Смерть Даниэля

Белый больничный свет окутывает меня. До земли было далеко. Вэл успеет проснуться от удара воздухом, но его страх будет милосердно недолгим. Кому, как не мне знать, что, скорее всего, он не успеет поверить в реальность своего пробуждения.

А мой страх тянется, мучительно, непрерывно, с той секунды, когда я услышал слово "завтра", небрежно брошенное главным врачом усыпальницы. Или нет, страх начался, когда я очнулся в вертолёте спасателей, удивился отсутствию боли и ужаснулся отсутствию почти всего, что так недавно было мною. Два года колышется во мне страх, как флажок на мачте, то замирая, то взлетая, он всё время во мне. Ничто не может его убрать. Даже мои пробуждения в чужие сны... Миллионы людей, как беспечные счастливые мотыльки, положившись на волю, того, кто сильнее их, живут одним днём, а для меня же будущее, разбившись на куски неизвестности, стало нескончаемой пыткой. Теперь же страх становится ослепительным, одуряющим. Получу ли я отсрочку? Могу ли я молиться о спасение, когда ещё не остыл труп убитого мною человека? Я не могу сдвинуть зрачки и когда открываю глаза, неизменно вижу лампу дневного света, горящую днём и ночью за металлической решёткой. Нет боли, нет движения, я не знаю, холодно ли в палате или тепло. Как всё нелепо.

Безысходность. Как много значений я открыл для этого слова. Каждую неделю начинать иную жизнь, чтобы через несколько часов проснуться в своём склепе. Бегут дни, а полный новых впечатлений сурок дремлет всё в той же клетке. Это безысходность. Страх наполняет меня и не находит себе выхода. Это безысходность. Мысли, которые мне остаётся только забыть. Это безысходность. Ожидание исполнения приговора. И это безысходность. Её банальнейшая и самая страшная ипостась.

Не знаю, дышу ли я, чувств нет, но я всё ещё существую. Я помню своё имя, я помню, кем был, и наяву, и во снах. Я помню, что обещал дочери вернуться, и помню, что не сдержал обещания никогда не оставлять её. Я помню, что меня хотят отключить. Я — это память. Но вместо того, чтобы обратиться в живую плоть, память претворяется в орудие пытки. Капля за каплей падают воспоминания. А ведь моя семья и Вэл, все они всего лишь хотят избавить меня от нескончаемой муки. Но я не хочу, не хочу, чтобы задуманное ими избавление случилось сейчас. Не хочу, чтобы меня отключали... Как смеют они говорить обо мне, как об электроприборе?!

Я не знаю, который час, не знаю, когда придут мои убийцы. Я даже не знаю, зайдут ли они в палату, может быть для такой неприятной процедуры заготовлен пульт дистанционного отключения от жизни, чтобы не смотреть жертве в лицо, хотя лицо-то как раз и не изменится. Сколько же можно ждать! Но я готов ждать ещё и ещё, по крохам собирая силы. Если бы было хоть немного энергии, я бы ушёл, ушёл сам, навсегда. Проснулся... Да, всё равно кем. И пусть отключают, пусть всё закончится вдалеке от меня, а может... Я бы успел ещё увидеть дочку. Я бы пришёл к ней в школу, старика сторожа так легко обмануть, и постучал в её класс... Или дождался бы переменки... Если б я мог хотя бы плакать.

Голоса. Голос Дианы. Вот и всё. Она бы не пришла, если бы казнь отменили, значит... Проснуться! Боже, я молюсь, я умоляю! Дай мне силу проснуться в другом месте, пусть всего на пять минут, пусть всё погаснет для меня, когда они нажмут на стоп-кран, но я не хочу их слышать, не хочу быть здесь, когда они убивают меня! Голоса и тени целой своры медиков окружают меня.

— Я подписала все бумаги ещё вчера.

— Да, конечно, я знаю, всё в порядке, — говорит незнакомый голос, должно быть один из помощников Вэла, — А должен придти кто-то ещё из семьи?

— Нет, наша дочь несовершонолетняя, да она и нездорова сегодня. А его брат оставил своё письменное разрешение.

Итак, приговор утверждён до последней подписи, палач прибыл точно в назначенный час, и жертва, спелёнутая множеством шнуров и трубочек, смиренно лежит в укромном месте, ожидая заклания. Петля... Нет! Значит всё? Не-е-ет!!!

— Да-да, хорошо. Тогда все в сборе.

— А где Вэл?

— Доктор Сатар немного опаздывает, сегодня ужасные пробки.

— Позвоните ему на мобильный телефон.

— Я звонила шефу уже несколько раз, но его номер отключён, — должно быть, секретарша.

Сколько людей им нужно, чтобы убить одного? Третий звонок, зрители торопятся пройти на свои места.

— Мы должны его дожидаться? — спрашивает Диана.

