Зрение — основной орган чувств у человека, с помощью которого мы получаем практически всю информацию.
Пока своими глазами не увидишь — не поймёшь, что происходит!
Снял пиджачок, туфли, надел припасённые заранее тонкие перчатки и босиком (надеюсь, по отпечаткам пальцев ног меня не вычислят) по скользкой крыше мансарды пробрался к первому окну (спальни) квартиры где проживал резидент ИНО ОГПУ в Париже.
Осторожно глянул…
Вроде бы в спальне никого нет, но какой здесь дикий бедлам!
Как будто целое стало павианов-гомосеков резвилась.
Принюхался… Хоть не насрано, интересно?
Чем-то нехорошим определённо пованивает. Ладно, я сюда ненадолго.
Потихонечку открыл окно и прислушался… Из зала явно слышится какое-то пыхтение, приглушённые стоны, неясное бормотанье, какой-то жалобно-писклявый лепет — перебивающийся чьим-то-то тихим, но злобным шёпотом.
Что у них там? Ролевые игры с искусственным членом?!
БУГАГАГА!!!
Стараясь не издать ни звука, перелезаю через подоконник, ползу на четвереньках, путаясь в свисающей с кровати чёрной простыне…
Что это?!
ЧЁРТ, БЛЯТЬ!!!
Да, здесь труп!
Под простынёй — уже остывший, абсолютно голый труп незнакомого мужика, с неестественно вывернутой на бок — чуть ли не за спину, головой. Из зала продолжается какой-то бубнёж, какая-то подозрительная возня…
Блин, мне это — всё меньше и меньше нравится!
Глаза боятся, сердце колотится, руки трясутся, но мозг требуя — «надо доделать дело», включает силу воли. Загнав под шконарь инстинкт самосохранения — требующий от тела «рвать отсюда когти» и как можно скорее, засовываю под «траходром» картонку со скальпами и, шарю руками, чтоб достав чемодан — подложить туда «архив».
Его тут нет. Чемодан с архивом резидента и его резиновым членом бесследно исчез.
Чёрт, с ним!
Потея как в бане, подползаю к шифоньеру и приподняв тощую стопку постельного белья на нижней полке, засовываю папку с бумагами туда.
Уффф!
Дело сделано, пора выбираться…
Думаю, когда французская полиция найдёт эту переписку, у французского правительства появится очень много дополнительный вопросов к некоторым представителям Советского посольства. А через это, по шапке получит Начальник ИНО Трилиссер, который не станет молчать, а в свою очередь — подставит задницу Ягодки, вмешивающего своими сомнительными делишками в работу заграничных представительств его отдела.
Когда полз обратно, непроизвольно глянув в сторону полуприкрытой двери в зал.
МАТЬ ТВОЮ!!!
Встаю и на цыпочках подхожу поближе: до боли знакомая могучая спина, склонившаяся над кем-то голым, привязанным к стулу.
Прислушался к вполголоса произносящемуся:
— Если он не придёт через час, я сломаю тебе ещё один палец, понимаешь?
Плаксиво, с дрожью и болью:
— Что я могу сделать, Давид? Он не придёт! Он никогда сюда не приходил…
— Думай, как вытащить сюда эту сволочь! НУ!!!
— Я не знаю…
Оглушительная плюха:
— ДУМАЙ!!!
Я аж глаза три раза протёр и больно ущипнул себя…
Но это был Давид Лейман и никто другой. А под «сволочью» — он подразумевал меня и никого более.
Я, даже чуть было не сорвался в крик:
— Да ты что, сцуко, бессмертный штоль?!
Как в кошмарном сне или фильме ужасов: ты убегаешь, а «оно» всюду следует за тобой…
* * *
Также на цыпочках пробрался к окну, затем чуть не сверзившись с крыши, перебрался к себе. И собирая манатки, шипел как рассерженный питон:
— Значит, говоришь — от немецкого полицая ушёл, да? Ну красава, Давид… Посмотрим теперь, как ты теперь уйдёшь от французского ажана и тётушки Гильотины!
