В общем, если смотреть на порядок вещей объективно, Вайми должен был быть счастлив по самые уши. Однако на деле всё было ровно наоборот. Вечерами он лежал на полу, на удивительно мягкой, прохладной постели, на животе, положив голову на запястья скрещенных рук и глядя на парившие в мультипланаре звезды — изображение столь совершенное, что он, казалось, смотрел прямо в пустоту, лежа на краю бесконечно высокого обрыва, и его сердце тихонько замирало при этой мысли. Волны свежего, прохладного воздуха мягко, невесомо скользили по нагому телу — от локтей до пальцев босых ног. Сам Вайми искренне желал заснуть — он жмурился и широко зевал — но вот его тело совсем этого не хотело, бездумно требуя ласк, прикосновений, любви...
Это было уже наваждение: днем, когда он чем-то постоянно занимался, тоска по Лине совсем не касалась его, но ночью воспоминания наваливались с новой силой, лишая его покоя. Он лежал один в своей комнате, не в силах уснуть, ворочался с бока на бок, сворачивался, вытягивался, потягивался — не помогало ничего. Будь дело лишь в желании, он бы нашел способ с ним справиться, — но он уже слишком долго был один и одиночество его замучило. Вайми привык заниматься любовью всякий раз, когда у него возникала такая мысль, и его сильное тело настойчиво требовало пары. Юноша старался очистить свой ум от низменных чувств, но напрасно. Казалось бы, он имел всё, что нужно для борьбы с греховной страстью — знание приемов физкультуры и сколько угодно холодной воды. Часы напролет он, весь мокрый от пота, приседал, сцепив руки на затылке и балансируя на подушечках босых ног, широко расставив руки и ноги, отжимался до тех пор, пока измученные мускулы не отказывались подчиняться, стоял под совершенно ледяным душем, пока совсем не коченел — и в конце концов томление достигло такой силы, что вызывало уже страх. Невыносимо хотелось, чтобы рядом был хоть кто-нибудь.
Измученный Вайми побрел к экрану и вызвал Наммилайну, не вполне понимая, чего хочет у неё попросить. Они обменялись несколькими бессвязными фразами, но Наммилайна, как всегда, очень хорошо поняла его чувства. Она жила совсем рядом и пришла быстро — в облике Лины. Его Лины. Юноша понимал, что это обман и что он должен до смерти обидеться... Только он уже понял, что не сможет долго быть отдельным — ему нужна была пара, и он выбрал её. Он весь прижался к ней, зарылся лицом в её волосы, а его руки скользили по изгибу её гладкой спины, спускаясь всё ниже и ниже...
На сей раз не было ничего необычного, ничего потрясающего. Всё так же, как бывало до этого сотни, тысячи раз, — но именно этого Вайми и хотел. Быть с Линой — просто чувствовать её рядом — было таким наслаждением, что ни о чем больше он не думал. Он помнил, конечно, что это Наммилайна, и лишь поэтому не дошел до счастливых слез — но всё равно, ему было очень хорошо. Он никак не мог оторваться от неё, и это всё длилось, и длилось, и длилось... пока юноша, наконец, не замер, совершенно измученный, с ноющими мышцами и ободранной в кровь спиной, но при том — невообразимо счастливый.
* * *
Потом Вайми задремал, но спал недолго — когда проснулся, ему по-прежнему было очень хорошо. Наммилайна была рядом с ним, он всей кожей чувствовал её горячее тело, вновь зарывшись лицом в её волосы. Хотелось не двигаясь лежать так целую вечность. Однако желание в нем угасло ещё не вполне. Ему хотелось быть одновременно со всеми красивыми девушками — сколько их ни есть на свете — и Вайми вдруг тихо рассмеялся при этой мысли.
— В чем дело? — спросила Наммилайна.
— Ни в чем. Я просто веду себя как положено юноше моего возраста — мучаюсь всякой чушью.
