И часто знахарка стояла чуть позади, прислонившись к широкому стволу ели, и слушала эту песню, гадая, когда же его беспокойная душа позовет его прочь от родного порога. Она ждала этого со страхом и предвкушением, ждала, когда ее маленький дракон врастет и осознает, что эта клетка не для него.

Сегодня все было не так, как раньше — не было шумных, хохочущих девушек, их мрачных парней, не было друзей и знакомых — сегодня за столиком в избушке сидела только Марья и ее сын.

В маленькой тесной комнате места хватало только на стол, пару стульев и огромную печь — белую и горячую. В доме у знахарки всегда горел огонь в печи, и парень уже привык снимать рубашку, перед тем как сесть за стол. Кантаре всегда удивлялся, как Марья еще не поджарилась, сидя за столом в своих юбках, сарафанах, платках. Когда он спрашивал ее, она только тихонько улыбалась.

Сейчас он сидел и, положив голову на руки, сквозь золотистое марево волос наблюдал за суетящеюся травницей. Она бегала по комнатке, то доставая из печи блины, то разливая по глиняным чашкам травяной чай, то вытаскивая из старого шкафа расшитое полотенце и всучивая его веселящемуся сыну, то просто сидя и смотря на него сквозь полузакрытые веки... то снова вскакивая и подливая в почти полную чашку сладковато-горького чая.

Он улыбался и, смеясь, говорил, что Марья похожа на большую толстую курицу. Кантаре не добавляет, но женщина знает, что ему очень хочется сказать еще и "...это мне нравиться!" Наверное, это и было похоже на настоящее счастье! Такое теплое и спокойное.

Но не сегодня. Он уже не может здесь оставаться. Внутри уже вновь звенят струны, зовут, манят, пленяют видениями других мест, сплетающихся дорог и троп. И он спрашивает, как спрашивал с тех пор как начал говорить, печально смотря в раскрытое окно дома:

— Мам, а что там, за лесом?

Знахарка удивленно вскидывает брови. Неужели, сегодня?..

— Мир.

Обычно на этом их разговоры заканчивались — мальчишка улыбался, широко, показывая слегка удлиненные клыки, смеялся и совершенно бесподобно хлопал огромными серебристыми ушами, совсем как ее старый Виатор. Но сегодня все было не так.

Кантаре поднял свои глаза на мать. Она всегда замирала, когда видела их холодное золото, ничем не напоминавшее теплый свет солнца. И она не смогла ничего ответить на его молчаливый вопрос. Она отвернулась, смахивая передником предательские слезы.

Да, сегодня.

Когда он ушел, забрав лишь ситару из рогов горного тура и мешок с вещами, старая Марья послала за ним своего фамильяра. И хоть Виатор тоже был уже не молод, возможно, сыну Паутины и Пламени он будет нужнее, чем старой знахарке.

И вот снова тихий и одинокий вечер, кружка горячего чая и свист веток за окном. Холодный летний вечер, сгорающий на горизонте, и шепот ветра, напевающий древние легенды. Совсем как ее наконец-то повзрослевший сын. Он тоже любил, сидя такими вечерами у окна, напевать услышанные от заезжего барда легенды, да выдумывать собственные сказания. И слезы подступают к горлу... Она плачет, понимая, что теперь еще очень долго не увидит его улыбки и не услышит тихих песен. Ее печаль прерывает внезапный скрип старой двери.

— Бабушка Марья, ты не занята?

Из-за двери выглянули две смешные мордашки — хрупкая девочка и рыжий мальчик, лет по пять-шесть. Парень, светлокожий, веснушчатый, ярко-рыжий, с ярко-желтыми глазами. Именно эти глаза выделяли его из толпы, превращали невзрачного мальчика в потомка дракона. А девчонку можно было бы назвать дроу — чернокожая, сереброволосая, с алыми зрачками огромных глаз, и если бы не небольшие белые когти, никто бы не заподозрил толику драконьей крови. Никто никогда бы не узнал в них брата и сестру, если бы не их уши — большие, подвижные, как у всех детей Кантаре.

