И вот, навьючившись пивом и прихлебывая его же из небольшой баклажки, я вернулся на площадь, где дожидался меня Уилл. Его я не увидел, зато в том месте, где он был мною оставлен, обнаружилось небольшое скопление народу. Не то, чтобы толпа, просто зеваки, прохожие и просто любопытные бездельники сбрелись посмотреть на что-то.

Мне почему-то сразу подумалось нехорошее, хотя звуков драки слышно не было, и стражу не звали, хотя она и присутствовала неподалеку.

— И я еще раз тебе повторю, — разорялся высокорослый парнище, возрастом, примерно, как Уильям — Прекрасная Эллис достойна лучшей участи, чем стать твоей женой. Мужем ее должен быть я — человек, сила и слава чьего рода не подлежит сомнению!

Парнище был одет богато, выглядел внушительно: высокие сапоги из дорогой кожи, широкий пояс с серебряной пряжкой, красивый плащ из дорогой ткани, шитый золотом, хотя слегка покрытый дорожной пылью — он гораздо лучше бы смотрелся, к примеру, на мне. Под плащом легкая кольчуга мелкого плетения, явно не дешевая. Длинный меч на поясе в богато отделанных ножнах, если яблоко, выполненное в виде головы какого-то демона, и правда золотое, а не позолоченное, то этот меч стоит куда как немало, притом, что я еще не видел, из чего он сделан. Парень стоял, гордо подбоченясь, и брезгливо цедил слова, а вонючий ветерок с реки, напитанный ароматами боен и сточных канав, развевал его аккуратно подстриженные волосы.

Его товарищи, числом четверо, пока не вмешивались.

— И чем же ты достойнее меня, Ральф Одерштайн? — Уильям пока сохранял спокойствие, что, впрочем, судя по лицу, покрытому красными пятнами, давалось ему нелегко, — Мой род древнее твоего, титул барона был дарован всего лишь твоему прадеду.

— Мой отец в свите короля, Уильям Ульбрехт, а твой уже много лет в опале. И я скоро буду при отце, и все двери будут открыты передо мной.

— И это все? То, что твой прадед купил титул, не делает тебя в чем-то выше меня, Одерштайн. Мои предки владели Ульбрехтом больше десяти поколений, мой прадед командовал двадцатью кораблями в походе объединенного флота, он покрыл себя великой славой в битве близ Туманных островов. Мой дед командовал...

И все в таком же духе.

Дворянские недоросли мерялись достоинством, поименованному Ральфом Одерштайном подлаивали его спутники, одетые также весьма небедно, они явно были не из простого люда, Уильям пока держался, но это давалось ему нелегко. Хотя до оскорблений пока не доходило, но котелок потихоньку закипал, и все дело шло к тому, что первым не выдержит именно Уильям.

Я видел этих сухопутных крабов насквозь, да и батя с дедом рассказывали о подобном. Одаль уж больно хороший за Эллис дают — вот в чем, должно быть, причина. Если происхождение позволяет его принять, а мешает всего лишь сговор о женитьбе наследников, можно ведь и придумать чего? Много способов есть, и если не получится увести невесту или расстроить свадьбу, то самый верный — доказать, что боги благоволят именно тебе. А как иначе, если в ссоре между охотниками за красотой невесты победил именно ты, а твой соперник от ран не может встать с постели, или вообще готовится взойти на погребальный костер? И совсем хорошо будет, если хитрец окажется, вроде как, и ни при чем, для чего можно попросить хорошего друга помочь.

Что я, в общем-то, сейчас и наблюдаю.

Не иначе Кузнец Несчастий обратил внимание и на моего спутника, раз уж ему посчастливилось встретить эту компанию — те, должно быть, направлялись предстать перед очами той самой Эллис или старого ярла Дорнхольма, или вовсе в Швинау, а тут такая удача! Главный претендент, да еще и один!

Ну, как же тут не воспользоваться оказией?

Не думаю, что Уильям не понимает раскладов, вот только он немного занят перепалкой, перерастающей в скандал, и в запале перестает следить за языком.