— Да! Да! — хочется закричать мне, — Дожидайтесь его, дождитесь вестей от своего шефа, своего любовника, своего дьявола! Только оставьте меня одного хоть ненадолго, дайте собрать энергию и я сам уйду отсюда навсегда, не буду больше цепляться за бесполезное тело, не буду хныкать про любовь к дочке. Дайте мне только попращаться с нею, дайте мне только уйти самому!

— В приципе нет. Вы не обязаны дожидаться начальника отделения. Если все бумаги оформлены, то я как заместитель могу... Необходимо только присутствие социального работника.

— Зачем?

— Ты спрашиваешь "зачем"? Куда ты торопишься, сука? На примерку траурного платья? — кричу я неслышно.

— Что бы подготовить... — даже врач растерялся от вопроса Дианы.

— За эти месяцы я уже давно подготовилась.

— Тварь, тварь, прочти мои мысли, тварь. Если б я знал, как вы все подготовились... Дайте же и мне подготовиться, дайте мне...

— Хорошо, мадам, я начну процедуру, это займёт несколько минут. Если хотите, вы можете присутствовать. Сестра, позовите, всё-таки, кого-нибудь из социального отдела. Это положенно по протоколу, пустая формальность, но знаете, я не хочу, чтобы потом у шефа были неприятности. Вы же понимаете, что все акты эвтаназии проходят потом тщательную проверку.

— Разумеется. Я подожду в коридоре.

— Как вам будет удобнее. Мы начинаем...

— Нет! Нет! Я же ещё не готов... Дайте ещё полчаса! Пять минут! Я не знаю, я бы что-нибудь придумал. Мне не хватит энергии уйти сейчас. Нет! Я же обещал... Прощай, коти-и... Мысль... Я — просто мысль, чей-то сон, повисший в воздухе, облачко пара изо рта. Сейчас я развеюсь. Всё... Всё...

4. Четвёрта глава.

Бабье лето сушит опавшие листья и ворошит их лёгким ветерком. Закончилось утро, деловой угар города засосал в подземные стоянки десятки тысяч автомобилей, и на дорогах появилось немного свободного места. Одиннадцать часов — время безмятежности. Пенсионеры за окнами, мелькающих вдоль дороги кафе, поедают второй завтрак — круассаны с маслом. Свой первый завтрак — вчерашний чай с пригоршней таблеток — пожилые люди обычно вкушают на рассвете, в горестном одиночестве. Одиннадцать часов — время свободы опекаемых чад. В этой части города небольшие пробки остались только возле модных фитнес-клубов и салонов красоты, куда прибывают утончённые люди, на жизнь которых заработали или зарабатывают другие. "Жёны, дочери, содержанки и вдовы", — перечисляет мысленно Диана, забывая многочисленных актёров, исполняющих роли мужчин на этом же празднике богатсва и здоровья. Но сама она вряд ли составит компанию дамам, бредущим по беговым дорожкам. Никогда ей не было нужды изнурять себя скучным спортом или диетами. Отличное тело досталось ей от природы, Диана с удовольствием ощущает свой плоский живот, слегка напряжённые ноги, руки, уверенно лежащие на руле. Она выезжает на приморское шоссе и позволяет себе нажать посильнее на педаль газа. Диана открывает окно и убирает с лица подхваченную воздухом прядь волос, не удержавшись, она смотрит мельком на себя в зеркало. Есть что-то особенное в её красоте, какая-то недомолвка во взгляде, и в то же время какое-то обещание. Вэл сумел её понять. И только бедняга Даниэль умудрился увидеть в её лице обещание превратиться в сказочную принцессу, которую сам же себе нафантазировал. Столько лет, столько слёз... Стелле уже восемь. Диана ещё раз смотрит в зеркало. Светлые глаза, гладкая кожа. Что ж, тридцать лет — это всё ещё молодость.

Сзади сигналит фарами, незаметно, пока Диана смотрелась в зеркало, подобравшийся, джип "Мерседес". Пару секунд Диана пытается увеличить скорость и оторваться от нахала, но чёрный катафалк наседает, начинает истошно сигналить, и она неохотно перестраивается в правый ряд. За мутным стеклом проносящейся мимо машины мелькает девушка с голыми плечами. Мир принадлежит молодым. Молодым, которые захватили его так давно, что принадлежащие им вещи уже тоже ведут себя по-хозяйски. Молоденькая красотка в джипе не могла спокойно обогнать по пустой правой полосе, нет, этой куколке непременно хочется, чтобы ей уступали дорогу. Что станется лет через пять с её красотой? Она спасёт мир или же мир догадается избавиться от неё раньше? Но Диана не слишком злится, всё равно ей нужно сворачивать направо. Ещё немного сбросив скорость, Диана плавно съезжает со скоростной трассы. Узкий спуск огибает небольшую платанновую рощу и ведёт в район солидных, красивых коттеджей, построенных ещё в те времена, когда помпезность считалась плохим вкусом.