— Можно мы посидим у тебя?

И такие же глаза, как у ее сына.

— Оставайтесь, бездельники... Что опять от работы отлыниваете?

Марья идет к шкафу, чтобы достать две глиняные чашки. И, налив горячего травяного чая, она улыбается, подумав: "Похоже, сегодня я не буду одна". И, вторя ее мыслям, затих ветер за окном, и в последний раз блеснуло золотом заходящее солнце.

Площадь Трех Фонтанов

Карманник Пати

Сегодня у Пати выдался плохой день. Его едва не схватила стража, денег не было, еды тоже. А украсть ничего так и не получилось. Он грустно вздохнул, понимая, что, по-видимому, снова останется голодным.

Пати не был вором по призванию, ему никогда не нравилось обворовывать людей, но в этом городе, если некому помочь, выжить невозможно. Так что, когда шестилетнего Пати бросила мать, сбежав с заезжим циркачом, у мальчика было только три дороги: в овраг, на паперть или в карманники, а это, в общем-то, не выбор.

Вот так и стал зеленоглазый мальчишка вором. К сожалению, он всегда был заметен в толпе — ярко-рыжие волосы моментально притягивали взгляды, зеленые глаза сияли, белая, покрытая золотистыми веснушками кожа. Но зато, его запоминающаяся внешность вынуждала молодого вора быть вдвойне осторожным.

И вот, когда малыш уже смирился с тем, что останется сегодня голодным, на площадь вышел путник. Весело смеясь, дроу-полукровка шел по направлению трактира старины Иписа. Добротная одежда и хорошие кинжалы, висевшие на поясе, явно сигнализировали воришке, что в кошельке у странника-менестреля водятся монетки. А это значит, что у Пати есть небольшой шанс. Но вот если странник успеет дойти до таверны старого стражника, то парень явно останется голодным — трактир "За решеткой" был запретным местом для воров и прочих жителей Нижнего города. За подобные дела можно было и руки лишиться. По слухам, уходя с должности, старый вояка захватил с собой самого Черного Лиса — неуловимого наемника-убийцу, и что эта знаменательная личность так и осталась в "За решеткой". Так что Пати никогда бы не решился пойти здесь на дело. Значит, надо успеть до.

Быстро обходя торопящийся торговый люд, чьи кошельки были надежно спрятаны от неуклюжего карманника, парень приблизился к цели. Быстрый шаг вперед, и вот приятно звякнувший мешочек оказывается в руке Пати. Теперь надо поскорее исчезнуть, пока незадачливый странник не обнаружил пропажу и не кликнул стражу, яростно желающую поймать воришку за руку. Рыжий паренек, сжимая в ладони мягкую кожу, уже видел горячий кусок мяса со свежим хлебом и чаем, как вдруг почувствовал, что что-то идет не так.

Неожиданно сильный захват дроу сковал руку Пати.

— Ну и что мы имеем? Малолетнего вора-карманника, пойманного с поличным. Интересно, что мне делать? Сдать тебя страже?

Пати смотрел в холодное золото глаз и понимал, что этот шутить не будет. И попытка давить на жалость вряд ли пройдет так же легко, как обычно...

— Или просто переломать пальцы? — необыкновенно красивый голос, обволакивал, зачаровывал, но вот откровенный холод в словах и глазах, пугал до дрожи в коленках.

Так же спокойно глядя на парня, незнакомый странник начал сжимать пальцы.

— Нет, пожалуйста, я прошу, не надо... — захныкал Пати, понимая, что со сломанными пальцами он просто умрет от голода в ближайшей канаве, ведь найти работу для бездомного десятилетнего мальчишки в городе абсолютно нереально.

Полукровка остановился и разжал пальцы. Затем, пожав плечами, произнес негромко:

— Эх, парнишка, никогда не делай то, чего не умеешь. В следующий раз тебе может попасться и не такой добрый, как я.