У нас, на светлом Севере, есть такая игра, правила ее просты.

Садятся за стол двое, ставят пиво и угощение, и начинают друг над другом насмехаться. Состязаются в шутках друг над другом, и подначках. А проигравшим будет тот, кто не сможет ответить, или в гневе полезет в драку, или перейдет на прямые оскорбления. А тут проигравшего (и я даже знаю, кто им будет) позовут судиться на железе, и Уильям, насколько я сумел узнать его, от вызова уклоняться не будет.

Он достойный карл, хотя и несколько мягковат характером, но я горд, что он мой друг. И, через много-много зим, когда я, в возрасте ста двадцати четырех лет паду, сраженный рукой молодого воина, заставшего меня со своей юной и прекрасной женой; когда я пройду по радужному мосту и Хеймдалль распахнет передо мной ворота из клинков мечей — так вот, я не хочу слышать от своего отца и деда, которые встретят меня там, что-то вроде: "Где ты был, когда убивали твоего друга?".

И вот я стою невдалеке, но так, чтобы все слышать, и внушаю к себе отвращение. Внушаю, в смысле, одному из спутников этого самого Одерштайна, выбрав для этого самого горластого. И злость, и раздражение, и там еще всякое, что получится. Это дается мне нелегко, вроде как самому себя за волосы из болота тягать — нет опыта, нет практики, что поделать. Как-то не упражнялся раньше в подобном, ибо незачем было. Мне нужно это, чтобы быть вовлеченным в ссору вместе с Уиллом. Будь по иному — на драку я бы напросился и так. Но если напрошусь, то это будет отдельно моя драка, и отдельно — поединок Уильяма, в котором, если он будет происходить не на луках, можно ставить деньги на победителя и ждать верного выигрыша. А проклясть всех пятерых разом, чтобы у друга были шансы в поединке, у меня не хватит сил, да и он не простит мне такой победы, если узнает.

-... В своем болоте! Жрать лягушек с глиняной миски в холодном каменном сарае, которое ты называешь своим замком — не этого достойна сияющая Эллис!

— Не тебе, правнуку торгаша, поносить Ульбрехт, Одерштайн!

— Ты должен отказаться от помолвки, Ульбрехт, ты недостоин ее руки! — выкрикнул накачанный моей злобой дружок Ральфа.

— Ни ты, Одерштайн, ни твоя свора не будете говорить мне, что делать! — отчеканил Уильям, глядя противнику прямо в глаза.

Парня, которого я обработал, начало прорывать, и он поспешил встрять в беседу.

— Ты назвал нас сворой?! Псами?! Я, фрайхер Арман Земпел...

Брюхо уже сводит от голода и упадок волшебных сил — верный признак того, что я выложился почти до донышка. Что ж, пора и мне повеселиться.

— Твоя милость, — похлопал я Уильяма по плечу, вклиниваясь в перепалку — Ты не забыл, что нас ждут? Нам пора в путь, — с этими словами я приторочил мех с пивом к седлу Стофунтов и скинул лямку щита со спины, якобы, чтобы тоже повесить его туда же.

— Ты никуда не пойдешь, Уильям Ульбрехт! — это тот самый Арман не желал допустить даже просто возможность расставания с милым его сердцу Уильямом. Глаза парня налились кровью, лицо покраснело, он орал и брызгал слюнями так, что на него с недоумением стали коситься его спутники, включая того самого Одерштайна, а я подумал, что похоже перестарался. — Ты посмел назвать нас псами, а сам даже не можешь выдрессировать своих слуг, чтобы они не лезли в разговор!

— Ты ошибся, уважаемый, прости, не знаю твоего имени. Я не слуга, я сын ярла, — спокойно отвечал я ему — Уильям, в твоей стране очень странно приветствуют путешественников, криками и оскорблениями. Я всегда думал, что...

