человек с полсотни ребят от семи до пятнадцати лет наберётся, точнее трудно сказать, чуть не каждый день кого-то увозят куда-то и привозят новеньких. Вчера вот Валерку из нашей палаты увезли. Куда увозят? Ха, кажется, теперь я знаю, куда.

Спой нам песню, чтоб в ней прозвучали

Все весенние песни земли,

Чтоб трубы заиграли,

Чтоб губы подпевали,

Чтоб ноги веселей пошли!

Мы как песню про двух пап досмотрели, так Анна обрадовала меня. Какая радость! Родители нашлись! Не настоящие, конечно, ведь про настоящих я и не говорил ничего. "Центр" для меня приёмную семью нашёл. И не просто семью, а иностранцев! И буду я теперь, по словам Анны Степановны, как сыр в масле кататься, и будет у меня всё-всё-всё плюс ещё немножко, жить же поеду в город Амстердам, ибо желающая меня усыновить семья — голландцы.

Ну так... здорово! Просто замечательно! Я очень рад, так и сказал Анне сегодня. С удовольствием согласен усыновиться. Ура! Про себя же думаю, что мне бы только до Москвы добраться, лучше всего в метро попасть. А там они меня потом замучаются ловить, пользоваться метрополитеном я теперь умею, Ленка научила. Конечно, с ней самой в этом вопросе мне не тягаться, но заблудиться там я теперь не заблужусь. Мне бы только из этого "Центра" выбраться, мне бы в город попасть.

Хоп! Дверь открывается. Анна Степановна вернулась? А вот я и не угадал, это не она. Мужик какой-то лет тридцати, одет аккуратно, с галстуком, одеколоном от него аж от двери разит. Это ещё кто такой? Приёмный отец?

— Здравствуй, Саша, — говорит мужик.

— Здравствуйте, — отвечаю я.

— Меня зовут Тимофей Дмитриевич, я буду помогать тебе освоиться в новом для тебя мире.

— В каком смысле?

— Буду твоим переводчиком первое время, пока ты голландский язык не выучишь в достаточной мере. Кроме того, я же тебя и буду учить голландскому, меня твои приёмные родители наняли специально для этого.

— Здорово. А когда мы уже поедем отсюда... куда-нибудь.

— Думаю, что очень скоро. Познакомишься со своей новой семьей, и поедем все вместе. А родители приёмные с тобой уже знакомы, они видели тебя и медицинскую карту твою смотрели, ты им вполне подходишь, они давно искали себе именно такого ребёнка.

— Какого "такого".

— Такого, как ты, такого... необычного. А у тебя ещё и имя очень удачное. Если что, так его даже и менять не придётся, Сашей и останешься.

— Менять имя? Зачем?

— Мало ли. Вдруг, что-то изменится, в жизни всякое бывает. Например, ты можешь... а, вот и они, вот твои родители, Саша.

Дверь открывается и в сопровождении радостно улыбающейся Анны Степановны в комнату входят мужчина и... мужчина. Оба чем-то похожие друг на друга — высокие, широкоплечие, подтянутые. С виду на спортсменов смахивают. Думаю, что это братья и один из них — мой приёмный отец. А который? Левый или правый? Правый или левый?

Да, а где же приёмная мать? Она не приехала?..

Глава 23

(написано Леной)

Какой дурацкий чемодан. Он сам по себе-то тяжёлый, так ещё и вещи в него суём. Колёсиков вовсе нет, ручка неудобная. Хорошо хоть, не мне нести его, из дома Лотар вытащит, на вокзале же носильщик будет. А вещей, ну вот откуда у нас столько вещей уже скопилось, а? И живём-то тут недолго, а уже обрасти успели. У меня и у Светки по полдюжины платий, да все красивые, бросить жалко. Ещё бы, нам обеим их по индивидуальным заказам шили, портные специально приезжали мерки снимать. Мне особенно жёлто-зелёное нравится, такое миленькое. Лотару, кстати, тоже жёлто-зелёное больше других нравится, я заметила.