Улыбнувшись, странно добрый дроу проскользнул в двери таверны, оставив на ладони мальчика две медные монеты.

В недоумении хмыкнув и недоверчиво проверив кругляшки, карманник устремился прочь от площади, стремясь сбежать от призрака нереально желтых глаз, которые, казалось, проникали в самую душу.

И почему-то подумалось мальчишке, что он еще не раз увидит этого странника.

Таверна "За решеткой"

Фури, воро... официантка.

Когда в дверь вошел незнакомый путник, Фури сразу же поняла, что грядут огромные неприятности, хотя бы потому, что он был бардом. Нет, не то, что бы девушка не любила певцов. Нет, иногда послушать талантливого менестреля, было совсем неплохо. Только вот характер пришлых... Без царя в голове, рассеянные парни с гитарой за плечами и пустыми карманами, они всегда умудрялись вляпаться во все мыслимые и немыслимые неприятности, причем, походя, вовлекут в них и окружающих. В общем, если в твой трактир пришел очередной менестрель — жди беды. А ее бывшая воровка чувствовала всем телом. В ее далеко не образцовом прошлом, эта способность не раз спасала ей жизнь, свободу и... деньги. А их она любила.

Фури была профессионалом. Воровала она с детства, и, надо признать, получалось у нее прекрасно, ее ремесло доставляло ей истинное удовольствие. По крайней мере, до того как решила забрать симпатичненький перстенек у заезжего барда. Это уже потом она узнала, что он был из племени варваров... В тот проклятый вечер она едва не лишилась пальцев и загремела на пару лет в тюрьму. Ей тогда было только пятнадцать. Именно с тех пор она невзлюбила певцов.

Но личная неприязнь Фури была только половиной беды. Второй была внешность незнакомца. За три года работы в трактире на перекрестке четырех Великих путей, девушка с легкостью отличала одну расу от другой, но он... Веселившийся в компании наемников парень, явно был полукровкой и так же очевидно, что один из его родителей был дроу — об этом говорила его матово-черная кожа и обманчиво плавные движения. Но вот другой родитель...

Воровка терялась в догадках. Такие золотые волосы могли бы принадлежать и светлому эльфу, но тогда глаза были бы голубыми или зелеными, а у него они были совсем желтыми, как у некоторых человеческих кочевников. Но у тех волосы всегда были цвета ночи! И было еще кое-что, что тревожило девушку— его тонкая цепочка, свисающая на щеку. Ее было практически не видно из-под густой прически, но натренированный взгляд бывшей воровки явно видел знакомый золотой блеск. Что-то это напоминало Фури, но она никак не могла вспомнить что...

— Ой, на кого же уставилась наша принцесса-официантка? Неужели Жуткие Монстры под масками бардов до смерти напугали нашу птичку? — и уже шепотом, на ухо, — Хочешь, я могу его убить, как угодно — нож, стрела, несчастный случай? Все на твой выбор... А может, яд? У меня сегодня получился просто превосходный десерт! Вряд ли он откажется от моего фирменного пирога!

— Хватит шутить, Неки, — засмеялась девушка и, подбоченившись, посмотрела на мужчину сверху вниз. Ну, точнее, попыталась — смотреть так на того, кто выше тебя почти на две головы, как-то не очень удобно.

— А кто сказал, что я шучу? — совершенно искренне удивился лучший повар на Великих Трактах.

Посмотри сейчас кто на Некатора, в его нелепом, но неизменно чистом белом фартуке, синей рубашке, светло-бежевых брюках и соломенных сандалиях на босу ногу, присмотрись кто к его темно-шоколадным волосам, аккуратно зализанным назад, и кристально-голубым глазам— и никто никогда не подумал бы, что это лучший наемный убийца из рода людей.

