Зелёные слезинки

Минька доел свои пряники и быстренько сбегал к реке, напиться. Евдокия же ждала его на тропинке и с каждой секундой всё сильнее и сильнее волновалась. Вернее, трусила.

Страшно. Ей страшно. Пока ещё никто-никто не знал её секрета, кроме неё самой. Но... Но ведь бесконечно скрывать это невозможно. Скоро, совсем скоро, всего через месяц-другой, это и так выяснится. Но что делать? Что же ей делать, безголовой девчонке?! Евдокия уже многократно успела обругать себя за невероятную дурость, но... но что же делать??

И Володька тоже хорош. Бросил её тут одну и умотал в какую-то там Москву, где-то у чёрта на рогах. Вызовет он её к себе. Ага. Соврал, наверное, паразит. Хотя нет, не может быть. Володька не такой, он не соврал. И серёжки опять же. Такие серёжки, аж дух захватывает! Они настолько невероятно красивы, что Евдокия и носить-то их отваживалась лишь наедине сама с собой, да ещё и постоянно оглядываясь — не дай бог увидит кто. Ведь понятно, что таких серёжек у дочери бортника быть ну никак не может, эти серёжки дороже всей их деревни стоят. Намного дороже. Так что прятала их Евдокия ото всех в мире в специальном тайничке за огородом, близ задней стены свинарника.

Евдокия очень боялась того, что сейчас случится. Она очень боялась хоть кому-то сказать о том, что произошло. Но... придётся. Она ведь специально напросилась сегодня к отцу в спутницы, чтобы прийти в церковь Покрова, говорить ТАКОЕ простому сельскому попику она не отваживалась. Даже на исповеди она ему про это не сказала. А вот сейчас, сейчас сказать придётся. Ой, что будет, что будет! Как страшно.

Вот сестра с братом уже подошли к искусственному, вымощенному камнями, холму и стали подниматься по его склону ко входу в огромную церковь. Высеченный из камня царь Давид, в окружении двух сказочных зверей-львов, сурово глядел свысока на Евдокию.

Ой, что будет!!

Евдокия шла на ватных ногах и снова и снова ругала себя. Ну и дура! Да ещё и в купальскую ночь! Ой, дура!

Да, конечно, тайна исповеди священна. Ни один священник никогда и ни при каких обстоятельствах не может раскрыть хоть кому-то то, что ему доверили на исповеди. Только... слишком, слишком уж велика и тяжела ТАЙНА, скрываемая ото всех Евдокией. Слишком тяжела. Пока про это ещё никто, кроме неё не знает, но сейчас ей придётся раскрыться. Ей придётся сказать, что она вот уже третий месяц носит под сердцем будущего внука великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича...

Глава 3

Мы вышли из лестничной башни на улицу, Светка раскрыла свой зонт (опять дождь пошёл) и я сразу же забилась под него. Н-да. Это я не подумавши сделала, когда собственный зонтик в автобусе оставила, на Светку понадеялась. Зачем, думаю, зонт переть, если у Светки есть, мы и под её зонтом вдвоём прекрасно поместимся. Как будто я не знаю Светку, будто первый раз её вижу, догадаться не могла. Балда.

Нет, влезть-то мы под её зонт вдвоём смогли, только вот это же Светкин зонт! Светкин! А она одевается, мягко говоря, экстравагантно. Ну, и зонт у неё под стать одежде, такой же... оригинальный. Такой зонт идеально подошёл бы старухе Шапокляк, которая устроилась подрабатывать в цирке клоуном. Кошмар какой-то аляповатый, а не зонт. Ещё и спица одна у него погнута. Не понимаю я Светку, вот что хотите со мной делайте, но не понимаю. Мы когда сосиски в тесте покупали, я случайно в Светкин кошелёк заглянула. Я не подглядывала, честно, действительно случайно, так там у неё денег... не знаю сколько, но тысяч пятнадцать точно есть, я успела заметить пару пятитысячных и несколько тысячных. А может, и больше там (нафига столько с собой взяла?). И при этом такое угрёбище вместо зонта таскает. Блин. Новый вполне приличный зонтик сотни за три купить легко можно. Не понимаю.