Всё, завтра уезжаем мы в СССР, наконец-то все формальность разрешились. Только вот Сашки нет, я пока так и не поняла, каким образом немцы объяснят его отсутствие. Насколько я знаю, они всё ещё не признались советской стороне, что он умер. (Ой, ну что же я тёте Шуре-то скажу, а?!)

Светка!! Безголовая, ну куда, куда ты это суёшь, а?! Смотри, как помяла! Так, ну не ной, не ной. Свет, ну ты чего? Я же не со зла. Свет! Да фиг с ним, с этим платьем, Свет. Свет. Ну не плачь, Света, а? Смотри, вон Лотар уже пришёл, не плачь...

* * *

Интерлюдия J-1

(а в это время в замке у шефа)

[05.10.1940, 11:53 (мск). Москва, Кремль, кабинет товарища Сталина]

— ...Нет, Вячеслав, не сможет сейчас БРП поднять массы на восстание. Не пойдёт даже как запасной вариант, не та пока обстановка в Болгарии.

— То есть, если бы удалось, то Бориса оставили бы на троне?

— Да. Пусть сидит пока.

— А Филов?

— Не нравится он мне. Хорошо бы, что бы с ним что-нибудь случилось. Совершенно случайно, конечно.

— Может быть, товарищи из БРП как-то смогут помочь? Не может быть, чтобы у них не нашлось нескольких революционно настроенных товарищей.

— Я думал об этом. Возможно. С другой стороны, если Филов согласится на нашу базу в Бургасе, революционно настроенных товарищей можно попросить пока не предпринимать никаких резких движений.

— Филов ни за что не согласится на присутствии в Бургасе нашего Черноморского флота.

— Уверен?

— Да. Коба, на него немцы сильно давят. У Болгарии сейчас две трети товарооборота приходится на Германию, она просто не может принимать каких-то серьёзных внешнеполитических решений без оглядки на Берлин.

— А если немцы не станут возражать против нашего присутствия в Бургасе?

— Утопия. Гитлер будет резко против.

— Предположим, условием нашей военно-морской базы в Бургасе будет присоединение СССР к известному тебе договору трёх держав? Причём мы гарантируем сохранение в Болгарии существующего политического строя и вообще никак не вмешиваемся в их внутренние дела?

— Нет. Во-первых, нам просто не поверят. После того, как мы проглотили Прибалтику, Борис логично предположит, что Болгария — следующая. Во-вторых, Болгарию Гитлер нам не отдаст даже в обмен на наше присоединение к его блоку, она ему самому нужна, чтобы поставить на место Грецию.

— И всё же, Вячеслав, чисто теоретически, если Берлин не станет возражать против наших кораблей в Бургасе? Что тогда?

— Тогда... Тогда Филов сдастся. Без окриков из Рейхсканцелярии базу в Бургасе он нам построить разрешит. Но это совершенно невероятно, Коба. Гитлер никогда не согласится.

— Посмотрим. А что с этими детьми, которые из-за нашего головотяпства укатили из Ленинграда в Мюнхен? Когда ты уже вернёшь их, почему так долго?

— Всё сделано, Коба, всё согласовано. Они выезжают завтра на пассажирском поезде, посольство уже купило им билеты и выправило паспорта, а в понедельник они пересекут границу СССР. У себя дома, в Ленинграде, дети будут во вторник.

— Нет. Так не пойдёт. Не нравится мне эта затея с поездом. Вот что, Вячеслав, договорись с немцами и отправь за детьми наш самолёт. Лучше, конечно, тебе самому было бы слетать за ними, но завтра ты мне в Москве нужен будешь. Так что пошли надёжного, ответственного товарища, привези этих детей. И не в Ленинград, а в Москву, я хочу с ними встретиться, особенно с девочкой.

— Лететь за ними? Коба, но зачем? Чем плох поезд?

— Вячеслав, не спрашивай, просто сделай так.