Настоящего имени Некатора никто не знает, даже Ипис, хотя он, наверное, и не думал спрашивать. Убийца был квартероном, его дед служил лучником из пограничников светлоэльфийских лесов, а бабушка скиталась по Соррену простой наемницей. По скудным рассказам, Фури знала, что он вырос, переезжая с места на место, учась всему во время стычек и уличных драк. А потом была внезапная смерть матери и долгая, кровавая вендетта, после чего сироту взяли лишь в клан Ночных Котов. Ему тогда было только семнадцать.

А после этого в жизни Некатора были лишь заказы — короли, торговцы, охранники... он не гнушался ничем, не смотрел ни на что — ни на заслуги, ни на виновность — его интересовало лишь одно. И это была сложность. Остальное было безразлично его замерзшему сердцу, безумно желающему хоть чуть-чуть согреться в теплой крови. Каждый раз, после выполнения очередного задания, он вплетал в тонкую косичку на затылке серебряную нить. Фури всегда со страхом смотрела на серебряный шнур в два пальца шириной, идущий от затылка до пояса. И она знала, что никогда не наберется храбрости спросить, сколько же ниток вплел мужчина в свою косу за двенадцать лет служения Клану. Не было ни малейшего сомнения, что он помнил. Помнил каждого убитого, каждое лицо и каждый предсмертный крик. Не мог забыть.

Девушка вновь скользнула взглядом по фигуре друга и замерла. Она видела, как внезапно напряглись мышцы на груди Некатора, как чаще стала вздыматься грудь, словно мужчине стало тяжело дышать, как остекленели глаза, обычно сияющие жизнью, замерев на фигуре барда, а точнее на его серьге, как раз показавшейся из-под прически. На секунду она вновь увидела сидящего за решеткой, пойманного, но так и не сломленного Черного Лиса.

— Ой, неужели твой невыполненный заказ объявился? — шепнула Фури и облегченно вздохнула, почувствовав, что мужчина отмер, — Кто он, Неки?

— Видишь цепочку на его правом ухе? — дождавшись кивка, он продолжил, тихо и напряженно. — Это не просто украшение — это Нотамен'Генус, Знак Рода. И значит это то, что перед нами тот, кого я бы не желал видеть вблизи нашего трактира во веки вечные. И слава Демиургам, что меня миловало брать заказы на такое существо.

Некатор замолчал, смотря немигающим и настороженным взглядом за бардом, отслеживая каждое движение подвыпившего парня.

— Ну, так кто он? — поторопила его воровка.

— Дракон. Полукровка.

Холодная сталь встретилась с ледяным золотом — казалось, все, что было между встретившимися взглядами бардом и убийцей, стало покрываться инеем. Некатор выразительно посмотрел на украшение, показывая взглядом, что это не то, что следует показывать кому попало. Странный полукровка усмехнулся и, сняв причудливый костяной гребень, стягивающий короткие пряди, закрыл правую щеку и ухо волной золотистых косичек.

Казалось, что в их блеске отражается солнечные лучи, играя в отражении красками осени, такой, какой она была в родной деревне Фури. Она так и стояла, завороженная тем, что этот веселый парень, тот, кого до дрожи боится даже Некатор — дракон, а точнее уж совсем невозможное создание — полукровка дракона и дроу, столь же невероятное, как и спустившиеся с Небес Демиурги.

— Ну, а может, дракон-бард неопасен? — с надеждой спросила она друга.

— Ты смеешься, дочка? — раздался позади глухой бас старого служаки, уже давно прислушивающегося из-за стойки к разговору своих работников. — Он, может, и не воин, но в его "неопасности" я бы посомневался! Уж скорее я буду думать, что он не бард. Смотри-ка, дочка, видишь, что у него косички сзади заплетены в одну длинную?

Фури присмотрелась и, когда юноша отвернулся, заметила, что все так и было — длинная толстая коса, сложная, какие плели лишь светлые эльфы, и красивое серебряное украшение в виде горящего полумесяца на конце, размером с две сложенные ладони.

— Ну, вижу, и что? — все еще не понимала воровка.