— Заткни своего раба, Ульбрехт, всем плевать, что он там себе думает!!! — проорал Арман. Ральф, в некоторой растерянности от такой истерики спутника, положил ему руку на плечо, дабы снизить накал страстей, но тот резким движением плеча скинул ее. — Заткни его и прими вызов благородного человека, я, фрайхер Арман Земпел, объявляю, что оскорблен твоими словами! Требую поединка!!! Или ты трус? Сразись со мной, а потом, если выживешь, можешь развлекаться со своим рабом!!!

Вообще-то можно было бы уже сейчас поймать этого горлопана за язык, сказал он достаточно. Но я предпочел подождать до верного.

— Твой друг отвратительно воспитан, — сообщил я Уильяму очевидное, не давая принять приглашение подраться — Наверное, он плохо слушал своего, несомненно, достойного отца, когда тот учил его вежеству, и, обращаясь уже к багровому от бешенства задире — Вновь повторяю тебе, я не раб и не слуга, я сын ярла. Мы незнакомы, но почему ты оскорбляешь меня?

— Ульбрехт!!! Заставь уже заткнуться свою подружку и прими...

Присутствующие так и не узнали, что он хотел нам поведать: непросто хулителю орать и ругаться, когда его нос превращается в плоскую лепешку и размазывается по лицу, а помогает ему в этом мой гранитный кулачище. И сразу, дабы помочь ему поскорее закрыть рот, слева в Земпелову рожу врезалась окантованная железом кромка щита.

Глава 28.

— Зачем ты это сделал, Свартхевди?

— Что именно? — как бы не понял я слова Уилла — Зачем что? Зачем щитом? Все просто, сын Вильгельма: он просто был у меня в левой руке. Не знаю как у вас, но нам, детям Всеотца, Асы велели за языком следить, ибо свободный за речи свои должен держать ответ сам. Может быть не волен в словах своих трэль, но за него ответит хозяин. За ребенка — отец, за бабий бескостный язык ответит муж. Так чему ты удивляешься, разве и у вас не так?

— Зачем ты влез в это дело. Ты нашел себе могущественных врагов. Даже если мы выпутаемся из этой истории, Одерштайн так тебе этого не оставит, его люди будут искать тебя.

Я пожал плечами.

— Пусть ищут, и винят потом себя, если найдут.

Уильям тяжело вздохнул.

— Это было мое дело. Мой давний недруг...

Врагов, недругов, хулителей, завистников, недоброжелателей и всякой прочей плесени всегда много. Это хороших людей обычно мало, беречь их надо.

Примерно так я ему и ответил.

Суд по происшествию уже прошел, решение вынесено, чего теперь переживать? Но Уильям, тем не менее, переживал.

— Но знаю, чем ты недоволен, Уильям Вильгельмссон!

Тот с недоумением на меня посмотрел.

— Всю славу хотел забрать себе, сразить Одерштайна и его шавок, и прибыть к красавице Беате с победой! Потому ты и затеял ссору, ведь так? — я насмешливо прищурился — Недостойно думать лишь о себе, твоя милость, правильно поделиться славой с другом!

У "его милости" от возмущения отнялся язык, зато хоть дергаться перестал.

Я специально дразнил Уильяма, хоть это вроде как, было и неправильно. Мудрость предки облекали в слова не зря:

Хорошему другу

что только хочешь

правдиво поведай;

всегда откровенность

лучше обмана;

не только приятное

другу рассказывай *

Но... Четверо против двоих — это гораздо лучше, чем пятеро против одного, особенно, если этого одного в споре клинков одолела бы и старуха Хильда. Ну, может, и не одолела бы, но имела бы на то хорошие шансы.

Земпел на суд пришел на своих ногах, но был он ближайшие пару дней не боец: рассеченную до кости скулу чем-то залепили, его шатало, а глаза то и дело съезжались к переносице. Целитель в Эйхельфельде был, и помощь пострадавшему оказал, но... Что ж поделать, тяжела рука у сына моего отца, и вторая тоже тяжела, и Олаф хорошо учил меня.

