Цена правосудия (продолжение Дорогого подарка)

— Он не станет красть женщин!

— Да, он их сразу убивает.

— Не смей!

— Почему это? Моя сестра умерла, когда вышла за него замуж.

— Это не он!

— Да, а Бертиле вишенкой подавилась.

Фабиан отвернулся.

— И что теперь? — буркнул он. — Выдашь меня своим братьям как кровного врага?

Веро негодующе фыркнула и отвесила собеседнику подзатыльник.

— У вас странные представления о благодарности, — холодно добавила она.

— Как думаешь, слуги уже утихомирились? — спросил дон Эрбо после паузы.

— Сомневаюсь. Шуму было много, они теперь обыскивают дом. Не волнуйтесь, о тайных ходах они не знают.

— Нда, не хотелось бы, чтобы они меня тут застукали.

— А почему бы и нет? Скажу, что вы благородный спаситель...

— Ага, пролез к тебе в спальню и отнял девичью честь. В монастырь захотела?

— А я и так туда собираюсь, — с достоинством ответила девушка.

— Ты?! — ахнул паренек. — Черт побери... ай!

Воспитательная мера в виде еще одного подзатыльника заставила идальго умолкнуть. Пока он потирал шею, Верона встала и надавила на три кирпича в стене напротив, а потом первая сунула нос в открывающийся проход.

— Никого нет, пошли.

— А что это за комната?

— Матушкин кабинет. Он заперт, сюда никто не войдет.

— Угу, у вас в роду все мужчины цепляются за маменькины юбки или через одного? — хмыкнул Бьяно, пролезая в щель за гобеленом.

— Сударь, не смейте оскорблять мой род! — вознегодовала Верона, круто разворачиваясь к идальго, так что длинные каштановые волосы хлестнули его по лицу. — В нем, по крайней мере, нет женоубийц! Вон там окно, вылезайте!

Дон Эрбо не стал испы­тывать судьбу и распахнул ставни. Видимо, падме Элеонора предпочитала трудиться в тишине и уединении — окно выходило в тенистый садик. Фабиан побарабанил пальцами по толстому пруту решетки. Потом кашлянул, вслушиваясь в гневное сопение сзади.

— Ну... ты это... как там тебя... Верона?

— Сударь, вы невозможный грубиян, — Верона вытащила из матушкиного стола связку ключей и стала примерять их к замку на решетке один за другим. Пятый ключ оказался подходящим, и дворянка гостеприимным жестом распахнула решетку.

— Прошу!

Полукровка усмехнулся, преклонил колено и коснулся губами краешка верониной юбки.

— Так лучше? — осведомился он, поднимая голову. Девушка лишь кротко вздохнула и пощупала его лоб:

— Жара нет... Помогите мне вылезти, я провожу вас до калитки.

— С чего вдруг такие милости к воспитаннику женоубийцы? — спросил подросток. Он перескочил через подоконник, легко подхватил дворянку и поставил ее на землю.

— Без меня вы не откроете калитку, а я хочу, чтоб вы ушли!

— Смотреть на меня противно?

— Нет, — сквозь зубы бросила хрупкая падме, потащив идальго к калитке, — но мне не хо­чется, чтобы в благодарность за спасение вы оказались в руках моих братьев.

— Я не боюсь твоих братьев, — усмехнулся Фабиан.

— И отдайте мне мою кошку! — девушка запустила руку в карман подростка и вытащила котенка на свет Божий. — Бедная, чуть не задохнулась! Я назову ее Фиби, — решила Верона.

— Э-э... спасибо, конечно, такая честь, — пробормотал полукровка. Калитка, как и следовало ожидать, была заперта на магический замок.

— Он отвечает только на прикосновения членов семьи, да? — спросил полукровка, коснувшись вырезанной на камне руны. Верона, одной рукой баюкая кошечку, другой провела по яшмовой плитке, и калитка отворилась.

— Идите.

Фабиан переступил порог, оглянулся на девушку и вдруг обхватил ее за талию, притянул к себе и крепко поцеловал. От нее приятно пахло чем-то медовым, розовые губки были сладковатыми на вкус и бархатистыми на ощупь, так что Фабиану даже понравилось, и если бы не котенок, возмущенный тем, что его мало того, что не кормят, так еще и давят, не вонзил в идальго коготки...