— Хорошо, это не трудно.

— И вот ещё что. Сегодня же суббота, так вот, позвони от Поскрёбышева в свой наркомат и прикажи сотрудникам, пока те по домам не расползлись, не покидать сегодня рабочих мест. Наркомат иностранных дел переводится на казарменное положение вплоть до особого распоряжения.

— ??

— Так надо. Причину сам придумай какую-нибудь, но этой ночью и завтра весь день твой наркомат нужен мне работающим в полную силу, невзирая на выходной день.

— Как скажешь.

— Всё, иди. Там в приёмной Берия с Меркуловым сидеть должны, скажи им, пусть заходят...

[05.10.1940, 13:08 (мск). Москва, Красная площадь]

Нарком Государственной Безопасности СССР Всеволод Николаевич Меркулов задумчиво смотрел на проплывавшие мимо него виды Красной площади в окно своего служебного ЗИСа. Сегодня он был доволен собой, сегодня он — победитель. А вот его недавний начальник, а ныне коллега и соперник, Лаврентий Павлович, сегодня проиграл. Нарком НКВД не смог поверить в невероятное, не рискнул предположить фантастическое, и в результате проиграл, заслужив четверть часа назад неудовольствие самого товарища Сталина.

С другой стороны, у Берии было просто меньше фактов для анализа, чем у Меркулова, что, вероятно, и явилось причиной общей неудачи его расследования по делу ленинградского мальчишки. Действительно, что в НКВД было-то, кроме двух конвертов и одного короткого письма? Только та странная детская игрушка, и всё. Нет, самого мальчишку-то люди Берии нашли, нашли даже раньше, чем госбезопасность, но это и неудивительно. У НКВД в Ленинграде банально было больше людей, чем у НКГБ, им легче было осуществлять поиск по ленинградским школам. То есть, не самого мальчишку нашли милиционеры, а лишь установили его личность, мальчишка же к тому времени уже ухитрился самовольно сбежать в Германию (ох, и задаст же ему мать, когда тот вернётся!). Да, мальчишку Берия нашёл, а вот потом благополучно сел в лужу со своим английским следом. Что с того, что надпись на игрушке сделана по-английски? Это ещё ни о чём не говорит, ни о чём. Ну и, самое главное, самое основное Лаврентий Павлович так и не понял. Ведь, по сути, важен не тот мальчик Саша Круглов сам по себе, а девочка Лена рядом с ним. Вот, кого на самом деле нужно было искать!

Первый раз о такой фантастической версии, о пришельце из будущего, Всеволод Меркулов подумал, когда увидел второе письмо Саши товарищу Сталину. А вернее, когда увидел конверт из белоснежной бумаги и цифру "2007" на его тыльной стороне. Год выпуска? Неужели?! Разумеется, напечатать на бумаге можно что угодно и конверт вполне мог быть местного происхождения, но зачем, зачем такие сложности? Ведь конверт был явно не кустарного производства, он был отпечатан в типографии.

Конечно, сразу нарком НКГБ в столь фантастическую версию не поверил и сам, только вот впоследствии, при дальнейшем расследовании, собранные факты удивительно чётко вписывались в фантастический вариант.

Во-первых, химический состав бумаги. Во-вторых, способ печати. В-третьих, подлинные советские деньги, которые, однако, в СССР ещё не были отпечатаны. В-четвёртых, личность самого мальчика Саши. Он жил в Ленинграде с самого рождения, имел все положенные документы, наблюдался в районной поликлинике, ходил в местный детский сад, а затем и в школу. Он — самый обычный, ничем не примечательный мальчишка. Но! В июле месяце с ним произошла какая-то странная, непонятная история, в результате которой откуда-то появилась якобы потерявшая память девочка Лена. Потерявшая память? А если это ложь? Если ничего она не теряла? И откуда, в конце концов, она взялась? Ведь до того времени её никто, совершенно никто не видел. Её не было, такой девочки не существовало!