Однако, уже подойдя к двери и взявшись за ручку, подумал:
«А если опять вывернется? А если поедет за мной в Союз? Там мне с ним совладать, на несколько порядков сложнее будет».
Что делать?
Посидев, подумав я сказал сам себе:
— Если не можешь победить какое-то явление, поставь его себе на службу. А не провернуть ли мне с помощью этого «неубиваемого» парня ещё одну грандиозную аферу, не корысти ради, а так сказать — во славу попаданческого дела?
Инстинкт самосохранения вякнул было что-то против, но мы, с вылезшей на Белый свет моей личной «жабой» — быстренько загнали его под плинтус.
Приняв окончательно решение, не раздумывая более, снял накладную бородёнку, усы и парик и выкинул их в окно… Нищих в Париже много — утром подберут.
Смыл грим, оделся в «парадное» и, держа туфли в руках снова перебрался по крыше в спальню квартиры Резидента. Обувшись, вытащив из-под кровати и взяв в руки картонную коробку со скальпами, осторожно заглянув в приоткрытую дверь…
Ба, да у них здесь веселье в полном разгаре!
Товарищ Лейман, поставив голого и связанного товарища Отто в удобную для себя позу — прицеливался резиновым самотыком в одно из его, так сказать — «естественных отверстий»:
— Ну и где он? Я, счас тебе жоппу порву!
Тот, плаксиво, всхлипывая:
— Прошу тебя — не надо! Консьерж сказал — через три часа… Давай, ещё подождём, Давид!
— Уже четыре часа прошло! Сцука, счас я тебя…
Однако, надо спасать резидента.
Поколебавшись минуту, с великим усилием отогнав довольно навязчивый собственный образ — оказавшийся в точно-таком же «интересном» положении, решительно открываю нараспашку дверь, и:
— Это ничего, что я без стука, друзья? Извиняюсь за опоздание: должно быть виной — разность в часовых поясах…
* * *
«Немая сцена», как на широко известной и весьма популярной в народных массах картине Репина «Приплыли»…
Или, «Не ждали»?
Товарищ Отто, более известный в миру как Мсье Андре Айвен, резко взбледнув (побледнев как смерть) как-то подозрительно ойкнул, закатил глазки и обмяк… Должно быть, чувств лишился от радости меня лицезреть. Давид Лейман напротив — ликом начал красно-свекольно багроветь.
Воспользовавшись замешательством, по-шурику проскочил к балкону, отдёрнул плотную штору, открыл дверь и уселся задницей на перила, свесив ножки.
Сравнительно быстро опомнившись, реальный Давид взревел библейским Голиафом:
— ТЫ?!
И, с грацией орангутанга — удивительной для столь громоздкой туши, вмиг оказался подле меня, потрясая огромным резиновым членом в не менее громадном кулаке…
Предупреждающе качнувшись назад на перилах, восклицаю:
— СТОЙ!!!
Он, в нерешительности замер.
— Ближе не подходи, а то рискуешь не узнать много чего интересного!
Здесь, в такой ситуации — только дрогни-сморгни и ты пропал!
Он вновь, словно глазам своим не веря:
— ТЫ?!
Судя по его реакции — порвёт голыми руками, даже не прибегая в помощи резинового самотыка — всё ещё находящегося в руке.
Однако, я с такими типами имел дело ещё в наши «Лихие-90-е, там даже покруче изредка попадались, поэтому уставившись своими наглыми зенками в его выкатившиеся бельма:
— Да, это я! А кого ты ожидал увидеть, Давид? Иакова с сыновьями, что ли?
Уставившись на меня, переведя дикий взгляд в сторону спальни, вновь на меня, ошарашенно-недоумённо вопрошает:
— Откуда?
— Оттуда!
Не давая опомниться, сую ему под нос картонку из-под шляпы и несколько дурашливо, приложив ладонь к «пустой» голове:
— Разрешите доложить, товарищ командир: задание выполнено!