— Хоть узнаешь перед монастырем, как это делается, — фыркнул идальго в пылающее от негодования лицо Вероны и захлопнул калитку.

Анжела Робийяр раздраженно одернула траурную накидку и покосилась на хоры, второй час воспевающие Тиару. Сегодня девушку злило все: от дурацкой накидки до велеречивого гимна, и только потому, что ей пришлось появиться при дворе в этом идиотском трауре, в то время как прочие дамы блистали щелками, бархатами и драгоценностями. И самое худшее — сделать хорошую мину при плохой игре Анжела не могла, потому что ей совершенно не шло черное. Оно отвратительно сочеталось с темно-рыжими волосами, и персиково-смуглой кожей, к тому же глаза у Анжелы были карие, одновременно темные и яркие, с той же рыжей искрой...

"Выгляжу, как старая больная ворона", — подумала падме Робийяр. Несколько высокомерных взоров, брошенных на нее северянками, настроения не поправили. При дворе модно было быть высокой блондинкой с овальным лицом и тонким прямым носом; Анжела, как назло, уродилась маленькой, круглолицей и несколько курносой. Ну почему матушка не хочет тратиться на пластическую магию, можно было бы еще рот поправить, из большого и пухлого сделать маленьким, этакой вишенкой...

Да еще из-за этого распроклятого траура отложили ее свадьбу! Можно подумать, Эрнани на том свете от этого холодно или жарко, а вот на нее уже недоуменно косятся. Еще бы, раз в восемнадцать не замужем, значит, с изъяном...

— Славьтесь!!! — взвыл хор, и Анжела чуть не завыла вместе с ним, только не в молитвенном экстазе, а от злости и безысходности. Ноги уже болели (еще бы, второй час стоять), а Пьер, обязанный оказывать невесте поддержку в столь трудную минуту, испарился, аки дух святой.

"Все припомню, как только выйду отсюда и куда-нибудь сяду", — пообещала Анжела, кусая губы, и вдруг почувствовала, как сильная мужская рука подхватила ее под локоть. Объявился наконец!

— Спасибо, Пьер, — сквозь зубы бросила девушка. Над ее макушкой тихо фыркнули и отметили хриплым басом:

— Все эти перечисления богов, их ипостасей, регалий, слуг и подотчетных святых до крайности утомительны.

Анжела подскочила, наступила на ногу обладателю баса и обернулась, задрав голову. В благочестивой темноте над ней виднелись длинные темные волосы, бордовая шляпа, большой крючковатый нос и гнусная ухмылка кровного врага.

— А ну отпусти! — свирепо взвизгнула девушка, безуспешно пытаясь вырваться; верующие вокруг дружно вздрогнули. — Пусти сейчас же!

— Почему? — мягко улыбнулся Рамон Вальдано. — Я не чумной.

— Что вы вообще здесь делаете?!

— Стою, — безмятежно ответил враг.

— Ваше место в королевской ложе! — прошипела дочь Элеоноры, пихая томоэ локтем, хотя что ему сделается, такому жеребцу!

— Насчет своего места я уже определился, — рука Рамона скользнула под траурную накидку девушки и крепко обхватила талию Анжелы, — и оно рядом с вами.

Падме Робийяр обдало жаром и ароматом йельской туалетной воды.

— Что вы себе позволяете?! — задохнулась девушка. — Нахал! Подлец!!

Герцог поставил ногу на скамеечку для коленопреклонений, поднял Анжелу и боком усадил к себе на колено. Придворные дамы задохнулись от возмущения, кавалеры — от зависти.

— Свинья!!

— Во-первых, сударыня, у вас болят ноги, во-вторых, сидите смирно и не елозьте, на нас уже оборачиваются.

Анжела послушалась и целую минуту не отбивалась. Потом опомнилась.

— Поставьте меня обратно! — задергалась южанка, молотя кулачками по руке Рамона. — Пустите! Где Пьер?!

— А это еще кто?

— Мой жених! Где он?

— Отошел, — совершенно спокойно ответил герцог.

— Ссссскотина!

