| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Елена Александровна качает головой:
- Я знаю, что разговоры такие ходили, но нам папа ничего не рассказывал. Он вообще, как, по-моему, и большинство фронтовиков, не любил вспоминать о войне, а уж о таком факте биографии, естественно, — тем более. Если что-то и вспоминал, то с юмором. Повторял: 'Война — это была работа'. И не терпел, когда кто-то начинал кичиться своими фронтовыми подвигами. Однажды в разгар застолья 9-го мая спустил такого хвастуна с лестницы. В общем, о тех годах — только какие-то смешные истории. О серьезном — ни слова. Ну а тогда...
Ну а тогда папу судили. Лишили всех наград, званий и приговорили к 'высшей мере'. И — вы только представьте весь тот ужас: его уже подвели к стенке, выстроилась расстрельная команда, папу (кошмар!) сфотографировали... И тут офицеру, командовавшему расстрелом, доставили пакет... Слава богу, он оказался порядочным человеком — вскрыл пакет до, а не после расстрела. Вскрыл — а там приказ об отмене казни. 'Вышку' заменили на лагеря... Не знаю, возможно ли вообще представить психологическое состояние человека в такой момент. И перед казнью, и после внезапного помилования. И именно тогда, в результате жуткого нервного потрясения, у папы началась астма, которая в конце концов свела его в могилу.
Вот так в 43-м Александр Сергеевич оказался в лагере под Иркутском, где вместе с другими заключенными прокладывал в тайге узкоколейную железную дорогу. Между прочим, через 40 лет, в 80-е, мне довелось проезжать по той узкоколейке. Ощущения непередаваемые — я ехала по дороге, которую строил папа...
В лагере Александр Сергеевич пробыл до конца войны. А после Победы была амнистия, под которую в числе многих других осужденных подпал и он. И папа вернулся в Москву и продолжил учебу в МИСИ, где, к слову, учился вместе с сыном великого русского поэта Сергея Есенина Константином. В институте папа участвовал в организации студенческих 'капустников' и... КВНа... Да-да, не удивляйтесь. КВН зародился в МИСИ именно тогда, в конце 40-х, и, выходит, папа был одним из тех людей, которые стояли у истоков кавээновского движения в нашей стране.
В 1950 году Александр Сергеевич окончил МИСИ и приехал в Воронеж, стал работать инженером отдела главного конструктора по экскаваторам завода имени Коминтерна. Но он же, естественно, не мог удовлетвориться только работой — с его-то творческой натурой и неуемным темпераментом! При заводе имелся драматический кружок, руководила которым бывшая балерина Марусова. Александр Сергеевич стал участником этого кружка и со временем, постепенно 'переключил' его на 'капустники' и КВН.
А в 1953 году Воронежскому инженерно-строительному институту потребовались на работу выпускники МИСИ. В Воронеже их оказалось всего двое, но папе мешала его 'анкета'. Так специально, чтобы продавить это назначение, из Москвы в Воронеж приезжал декан МИСИ с ходатайством за папу. И тот перешел в строительный институт, в котором проработал 30 лет, до 1983-го. Преподавал на кафедрах строительного производства, механического оборудования предприятий стройиндустрии, автоматизации и комплексной механизации строительства. В 1969 году папа защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук, доцентом. Он специализировался в области подъемно-транспортных машин, читал студентам курс 'Строительные машины и механизмы'. Написал 15 научных работ и был соавтором трех свидетельств на изобретения.
Однако разве же мог папа ограничиться только служебной деятельностью? Да ни в коем разе! Будучи безо всякого преувеличения любимцем и кумиром студентов и имея уже за плечами опыт КВНа в МИСИ и на заводе Коминтерна, он стал одним из вдохновителей и организаторов КВНа в институте. Для Воронежа всё это было тогда ново и страшно интересно. Папа в разное время 'сделал' несколько студенческих команд, в том числе и знаменитую 'ВИСИлей', которая выступала не только в Воронеже, но и по Центральному телевидению и во многих городах СССР. Кстати, членом одной из тех команд была и Нина Петросьянц, тогда еще студентка. Наверное, последней по времени была созданная папой команда из группы девчонок. И свои команды он 'отдал' Петросьянц, для которой КВН действительно стал делом всей жизни, а сам отошел от КВН-движения...