Тот, явно сбит с толку и растеряно:
— Что это?
— Отчёт о проделанной работе для твоего Ягодки.
С подозрением на меня глядя, с опаской принюхивается:
— Воняет…
Я, с брезгливой гримасой на лице:
— Как говорил Цезарь: «Труп врага хорошо пахнет»… Кстати, если не секрет — что вы с товарищем Отто не поделили?
— Не люблю пидарастов… Особенно среди товарищей.
Поискав глазами куда бы положить фаллоимитатор и не найдя лучшего — как метнуть его в товарища Отто, угодив тому со шлепком плашмя по голой тощей заднице. Затем, вновь подойдя, взяв из моих рук коробку и взвесив её в руках, он не был бы евреем — если бы не спросил:
— Где деньги?
Маякнув на «третьего лишнего»:
— Только не в присутствии человека — работающего как минимум на три разведки и РОВС.
Леймана, это не интересовало. Напряжённо уставившись мне в очи, с нажимом:
— Но их можно будет заполучить? Так?
Раслабленно-спокойно, как отвечая на хорошо выученный урок:
— Конечно это будет трудно… Но теперь, когда нас двое — вовсе не нереально, сделать.
За этим стояло: «Без меня ты, Давидка, до этих грошей не доберёшься. Поэтому если у тебя в отношении меня имеются какие-то гнусные помыслы — отрекись от них ещё на стадии робких замыслов».
И он это отчётливо понял!
Здесь, надо ещё учитывать один немаловажный нюанс…
Из нашей «троицы» прибывшей в Берлин накануне происшествия в отеле, архитектор-немец Рудольф Вульф — почти не таясь открыто демонстрировал свой культурно-европейский антисемитизм. Наш Александр Александрович Прасолов, конечно же, тщательно скрывал свою дико-пещерную русскую жидофобию…
Но «шила в мешке не утаишь»!
Неприязнь того к Давиду Лейману, читалась в каждом его взгляде, каждом слове, каждом жесте и даже на спине — демонстративно к нему повёрнутой при каждом подходящем случае.
Я же, проживая уже вторую по счёту жизнь — ещё в первой половине первой понял: открыто показывать человеку своё неприязненно-отрицательное отношение — есть самая непроходимая глупость, из всех возможных. Поэтому, отнюдь не набиваясь в друзья, всегда помня об своём подчинённом положении, я тем не менее — всячески являл нашему нежданно-нежелательному попутчику самое благоприятное отношение.
И уверен — Давид Лейман это ценил.
* * *
Однако, непонятки между нами ещё остались:
— Это были твоих рук дело? Там — в берлинском отеле…?
Вижу, он на грани нервного срыва — значит, ответ для него однозначен и врать бесполезно. В том, что он догадался про мою роль в своём гипертрофированном сексуальном возбуждении — приведшем его в немецкую кутузку, ничего удивительного. Ведь, это я маячил последним возле его ужина в тот вечер и, значит только я мог подсыпать туда какое-то средство — приведшее к столь «неоднозначному» результату.
И никто другой.
Моё скорбное молчание он понял правильно — поэтому больше с укоризной, чем с угрозой взревел:
— …ЗАЧЕМ?!
С простодушно-покаянной улыбкой на роже лица, состроив как можно более невинные глазища, я:
— Как говорил в таких случаях один мой хорошо-шапочно знакомый: «Хотели как лучше, а получилось как всегда!». Видя, как та «блонди» воротит от тебя свою арийскую мордашку — я из самых благих пожеланий, подсыпал в твой ужин противоротное зелье…
Тяжело вздыхаю, и:
— Но видно неверно «на глазок» определив твой вес — неправильно подсчитал разовую дозу… Прости, если сможешь, Давид…
Тот, сперва онемев, затем разразился бурной тирадой — общий смысл которой был такой:
— «Приворотное зелье»? Что за бред?! Ты — круглый дурак, если считаешь меня идиотом!