— И то верно. Бросить невесту, когда ей так тяжко, ради какой-то придворной блондинки может только скотина.

— Да тихо же! — раздраженно гавкнула высокая костлявая дама; Анжела, сцепив зубки, кое-как устроилась у герцога на колене, благо хоры усиленно славили Тиару, но яростная борьбы Анжелы за свою честь не прошла незамеченной: на буйную парочку уже не просто косились — ее изучали в упор, чтобы было о чем посплетничать по окончании службы. Наконец хоры смолкли, и на амвон взошел отец Григорио, епископ Медонский. Верующие благоговейно притихли, духовный отец провозгласил:

— Братья и сестры!

... Анжела не слушала. Она думала только о том, что сидит, страшно подумать, на колене у Вальдано, а тот безнаказанно облапил ее за талию! К тому же по храму гулял изрядный сквозняк, и под конец пастырского слова Анжела поймала себя на том, что норовит прижаться к томоэ покрепче, а этот негодяй и не сопротивляется!

"Хотя ему-то с какой стати", — подумала девушка, шевеля носком туфельки. Может, пнуть? Глядишь, совесть проснется...

Проповедь кончилась, хоры грянули "Славьтесь вовеки", и можно было наконец высказаться.

— Поставьте меня на пол!

— Вы опять? — с укором спросил Рамон. — Не беспокойтесь, мне удобно.

— Ах, вам удобно? Рада за вас! — Анжела в последний раз обреченно брыкнулась, и тут этот подлец разжал руки и опустил ногу на пол! Каблуки до ужаса больно ударили девушку в пятки, но когда она обернулась, чтобы сообщить Рамону, что она по этому поводу думает, герцог уже исчез. Пьер тоже не объявился. Вот уж она ему! Дайте только выйти...

— Причастите друг друга святой водой, дети мои! — возвестил дядюшка. Анжела облегченно вздохнула: служба кончилась, и мужчины и женщины чинно, попарно растеклись к трем чашам с водой причастия. Девушка присоединилась к третьему хвосту и стала в смятении озираться. Где Пьер? Кто подаст ей святую воду? Роже ведет матушку, Ги с женой, Франсуа с невестой, а чаша уже — вот!

— Позвольте мне, дитя мое, — ненавистная смуглая ладонь нырнула в чашу, из воды блеснул гранатовый перстень с быком. — Прошу.

Анжела сжала кулачки, чувствуя, что еще немного — и она вцепится в его лицо ногтями, как кошка. Она не могла коснуться его руки, не могла и все тут! Очередь сзади уже невольно зашелестела, герцог, оскалив в любезной улыбке белые зубы, осенил девушку знаком и поднес пальцы к ее губам, и падме словно взорвало — она зачерпнула полную горсть святой воды и с размаху швырнула ее в лицо Рамону.

— Убийца!

Все три очереди споткнулись.

— Это тебе за Бер! — в герцога летела горсть за горстью. — Это за Лео! За Эрни! Довольно вам, сударь, причастились?! — зарычала Анжела. Улыбка рокуэльца стала еще шире, он взял ее руку, силой поднес кулачок к губам и собрал несколько капель.

— Во имя Тиары, сударыня.

— Что тут твориться? — из толпы возникла мать, окруженная сыновьями и невестками. — Анжела!

— Прошу вас, сударыня, не ругайте ее, ведь ни один рокуэлец не в силах пройти мимо очаровательного личика, — от тона, которым Рамон изрек эту пошлость, девушка залилась румянцем до корней волос. Гийом отвел глаза, Франсуа потупился, и только Роже, сжимая перчатку, рванулся вперед, но властно взлетевшая рука Элеоноры остановила сына.

— Сударь, вы принесли очень много горя нашей семье, — медленно и раздельно сказала вдова. — Я надеялась, что вы на этом остановитесь, если не из порядочности, то хотя бы из чувства меры. Увы, вы не оправдали даже этих ожиданий.

Человек в мокром гранатовом камзоле насмешливо смотрел на Элеонору сквозь капель со шляпы.