— Это не чушь. Это одна из частей твоей сущности — такая же важная, как и все остальные. Желание распространиться, заполнить собой мир свойственно любой живой твари. Мы все стремимся продолжить свой род, свое племя, — хотя зачем это, если вся наша Вселенная однажды исчезнет?
— Чтобы создавать новые удовольствия и испытывать их, чтобы создавать новые...
— Вайми, не говори глупостей. Спи.
— Я не хочу.
— Выносливый юноша. Чего же ты хочешь?
— В данный момент? Прошло уже десять дней после боя. Я хочу знать, что показали анализы трофеев.
— Очень много, Вайми, но ничего приятного.
— Я хочу знать, раз я один из вас.
— Хорошо. Мы смогли выяснить, что плавающие сознания Хары действительно осели здесь, в этой галактике, и даже в этом её районе. Они нашли здесь расу диких людей, цивилизовали её и населили ей восемьсот планет.
— В чем же тогда неприятность?
— В ару. Они не потомки тех ару, что известны нам — те и в самом деле все погибли. Они возникли здесь, в этой системе — она называется Каламия — после аварии установки Эвергет. Йалис часто дарит нам такие сюрпризы, но возникновение двух схожих рас на разных планетах невозможно — если это не обусловлено самими законами мироздания.
— И?..
— Как ты уже знаешь, законы нашей Вселенной неотвратимо ведут к тому, что в ней возникают планеты и звезды. А на планетах — люди. Нечасто, в одном из ста или даже из тысячи случаев зарождения разумной жизни вообще — но везде. И формы этой жизни обычно более или менее человекообразны — как вот мы, например. Законы природы созданы таким образом, что порождают людей, как и зачем — не нам судить. Но ару — это ухудшенный вариант людей, Вайми. Они выведены в одной из не-планет — Линзе — расой Опустошителей, специально, чтобы вносить раздоры везде, где только можно. По сути, они просто биологическое оружие. Если ИХ возникновение тоже обусловлено законами природы, то эти законы искажены, и искажены злонамеренно.
— Кем? — это звучало жутковато, но сейчас, чувствуя всем нагим телом теплую кожу Наммилайны, Вайми был просто неспособен пугаться. Вместе они могли говорить обо всем.
— Гхатрой, Мроо — называй, как хочешь. Она возникла почти одновременно с Тэйариин, но далеко от них. В то время основы мироздания ещё только создавались, и она смогла наложить на них свою печать. Мы сняли её в Йэннимурском Объеме, но он — только ничтожная часть нашей Вселенной, Вайми. Невозможно предвидеть, что придет из Эккайа, Внешних Пределов. Ведь в Бесконечности возможно всё — а жить мы можем лишь в непредставимо малой доле возможного.
* * *
Какое-то время они молчали. Вайми крепче прижался к Наммилайне: ему стало холодно. Но не от её слов, а от её тона: говоря вроде бы ни о чем, она явно имела в виду Инсаана. В бесконечной Вселенной было много угроз — и не все они были далекими. Юноша понимал, впрочем, что спрашивать бесполезно: Наммилайна не ответит ему. Что ж: оставалось ещё много вещей, о которых ему знать разрешалось.
— А ару? Что вы узнали насчет их оружия?
Наммилайна провела по всей его спине ладонью — сверху вниз. Там её рука и замерла.
— Хитрости ару тут ни при чем. Мы должны спрашивать с Энтилан, создавших такую Реальность. Они изменили её намного глубже, чем мы предполагали, не имея приспособленных к ней машин Йалис. Наша Вселенная — все Вселенные — не более чем тени в бесконечном объемлющем пространстве. В него можно выйти, но в нашем Объеме это слишком трудно и мы не пользуемся им. Энтилан попытались изменить это. Вся их реальность... — Вайми не понял её слова, кажется, оно обозначало "тонкий лед". — Но то, что они создали — иллюзия. Ей можно пользоваться, чтобы летать между звезд, — не мгновенно, но все же, очень быстро — можно даже выйти в Бесконечность, только это не будет настоящим.
— Как? Я плохо понимаю.