- ... А между прочим, — рассказывает известный воронежский литературовед и краевед Олег Ласунский, — сейчас уже, наверное, мало кто помнит, что и на нашем воронежском телевидении в первой половине 1960-х был КВН. Я работал тогда на телевидении старшим редактором редакции молодежных программ, и под громадным впечатлением от первых теле-КВНов с Александром Масляковым и Светланой Жильцовой мы тоже решили сделать КВН на воронежском ТВ. И сделали, назвав программы 'КВН-В'. Буква 'В', как понимаете, означает 'Воронеж'. Режиссером тех программ был Георгий Харчев, я — редактором, а авторами сценария — Александр Чаплыгин и Нина Петросьянц.
В прямом эфире 'сражались' команды ВГУ, медицинского, педагогического, строительного институтов и еще, кажется, СХИ. Кстати, капитанами университетских команд были будущий литературный критик Валентин Семенов и известный впоследствии ученый-биолог Андрей Щербаков, а капитаном команды мединститута — один из столпов современной воронежской стоматологии Анатолий Кунин. Ну а Чаплыгин с Петросьянц ходили ко мне на Карла Маркса, 114, и там мы работали над окончательными вариантами сценариев. Всего в 1963-65 годах удалось сделать три или четыре, точно уже не помню, программы. Но помню, что последняя прошла в пед-институте. За нее нам всем крепко влетело от вышестоящих инстанций, и на том 'КВН-В', как говорится, закончил свою работу...
- При многогранности его натуры и разносторонности интересов, — продолжает Елена Александровна, — папа всегда был увлечен и даже одержим чем-то или кем-то. В те годы всерьез увлекся Есениным, тогда еще как бы полузапрещенным. Собирал всё, что только можно было найти о Есенине: нечастые публикации, какие-то заметки, открытки. К тому же, я говорила, он еще в студенчестве дружил с Константином Есениным — и вот по подаренной тем фотографии сделал из дерева портрет любимого поэта. (Помню этот портрет, видел его в конце 80-х. — Ю. К.) С бывшими студентами, которые стали уже управляющими трестами, главными механиками, читали по ночам стихи Есенина, обсуждали, спорили... (Кстати, примерно в то же время папа еще и организовал в строительном институте спортивный лагерь, так и там не обошлось без его 'чудес': соорудили 'коллаж' — деревянную статую Дон Кихота со шпилем высотой 2,5-3 метра и каждое утро торжественно, под гимн, поднимали на нем флаг СССР...)
Позже Александр Сергеевич 'переключился' на Евтушенко — как же пропустить молодого, талантливого, неординарного поэта? Тоже собирал, вырезал все, какие мог найти, публикации — его, о нем — и в итоге сделал собственную, в одном экземпляре, 'самиздатовскую' книгу 'по Евтушенко'. Ну а потом папа открыл для себя Высоцкого...
Как это произошло? Ну, я же специально, естественно, не спрашивала — как? Но думаю, что его 'открытие Высоцкого' связано со знакомством с Булатом Окуджавой. Папа, где-то в середине 60-х, ехал в поезде из Сибири, и в том же вагоне ехал Окуджава. А надо пояснить, для молодых в первую очередь, что из фронтовиков 23-го и 24-го годов рождения с вой-ны почти никто не вернулся. Практически весь '1923-24 год' был выбит. И если уж такие люди встречались, — то, как говорится, держись!
И вот папа с Окуджавой знакомятся: 'Воевал?' — 'Воевал'. — 'А какой год?' — '23-й'. — 'А я 24-й!..' Вообще-то деталей их знакомства я от папы не добилась. Ответ же на вопрос: 'Что делали в поезде?' — был короток и ясен: 'Да напились'. Я так понимаю, что пили они всю дорогу, да еще и продолжили дома у Окуджавы в Москве. И вот от Булата Шалвовича папа привез первые кассеты — тогда еще бобины — с записями песен Владимира Высоцкого...