— Отлично сыграно, — прошептал он. Элеонора гордо прошла мимо, воскресший из небытия жених подхватил Анжелу под руку, забормотал извинения и, опасливо покосившись на Рамона, поволок невесту к выходу. Томоэ снял обвисшую шляпу и отвесил вслед оглянувшейся девушке глубокий поклон.

Строго определенных правил этикета, гласящих, как надлежит принимать Совет Араны, не было, и потому каждый монарх изощрялся, как мог. Рамон встречал дорогих гостей в одном из прекраснейших мест в Гардонских горах, на свежем воздухе; его величество Гастон IV предпочел собственный дворец и тронный зал, под завязку набитый символами славы предков: оружием, портретами и картинами великих побед династии Вильмор.

Элеонора раздраженно обмахивалась черным вдовьим веером; Гийом деликатно поддерживал мать под локоть. Конечно, пребывающему в трауре семейству не следовало появляться при дворе, но графиня сгорала от желания поговорить с Рамоном по душам. Особенно после того, как, вернувшись с торжественного молебна, обнаружила в доме троих связанных шторами наемников, целый табун слуг с увечьями разной степени тяжести и дочь, ошарашенную визитом герцогского щенка. А то, что эмпат учинил в церкви! Анжелу трясло от жажды кровной мести, Веро впала в меланхолию... еще котенка притащила, где взяла — не признается...

Появление в зале рокуэльской делегации во главе с герцогом Вальдано произвело фурор и привело в полное смятение всех придворных дам: бедняжки разрывались между статным герцогом и его изящным воспитанником. И кто сказал, что женщины не могут раздевать взглядом? Еще как могут, особенно если речь идет о рослом мускулистом красавце, которого так пикантно подозревают в нехороших наклонностях. Герцогскому воспитаннику тоже перепадало оголяющих взоров; голубоглазая дрянь! И как только нахальства хватило! Веро до сих пор не пришла в себя, хотя держалась как истинная южанка. Впрочем, в храбрости дочерей Элеонора никогда не сомневалась, в отличие от старшего сына. Граф Робийяр, храня внешнюю невозмутимость, напряженно следил за продвижением Рамона к королевскому трону.

— Не беспокойтесь, сын мой, даже он не станет убивать вас прямо тут, — раздраженно бросила вдова. Ги нервно облизнул губы.

Пока рокуэльская делегация пересекала тронный зал, Элеонора лениво изучала монаршую чету. Вдове уже не впервые подумалось, что у того, кто поженил Гастона IV и Марию Лехновскую, напрочь отсутствовало воображение. Выбрать в жены невысокому худощавому королю, утопающему в пурпурной мантии, как ребенок в камзоле старшего брата, рослую пышнотелую красотку с гвардейским разворотом плеч и мощным бюстом — это надо уметь.

Герцог Рокуэльский, облаченный в камзол своего излюбленного гранатового цвета, неторопливо приближался к трону, у которого маячили члены королевской семьи, священники и эмиссары. Вальдано безмятежно улыбался; герцогская свита держала себя надменно и гордо, как и подобает рокуэльским грандам.

"Недолго вам осталось", — отметила Элеонора; уже завтра Совет вцепится Рамону в глотку, а от Рокуэллы полетят перья. Но пока эмпат и его аргасский собрат обменялись благосклонными взорами, Гастон IV сказал что-то о дружбе и взаимопонимании. Вальдано ответил не менее любезной фразой про мудрость и дальновидность и поцеловал пухлую руку Ее Величества; королева уставилась на Рамона с тупым коровьим любопытством — светочем разума ее не назвал бы и лучший друг. Зато она исправно рожала по ребенку в два года, и за четырнадцать лет супружества наплодила пятерых принцев и двух принцесс; Горио уже хватался за голову, не зная, куда девать такое количество наследников, а ее величество наотрез отказывалась от противозачаточных средств, ибо грех!

За рокуэльской делегацией последовало еще три посольства, после чего торжественная часть завершилась, их величества отбыли в свои покои для переодевания, а гости, придворные и дипломаты разбрелись по залу, обсуждая текущий политический момент. Рамон тоже бродил, а его щенок не отставал от опекуна ни на шаг. Неужели и правда любовники? Да нет, чушь, вдова слишком хорошо знала своего зятя. Жеребцом родился, жеребцом и умрет...