— Едва ли кто-то может понять это хорошо. Природе всё равно, понимаем мы её, или нет. У неё бесконечно много этажей: одно и то же может выглядеть совершенно по-разному в различных условиях. Вообще-то, чтобы действительно выйти в Бесконечность, нужно нарушить закон сохранения энергии — ведь этой Реальности для неё не существует. Но здесь мы уходим уже слишком далеко в сторону... Есть куда более интересные вещи. Ару много что знают о третьей цивилизации здесь, наиболее высокой — той, что создали души Хары. Они называют себя сарьют. И один из них уже знаком нам.
— Кто?
— Аннит Охэйо, друг Лэйми — помнишь? Сейчас он на планете Тайат. Всего в двух тысячах световых лет от нас — и, я полагаю, уже завтра мы с ним встретимся. К этому времени мы восстановим и очистим Лэйми. И наша миссия будет, в общем, закончена. Но если бы не ты...
— Что?
— Мы бы никогда не узнали, что здесь что-то есть. Просто не успели бы.
— И те люди и ару, которые сейчас умирают в межзвездных кораблях — тех, которые Волна застала в пути — были бы живы, ведь правда?
Наммилайна пожала плечами.
— Йэннимурская реальность не в силах проникнуть туда, где они движутся. Они достигнут цели. Только не смогут отправиться куда-то ещё.
— Но если они не смогут пользоваться своими бозонными генераторами, вся их цивилизация рухнет. Все три.
— Разумеется. Для этого мы и здесь — чтобы указать им новый путь. К Тайат за нами последуют другие корабли и их будет много. Достаточно.
— А если Волна отхлынет назад?
— Если вмешаются Энтилан — то может быть. Но, скорее всего, они не вмешаются. Впрочем, полагаю, будет разумно переселить их всех — людей и ару — к нам. В наших не-планетах хватит места — и простого, и виртуального.
— И их цивилизации исчезнут?
— Как самостоятельные культуры — да. Зато общая сумма счастья в них значительно возрастет, а что ещё важно?
— И Союз Многообразий пополнится новыми симайа.
— Разумеется. Мораль для нас — не абстрактная добродетель, Вайми. Если понимать её глубоко и применять последовательно — она необычайно полезна. Мы никого не заставляем стать симайа. Всё, что мы делаем — не отказываем, когда нас просят. Я полагаю, что ты смог это понять.
— И если бы не я — ничего этого не было бы?
— Да. Ни нас, ни тебя тоже. Ты поступил так, как был вынужден. У тебя не было выбора. Случайности определяют наши пути, и ты сам стал такой случайностью, — но этим стоит гордиться. Не стоит думать о том, что умерев ты принесешь кому-то благо. Так не бывает, Вайми. Не стоит мучить себя без смысла и пользы. Завтра ты увидишь новый мир. А сейчас — спи.
Глава 6. Ад в небесах.
...Его мир, его очарования и ужасы — это только иллюзии; и он отважится даже подумать о своем Боге, Тихий, о Боге, который раньше, будучи ещё наивным, творил чудеса, но потом созданный им мир воспитал его, своего создателя, научил его, что ему позволено лишь одно — не вмешиваться, не существовать, не менять ничего в своем творении, ибо упования достойно лишь божество, к которому не взывают. А если воззвать к нему, оно окажется ущербным — и бессильным.
Станислав Лем.
Странные ящики профессора Коркорана.
Малла с трудом поднял гудевшую голову. Непонятно почему, он до сих пор был ещё жив. Но очнулся он в чужом и незнакомом месте, и замер, удивленный.
Над ним стояли ару, в такой же боевой броне, но почему-то безоружные. Малла подтянул ноги и сел, осторожно осматриваясь. Сам он был обнажен, лишь на его левой руке блестел толстый стальной браслет с каким-то плоским устройством. Ничего, похожего на оружие, он рядом не видел. Но, если он сумеет сбить с ног тех двух ару, то наверняка успеет нырнуть в темневший за их спинами проход...