Наши ребята рыхлой кучей вываливаются на улицу из башни. Классные пересчитывают народ, Элеонора же, не останавливаясь ни на секунду, продолжает фонтанировать историческими сведениями. А это куда это они погребли, а?

Пользуясь тем, что наша Кузьминична и Неназываемая бэшников увлеклись рассказом Элеоноры и отвернулись, Овечкин со своими клевретами куда-то бочком-бочком сваливают. Куда? А, понятно, у них вторая попытка сейчас будет. С лотком около церкви у парней ничего не получилось, торговка послала их в сад, так они тут теперь попробуют. Эти обалдуи плавно мигрируют в сторону небольшой палатки с многообещающей надписью "Суздальский мёд".

Да ну их нафиг, что я им, доктор, что ли? Пусть покупают, у них свои головы есть на плечах. Хотя наша Кузьминична на уроках нередко эту аксиому сомнениям и подвергает.

С нашего зонтика со стороны погнутой спицы дождевая вода тоненькой струйкой стекает Светке на правый рукав. Она заметила это и зонт развернула. Зашибись, теперь мне за шиворот стекает. Блин. Нужно было свой зонт захватить, я тормоз. Пришлось мне пока просто теснее к Светке прижаться и даже взять её под руку.

Чего? Правда, что ли? Удивлённая последними словами Элеоноры, я с новым интересом посмотрела на башню, откуда мы все только что вылезли. Оказывается, эта довольно-таки невзрачная башня — старейшее на территории России строение гражданского назначения. А также, по совместительству, единственное гражданское строение дотатарского периода. Ну, для своих лет башня ещё неплохо сохранилась.

А что в этой башне был убит собственными боярами основатель города, князь Андрей Боголюбский, это мы уже знаем. Историю мятежа и убийства князя Элеонора нам ещё внутри башни рассказала.

Наконец, наш неугомонный гид наговорилась, взглянула на свои наручные часы и обрадовала народ вестью о том, что наступило долгожданное время обеда. Я тоже обрадовалась, ведь съеденная пару часов назад сосиска уже почти забылась. А Величко... Хм. Не пойму, это он на самом деле настолько голодный, или просто дурака валяет? Ломанулся, как ошпаренный, в ту сторону, откуда мы пришли, Кузьминична насилу остановила его — ресторан не в той стороне был.

Зато устроенная Пашкой клоунада отвлекла всеобщее внимание от палатки "Суздальский мёд", чем с успехом воспользовался Овечкин — я даже не заметила, как он оттуда выходил. Зато судя по его довольной роже и тяжёлому на вид тёмному пакету, который он старательно прятал от Кузьминичны, у них там всё получилось. Купили-таки, значит.

И вот мы все, построившись в слабое подобие колонны, неспешно двинулись к тому объекту, который Элеонора обозвала рестораном. Светка рядом со мной чапает, разноцветную хрень с погнутой спицей над нами держит. Кстати!

— Свет, а Свет? — говорю я подруге.

— Чего тебе? — отвечает она.

— Свет, я давно спросить тебя хотела.

— Так спроси.

— Свет, а ты что, правда княжеского рода?

— Честно говоря, я и сама не знаю, Дусь. Может быть, вообще-то.

— Не знаешь?

— Не знаю. Самая старая информация о моих предках — это хранящаяся у нас дома старинная фотокарточка, её с фронта мой прапрадед прислал. Совсем старая фотокарточка и в очень плохом состоянии — вся замызганная, надорванная, один угол чуть-чуть обгорел.

— С войны?

— Да, только не с той. Я Первую Мировую имела в виду, фотография сделана в марте 1916-го.

— Ты откуда знаешь?

— Так на ней написано, на самой этой фотокарточке, на обороте. Там, вообще-то, целое письмо небольшое. Почерк такой красивый, с завитушками, и буквы чудные, всякие там яти, с непривычки даже читать неудобно.

— А чего написано?

— Да ничего серьёзного, просто привет с фронта, любит, целует, ждите. В таком ключе.

— И это твой прапрадед?