И — Высоцким он просто заболел. И эта страсть затмила все предыдущие увлечения. Вот, например (правда, уже позже, когда появились кассетные магнитофоны), папа продал свою коллекцию спортивных значков, которую собирал долгие годы, и купил — а вернее, с неимоверным трудом 'достал' три японских магнитофона. Два — нам с сестрой Верой, а третий себе. (Я помню тот магнитофон. Ярко-красный 'Шарп'. По виду похож на воронежскую 'Элегию', которая в те годы была у меня, но по громкости и качеству звучания — небо и земля! Особенно, когда Александр Сергеевич ставил записи с дисков Высоцкого, вышедших на Западе, оркестрованных и аранжированных в профессиональных студиях звукозаписи. Моя 'Элегия' стоила рублей 200-300, а за тот 'Шарп' Чап-лыгин отдал (признался, оглядевшись и шепотом) полторы тыщи. Пять-шесть 'Элегий', во как! — Ю. К.) И потом папа не раз ездил в Москву к Окуджаве и встречался у него с Высоцким — в смысле бывали в одной компании, общались. Ну и, конечно, повторюсь, заболел он Высоцким на всю оставшуюся жизнь. Записей у него было больше всех в Воронеже, а еще он сам делал сборники стихов — печатал их на машинке, сшивал листы и переплетал. И серьезно работал с текстами: компоновал, разбивал по циклам, по хронологии, выделял разные варианты строчек, даже отдельных слов. А еще писал — о Высоцком, его стихах, и в 1987 году редакция журнала 'Подъём' предложила папе опубликовать сложившийся у него в итоге очерк. Папа был очень рад, просто места не находил от счастья. Ну а вскоре появились и вы...
Гм, 'появились мы'... (Это уже я, уважаемые читатели.) Да Александр Сергеевич сам, извиняюсь, свалился мне как снег на голову. Его привел в издательство собкор 'Советской культуры' Эдуард Ефремов, знавший, что мы готовим сборник Высоцкого и уже озабочены на предмет вступительной статьи. Ефремов сообщил об этом Чаплыгину, и... В общем, трудно даже сказать, кто из них кого привел. Александр Сергеевич вихрем влетел в мой кабинет, после молниеносного знакомства достал из авоськи картонную папку и, припечатав ладонью, грохнул ею об стол: 'Вот вступительная статья к вашей книге!'
Признаюсь, я даже малость оробел от такого натиска. Кто знал Александра Сергеевича, помнит: уставится на тебя в упор своими большими, чуть навыкате, глазами, плюс энергичная жестикуляция, напористая, на повышенных тонах, речь — и молотит, простите за выражение, гнет свою линию. Но повышенные тона — это не потому, что сердится (хотя порой и потому). Просто он был по-хорошему неудержим, даже неистов, загораясь чем-либо, и других тоже стремился зарядить этой своей неистовостью.
Когда, просмотрев очерк Чаплыгина для 'Подъёма', я сказал, что его надо сократить — великоват, ну и несколько 'видоизменить' — это же должен быть уже не 'материал вообще', а предисловие к конкретной книге, — Александр Сергеевич страшно возмутился (как говорится, спасибо, что не ударил): кричал, что надо же дать читателям максимум информации о Владимире Семёновиче, ругался в конструктивном смысле этого слова. Но потом успокоился, и несколько следующих встреч мы посвятили сокращению и 'видоизменению' исходного очерка. А поскольку Александру Сергеевичу (в кармане всегда ингалятор) было тяжело добираться из своего Юго-Западного в Северный, где располагалось издательство, то ездить к нему стал я. И, ступив первый раз в квартиру Чаплыгина, признаюсь, просто ошалел... Как ошалел бы на моем месте, наверное, каждый нормальный мужчина: я увидел его коллекцию холодного оружия. Кинжалы, ножи, сабли, шашки, шпаги и прочее, прочее, прочее — везде и в таком количестве...