Он вскочил, бросился на них... Один из ару коснулся чего-то на своем браслете. В тот же миг Маллу скрутила мучительная боль, столь сильная, что его словно бросило на камень с высоты — все мышцы сжало, дыхание перехватило, перед глазами вспыхнула тьма, и он грохнулся на пол, извиваясь в агонии. Через секунду всё кончилось, но теперь подняться на ноги он смог далеко не сразу. Урок был не из тех, какие нужно повторять.
Никто не помог ему встать. Больше Малла не пытался нападать, но лицо у него стало хмурым. Он знал, что отныне будет очень покорным — до тех пор, пока не найдет способ убить своих мучителей.
* * *
В первые дни плена он очень боялся — всё вокруг совершенно чужое и враждебное, но ничего ужасного с ними не случилось. Их заставили работать в орбитальной оранжерее, в дикой жаре и духоте. Поначалу все новички были скользкие от пота и хватали воздух ртами, как выброшенные на берег рыбы. Порой Малла даже думал, что дышит водой. Потом это чувство стало понемногу слабеть.
Ару держали пленников нагими, лишь на левом запястье у каждого был контрольный браслет с номером, и это поначалу ужасно стесняло Маллу: здесь оказалось поровну юношей и девушек — все лет от пятнадцати до двадцати пяти, здоровые и крепкие. Впрочем, в такой жаре нагота была благодеянием, и реши ару его одеть, он бы не дался.
Обращались с ними, как с животными — равнодушно и грубо, но без каких-то нарочитых издевательств. Малла быстро понял, что стал рабом, скотиной, — но свою скотину ару берегли. Спать пленникам давали вволю, — и, хотя специально их не кормили, в оранжерее всегда можно было найти что-нибудь съедобное и даже вкусное — ару решили не морочится с кормежкой. Сама оранжерея оказалась громадным, длиной в милю, цилиндром со скругленными днищами. По её оси проходила ферма, усаженная ослепительно яркими лампами: их никогда не выключали. Узкие дорожки терялись в сплошном море зелени, смыкавшемся над головой. Работы здесь всегда хватало — уборка урожая, прополка, поливка, посадка и ещё миллион похожих дел. За рабами следили, и малейшее нарушение каралось несколькими секундами почти смертельной агонии.
Малла старался работать лучше всех — отчасти чтобы избежать наказаний, отчасти потому, что иначе просто не умел. Его заставили таскать громадные корзины со спелыми фруктами — работа тяжелая, но очень подходящая к его сильному телу. Он быстро наловчился носить корзины на голове, и другие пленники переняли от него это умение. Сама по себе работа ему нравилась — она не мешала думать и наблюдать, к тому же, со своей корзиной он бывал почти по всей оранжерее и даже загружал дуговые подъемники — единственный выход отсюда.
Охранники не ходили за носильщиками и не слишком интересовались ими — пока те не мешкали. Идя друг за другом, они могли даже негромко разговаривать, хотя на работе пленникам это запрещалось.
Малла быстро выяснил, что ару не смогли захватить столицу Тайат — здесь не нашлось пленников из города, лишь Потерянные и жители отдельных небольших поселений. Истории их были до тошноты однообразны — внезапный приступ отупения, выстрел из станнера — и пробуждение уже здесь. Отыскав Васанту, он узнал, что ару нашли и тех, кто остался в подземелье. Что стало с Дайной, Васанта не знал.
* * *
Ару не заботились о том, чтобы рабы сохраняли счет времени. Они разделили их на две равные части — каждая работала лишь половину суток, примерно равных суткам Тайат, а затем шла в камеры, которые как раз освобождались другой половиной, спешащей занять их места. Работа так шла без остановок, а жилищ для рабов нужно было вдвое меньше. Чтобы два потока нигде не сталкивались, вход — везде, где необходимо, — был сделан отдельно от выхода. Входя в оранжерею, Малла видел лишь спины уходящих сменщиков. Одна половина никогда не встречалась с другой, и рабы, записанные в разные смены, — даже живущие в одной камере, — ничего не знали друг о друге.