— Угу. Вот про него точно известно, что он — Сергей Долгоруков, он подписался. Ему лет так тридцать на снимке, в форме стоит, со шпагой. Или с саблей. А может, с палашом, фиг знает, как эта штука называется. В общем, железяка какая-то длинная на боку висит. Ещё погоны на плечах. Что за погоны — не разберёшь, но он точно офицер. Две медали на груди. Вот, собственно, и всё, что про него известно. Был ли он князем? Кто знает, может и был.

— А что с ним стало?

— Тоже не знаю. Не знаю даже, дожил ли он до Революции. Ну, а потом, сама понимаешь, 17-й год, все дела. Прадеда своего, сына того Сергея Долгорукова, я живым не видела никогда, он уже в Великую Отечественную погиб, а вот его жену, бабу Лизу, ещё застала, она умерла, когда мне девять лет было. Только та и сама не больно-то много знала, она и прожила-то всего полгода со своим мужем — а потом война, мобилизация, и... всё. Муж с войны не вернулся. Там какая-то история с бродяжничеством была, то ли муж бабы Лизы беспризорником был в Гражданскую, то ли в приюте каком. Но матери у него точно не было, сиротой рос. Наверное, мать как-то погибла или потеряла его. Ну, и этот Сергей Долгоруков если и выжил, то сына найти не смог. А тот, видишь, ухитрился его фотографию как-то сохранить.

— С ума сойти. Выходит, ты и вправду можешь быть княжной?

— Могу.

— А этот тогда, про которого нам сейчас рассказывали, Андрей Боголюбский, он не предок тебе часом?

— Боголюбский? Не, не предок. Зато, Дусь, если Сергей Долгоруков с фотографии правда из князей Долгоруковых, то мой предок знаешь кто? Владимир Мономах!

— Кто?!

— Владимир Мономах, подруга! Так-то!

— Чё, правда что ли?

— Правда. Долгоруковы — это младшая ветвь князей Оболенских, а те, через древнерусских Черниговских князей, являются потомками Мономаха. А вот Боголюбский — нет, Мономаху не потомок.

— Обалдеть.

— Правда, у нас всё равно есть общий предок. Это Ярослав Мудрый, который "Русскую правду" сочинил. Он и мне предок, и Андрею Боголюбскому, в честь которого этот город назван.

— Ладно, твоя светлость, лицо попроще сделай. Ярослав Мудрый у неё предок, ага.

— Да я правду говорю, Дусь.

— Расслабься. Там столько поколений между тобой и тем Ярославом, что уже не считается. Ты ещё обезьяну вспомни какую-нибудь, которая первой в мире слезла с дерева. Тогда и у меня тоже будет общий предок и с тобой, и с Ярославом Мудрым, и с Наполеоном, и с Рамзесом II, и с Патрисом Лумумбой.

— Всё равно я потомок Владимира Мономаха, — упрямо произнесла Светка.

— Вот и радуйся. Пришли, что ли?

— Похоже. Пахнет вкусно.

— Угу. Блин, да не маши ты так своим зонтом ублюдочным, капает же!

Интерлюдия A

В сопровождении двух жандармов лейтенант таможенной стражи Германской империи Карл Рюдигер неспешно шёл от одного купе к другому по вагону первого класса. Сегодня у него было много работы — поезд заполнен до отказа. Что поделать, время уж больно неспокойное, русские старались по возможности быстро вернуться на родину, а то мало ли что. Вот, даже и в вагоне первого класса нет свободных мест, всё занято, несмотря на высокую стоимость билетов.

Лейтенант шёл от купе к купе, профессионально-вежливо здоровался с пассажирами и тщательно проверял у них документы. Досмотра личных вещей не проводилось, Рюдигер считал, что в этом не было необходимости — сегодня ещё никто из пассажиров не показался ему хотя бы малость подозрительным.

Вернув паспорт пожилому господину в роговых очках, лейтенант произнёс заученную фразу с пожеланием счастливого пути, улыбнулся, попрощался и прошёл к следующему купе. Вежливо постучав в дверь, открыл её и обнаружил внутри двух человек, вероятно, мужа и жену. Мужчина был одет в мундир штабс-капитана инженерных войск, а женщина в пошитое по последней парижской моде светло-зелёное платье. А ещё женщина была беременна, этого трудно было не заметить, так как срок был весьма приличным. В силу того же, что молодая жена самого Рюдигера родила малыша Фрица менее трёх месяцев назад, лейтенант довольно точно мог определять срок беременности по внешнему виду женщины. И в данном случае он оценил его как примерно восемь месяцев.