Несколько обиженно:
— Может я и «дурак»… Может и совершенно «круглый» — как глобус Украины, со стороны видней… Но за остатки зелья — срубил с одного американского туриста три тысячи долларов.
Упоминание про заработанный гешефт, всегда заставляет еврея серьёзно относиться к вашим словам. Лейман, разявив рот:
— «Три тысячи долларов»?!
— Конечно! Тот, сперва тоже не верил, но после того как мы с ним за ночь перетрахали один парижский бордель…
Последняя проверка:
— Название борделя! БЫСТРО!!!
Я практически без заминки, отчаянно грассируя и безбожно искажая — произнёс французское название «весёлого заведения», где мы были с Иохелем Гейдлихом и, тот заметно расслабился.
Крайне заинтересованно спрашивает:
— Где взял?
— В Нижнем Новгороде, у одного старика-китайца. Забавный тип! Учит драться ногами и лечит иголками — втыкаемыми в тело…
— Зачем тебе было «приворотное зелье»?
С нескрываемо-жгучей завистью, как будто в первый раз, оглядев с ног до головы его могучую аполлоно-геркулесовскую фигуру:
— Конечно, тебе этого не понять, Давид! На тебя девушки и так — штабелями вешаются… Не считая, конечно, лезбиянок и расисток — вроде той… Хм, гкхм… Не к ночи будет упомянута.
Повожу ладонью по собственной лысой головушке и поникшим голоском, демонстрируя комплекс размером с внешнее кольцо Сатурна:
— Мне же, с моей ничтожной внешностью и крохотным размером полового члена… Даже родная мать говорила мне, что с таким пенисом — мужчину способна любить только его собственная мама.
Вижу — проникся. Ведь евреи сентиментальны и очень любят свою еврейскую матушку…
По-моему, ему даже стало меня жаль!
* * *
Траурно помолчали и первым его вопросом было, крайне заинтересованное:
— А скажи, Серафим: того приворотного зелья больше не осталось?
Хохотнув в душе, внешне с понурым видом отвечаю:
— Увы! После того досадного недоразумения, я решил от него избавиться.
Сожалеющее цокнув языком, добавил:
— Согласен, я — идиот! Мог бы раскрутить этого пиндоса и на три с половиной штуки баксов.
Тот, непонятно к чему относящемуся, угрожающе:
— Ну, если соврал…
Не объяснив, к каким именно моим словам-утверждениям — он испытывает сомнения и, каким образом собирается проверять их правдивость, зато заметно успокоившись, Давид буркнул:
— Ладно, заходи — не трону.
Вернувшись с балкона в гостиную, он поставил картонку на обеденный стол, развязал ленточку, снял крышку, и… Вскрикнув что-то по-еврейски, что-то типа «О, Боже мой!», он восхищённо-опасливо — как обращаясь к кобелю бойцовой породы:
— Это сделал ты, Серафим?
Косясь на «товарища Отто», мол — опасаясь откровенничать в его присутствии:
— Нет, это сделал вовсе не я. Мне эти «вещдоки» в трамвае подкинули — пока я кемарил.
Ответил честно, правдиво — но таким тоном, что он мне явно не поверил.
Не став выяснять подробности, Лейман деловито пересчитал скальпы и, несколько недоумённо вопросил:
— Этих пятерых я знаю… Кто, кем был этот седой?
— Так, «статистическая погрешность», — с деланной небрежностью маньяка, — сам знаешь, Давид: «лес рубят — щепки летят».
Почесав голову:
— Зачем?
— Для доказательства. Ведь, в вашей «конторе» — на слово не верят.
— Вот здесь ты прав, — посмотрев в глаза, — но лучшим доказательством были бы деньги…
— Прекрасно это сам понимаю! Но товарищ Иванов из Посольства сказал, что приоритетным — является наказать отступников и, в приказной форме — потребовал их ликвидировать… Кстати, приказ тоже здесь — на дне коробки. Завонялся конечно среди этой падали, но если ты не шибко брезгливый…