- ... Сколько себя помню, в доме всегда были ножи, кинжалы и сабли, — говорит Елена Александровна. — И потому мы с сестрой относились к этому изобилию оружия абсолютно спокойно. Коллекцию папа собирал много лет, она была официально зарегистрирована. Вы спрашиваете, где он доставал свои 'экспонаты'? Да везде. Ему отовсюду везли и несли их многочисленные друзья, знакомые, друзья друзей, знакомые знакомых и еще, конечно, студенты, которые его просто обожали. Но один кинжал был самым памятным, и очень необычна, даже драматична, история его появления у папы. Папа был как-то в командировке в Дагестане, и однажды ночью его разбудила в гостинице пожилая женщина, которая пришла вся в слезах и... с кинжалом. Женщина, рыдая, рассказала кровавую историю этого клинка. Вот уже 300 лет ее род враждует с другим родом — и три столетия тянется жуткий шлейф кровной места. По обычаю же, мужчины ее рода обязаны убивать своих кровников только этим кинжалом; применение любого другого оружия — 'не считается'. И теперь страшная очередь дошла до ее сына: завтра он должен убить очередного кровника из враждебного рода, однако она этого не хочет и... умоляет приезжего из России взять проклятый кинжал и увезти отсюда — тогда жуткая вендетта оборвется, остановится и смертей больше не будет. Но он должен уехать, прямо сейчас, иначе и с ним может произойти беда. И папа...
И папа моментально собрал вещи, схватил кинжал и рванул на вокзал, можно сказать, бежал из тех мест, только пятки сверкали, и никогда больше там не появлялся. Такая вот просто шекспировская история...
Ну а я, дорогие читатели, вернусь к Высоцкому и повторюсь: как же экспансивно реагировал Александр Сергеевич на мои попытки покушения на его текст. 'Ты считаешь, раз я технарь, то ничего не понимаю в литературе?! — кричал он. — Чего тут начеркал?.. Зачем фразы местами поменял?.. А думаешь, это слово лучше подходит, чем это?..' Осведомленный уже и о моей подноготной, порой ворчал: 'Да ты сам, между прочим, не филолог, а историк!..' 'Оскорбляйте меня, Александр Сергеевич, оскорбляйте! — горестно кивал я. — Человек, связавшийся с вами, иной участи и не заслуживает...' 'Ну что ты за фрукт! — пыхтел Чаплыгин. — Еще молодой, а просто... просто... бюрократ какой-то!..' 'А вот слово 'бюрократ', Александр Сергеевич, здесь, извините, как раз и не подходит', — возражал я. 'Ну тогда — крючкотвор!' — победоносно восклицал он, а я, дабы понизить накал страстей, шел курить на лестницу. Когда возвращался, Чаплыгин уже успокаивался и встречал меня добродушным бурчаньем: 'Куришь, куришь!.. Всю лестничную площадку задымил, дым уже в квартиру ползет!.. А ну давай дальше! У тебя вообще-то рабочий день еще не кончился...'
И вот так, как говорится, с шутками и прибаутками, 'преобразовали' мы где-то в общей сложности за месяц (с перепечатками, повторными читками и т. д., да плюс у меня же были и другие служебные обязанности помимо Высоцкого) журнальный очерк Александра Сергеевича в предисловие для книги. И я, признаться, собрался уже потихоньку 'отползать' от Чаплыгина, но — было поздно: хватка его оказалась сродни бульдожьей, и он, проницательно щурясь, вопросил: 'А чего это ты, Юрк, раскланиваешься и благодаришь за сотрудничество? Теперь сами тексты Владимира Семёновича, которые вы печатать собрались, мне давай. Какие-нибудь вторые или третьи (машинописные. — Ю. К.) экземпляры...'
(Оба-на!) 'Но Александр Сергеич! — попытался вырваться я. — По текстам же мы работаем с Абдуловым. Зачем дублировать-то?' 'Что значит — дублировать?! — удивился он. — А не слыхал поговорку: две головы хорошо, а три лучше? Так что давай-давай, неси тексты, неси...'
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