Пассажиры этого купе тоже не вызывали у Рюдигера никаких подозрений, это обычные люди. Правда, судя по их вещам, весьма небедные. Впрочем, оно и понятно — купить билет в вагон первого класса экспресса "Париж — Санкт-Петербург" могли себе позволить только достаточно состоятельные пассажиры.

Женщина в зелёном платье читала газету, но при виде лейтенанта прервалась и опустила ту себе на колени. Газета была на французском языке и, как машинально отметил про себя Рюдигер, позавчерашней, от тридцатого июля.

Русский штабс-капитан протянул таможеннику два паспорта и последний принялся внимательно изучать их. Да, первоначальная догадка Рюдигера была верной, это на самом деле муж и жена — Сергей и Александра Долгоруковы. Дворяне. И не просто дворяне, а князь и княгиня!

Поскольку документы у Долгоруковых были в полном порядке, лейтенант Рюдигер достаточно быстро завершил проверку и вернул их русскому. Но прежде чем уйти, таможенник решил немного подбодрить женщину — он хорошо помнил, как ещё совсем недавно и его Клара была в подобном положении и как сильно она боялась. Только вот русский язык лейтенант пока ещё знал недостаточно хорошо, сложные фразы ему плохо давались, да и произношение хромало. Русская женщина с трудом сдерживала улыбку, слушая потуги немца поддержать её. Когда же Рюдигер произнёс слово "яблоки" (ну, это он сам считал, что произнёс такое слово, но поняли его, очевидно, иначе), женщина уже не смогла удержаться от смеха, да и штабс-капитан как-то странно захрюкал на своей полке.

Потом ситуация поменялась на зеркальную — Саша Долгорукова пыталась поблагодарить лейтенанта за заботу о ней на немецком языке. Теперь смеялся уже Рюдигер, произношение у неё было просто кошмарным, зато фантазия весьма богатая. Женщина на ходу выдумывала по-немецки такие языковые конструкции, какие лейтенант сам ни за что бы не придумал. Развеселив друг друга, молодые люди решили не мучиться дальше и перешли на французский язык, которым все трое владели достаточно свободно. Так, наговорив кучу любезностей и выслушав благодарности, Рюдигер попрощался с княжеской четой и в самом радужном расположении духа двинулся дальше по вагону, ему осталось проверить всего лишь два купе.

Когда десять минут спустя молодой таможенник, окончив проверку, покинул вагон, то обнаружил на перроне курящего Сергея Долгорукого. Отпустив сопровождавших его жандармов, лейтенант сам закурил сигарету и задержался рядом с русским штабс-капитаном. Постепенно, они разговорились.

Разговор в основном вертелся вокруг маленьких детей, поскольку обоих эта тема остро интересовала. Ведь Рюдегер, придя домой, немедленно окунался в бесконечный круговорот пелёнок-распашонок-игрушек, а Долгорукову это предстояло в самом ближайшем будущем и он уже заранее начинал бояться.

Но вот кондуктор даёт сигнал, поезд готов к отправлению. Лейтенант и штабс-капитан пожали друг другу руки, Сергей вскочил на подножку, и тут...

Дверь в здание станции резко распахивается и оттуда бегом вылетает растрёпанный мужчина в мундире немецкого телеграфиста. В руке у него — телеграфная лента, которую он даже не успел наклеить на бланк. Телеграфист подбегает к Рюдигеру и вручает ему эту ленту.

Лейтенант читает... читает... читает и постепенно меняется в лице. Окончив чтение, он молча протягивает ленту русскому офицеру, который всё ещё стоит на подножке вагона. В отличие от своей жены, Сергей немецкий язык знал достаточно прилично. После прочтения, лента выпала у него из пальцев, а правая рука медленно потянулась к висящей на боку кобуре.