Вдоволь подраться на площади нам не дали: сокрушив Земпела, я сбросил по щиту пинок одного из его друзей, лягнул его под колено и принял на плоскость клинок другого, сбил нижней кромкой режущий удар третьего. Секиру лапать даже не пытался — нас тут же разняли: рослый стражник, до того наслаждавшийся бесплатным развлечением, просунул между мной и супостатами свое оружие, что-то вроде широкого мясницкого тесака с крюком на обухе, насаженного на недлинное древко, его напарник тут же проделал то же самое, из-за их спин раздался пронзительный переливчатый свист. Никак подмогу созывали.

Одерштайн тыкать в меня железом так и не собрался, старались его спутники, впрочем, недолго. Так, для порядка еще разок сунули мне по щиту, да и все.

Местному люду тоже понравилось.

Суд прошел тоже как-то быстро. Одноглазый местный хольд, нестарый еще и богато одетый, прямо со ступеней магистрата объявил свои полномочия, и поведал присутствующим, что судить споры между благородными, в городе Эйхельфельд волей ярла Дорнхольма доверено ему.

Никто, в общем-то, и не возражал.

Дело рассмотрели со всех сторон, позвали добровольных свидетелей из зевак и прохожих, что наблюдали ссору.

Одерштайн разливался соловьем, и обвинял в случившемся, разумеется, меня. Ну, и Уильяма заодно.

Я, с полной уверенностью в своей правоте, отвергал его поклеп.

"Я не лез в разговор, а лишь напомнил моему другу, что нам пора в путь".

"Он назвал меня рабом — но разве мои волосы острижены? Разве на моем поясе не висит оружие?".

"Он назвал меня слугой — да, я встретил в пути трудности, потому одет небогато, и он мог ошибиться. Я сказал ему, что это не так, и повторил в другой раз. Я сын ярла, подтвердить это своим словом может мой друг Уильям".

"Я не трогал оружие, а лишь защищал себя и своего друга. Напал? У нас на севере мы внимания не обращаем на такие шлепки! Кто же виноват, что у твоего друга не только злой язык, но и слабые коленки?".

"Он назвал меня женщиной. При мне секира, я готов доказать ему, его друзьям, и всем прочим, кто так думает, что он неправ".

Как-то так.

Дело вышло простое, и хольд решил его быстро: за обнажение клинков и драку на городской площади с каждого штраф в размере серебряной марки, причем, с меня тоже, как с формального зачинщика. И с Уилла — тот хоть и не дотянулся ни до кого, но вертел свой достать успел, и помахать им тоже сподобился.

Хольд спросил нас, хотим ли решить дело об оскорблениях в суде графа — Одерштайн отказался. Предложил помириться — желающих тоже не нашлось.

Так что судья постановил сделать все по чести, закону и по воле богов: сегодня же в полдень мы с Уильямом будем драться против Одерштайна и его друзей. Ну, то есть, против двоих, а потом, если боги пошлют нам удачу, против еще двоих. Бой будет не на перекрестке дорог, как принято у нас в Нурдланде, а на поле, сразу за городской стеной и рвом.

Некоторое время еще торговались об условиях поединка.

Оружие возьмем только белое, то, какое было при нас во время ссоры — на этом настаивал Одерштайн, и я его понимал: мой друг в искусстве лучного боя никем не превзойден, и в первые же мгновения схватки понаделает из противников смешных ежиков. Зато драться будем пешими — это было условие Уильяма, он тоже не дурак, и понимает, что меня в конном бою можно пошкерить, как лосося, столовым ножичком, а я и сделать ничего не смогу, так как воевать стану больше с собственным конем, чем с врагом. А вот когда я с топором, щитом и на своих двоих, то тут другой расклад, могу и с конным поспорить, и с пешим.

Амулеты, талисманы и прочие волшебные вещи перед схваткой надо будет снять, колдовать во время боя, буде кто-то окажется на такое способен, тоже нельзя, за этим проследит городской колдунишка. Я смотрел на него, и увидел, что Имир не был к нему щедр, и дар его был невелик. Ну и жрецы будут приглядывать, опять же. Они же проводят усопших, если (вернее, когда) таковые появятся.