Сразу после рощи стоит придорожный торговый центр. Диана приезжала сюда несколько раз, когда из-за невнимательности прислуги оставалась в воскресенье без кофе или молока. Ничего интересного там нет, но сейчас Диана вдруг что-то вспоминает, и сворачивает на стоянку возле маленьких магазинчиков. Поискав взглядом, она находит вход в кондитерскую, и паркуется возле окна, за которым без всякого порядка громоздятся полки с тортами и пирожными. Диана входит вовнутрь, заранее морщась от запаха свежей сдобы, у неё почему-то всегда болит голова от любой сладости. Она кидает в бумажный пакет первое попавшееся пирожное — может быть Стелла, всё-таки польстится — и подходит к кассе. Диана платит кредиткой и уже хочет уйти, когда продавец с улыбкой протягивает ей тарелку с дюжиной крохотных сухих рогаликов.

— Это вам в подарок. Выбирайте, пожалуйста.

— Что это? — спрашивает Диана.

— Китайские пирожки, — отвечает улыбчивый продавец, — там внутри такие бумажки с разными поговорками.

Диана тоже улыбается в ответ и берёт один пирожок. Выйдя наружу, она крошит пальцами хрупкое тесто и достаёт ленточку бумаги. "Смысл жизни состоит в его отсутствии", — написано вычурными буковками.

— Смешно, — говорит Диана сама себе и, скатав из бумажки шарик, ловко бросает его в ближайшую урну.

Отряхнув прилипшие к руке крошки, Диана садится в "Ауди", бросает покупку на соседнее сидение, привычно набирает код и заводит машину. Деньги возможно и не пахнут, но у многих дорогих вещей есть свой неповторимый устойчивый аромат. Запах кожи в салоне A4 кажется ненавязчивым, однако он поглащает без остатка запах свежей выпечки. Машине уже около двух лет, но Диана осматривается с таким же удовольствием, как и в первый раз. Панели из лакированного дерева, сидения, продуманные и со вкусом подобранные мелочи дизайна... Но тут Диана с неудовольствием вспоминает, как не смогла оторваться от нахалки в "Мерседесе". Наверное, нужно было купить модель с большим объёмом двигателя. Что ж, сейчас как раз начинают поступають модели будущего года, самое время поменять машину. Пожалуй, она оставит ту же марку "Ауди", но двигатель будет гораздо мощнее. Когда закончится вся возня с похоронами, дней через пять, можно будет себе позволить и более приятные хлопоты.

Диана останавливается около своего дома. Можно было бы, и заехать в гараж, но для этого пришлось бы искать в недрах сумки пульт от ворот. Несмотря на облегчение, на бабье лето, она очень устала. Болят ноги в изящных туфлях, ноет поясница, глаза словно вывернуты бессоницей наизнанку. Вместо поисков неизвестно куда завалившегося пульта, Диана достаёт из внутреннего кармана сумки смартофон, открывает телефонную книгу и в который уже раз сегодня нажимает на имя Вэла. Нет ответа, но её это не слишком беспокоит. Хотя становится досадно, пора уже выяснить, где её возлюбленный. С какой стати он не явился до... до самого конца. В больнице, конечно, уже должны знать, куда подевался их начальник отделения. Чуть позже надо будет позвонить секретарше Вэла, пусть расскажет, почему её шеф с утра не отвечает на звонки. Диана бросает машину на улице, толкает незапертую калитку и идёт к дому среди кустов роз, вокруг большинства из них уже насыпан на зиму песок. Она с удовольствием смотрит на свой цветник. Чайные, Дамасские и ещё полдюжины разных сортов. Розы её слабость, едва ли не единственная, к которой Даниэль относился снисходительно. Слегка замешкавшись, Диана достаёт ключ, отпирает украшенную чеканкой дверь и входит в огромный хол усеянный пятнами почти летнего света.

Навстречу ей выходит ещё нестарая женщина с бодрым лицом и сухими губами, — это няня Стеллы.

— Добрый день, мадам. Как... там было? — она многозначительно не договаривает.

— Всё прошло замечательно, без страданий, — немного торопливо отвечает Диана, — а где Стелла?

— Лежит в кровати, весь день лежит, словно и вправду, не дай Бог заболела. Как вы и просили, я ей ничего не говорила, а сама она за весь день и двух слов мне не сказала. В столовую не спускалась, а в постеь ей завтрак вы просили не подавать.

— Да, да, абсолютно правильно... Значит, она сегодня ещё ничего не ела?

— Не думаю, разве, что припасла под подушкой десерт от ужина, — няня снисходительно улыбается, всем своим видом показывая, что такое нарушение дисциплины в её присутствии немыслимо, — А вы? Может накрыть вам лёгкий ланч?

— Нет... — Диана задумывается, — совсем нет аппетита, видимо, мне надо успокоиться. Вот немного бренди было бы кстати.

— Ох, мадам, как же вам досталось, — женщина открывает дверцы бара, достаёт хрустальный бокал и останавливается в нерешительности, — Здесь только начатые бутылки, наверное, это ещё... его...

— Ничего, ничего, смело налевайте, в напитках он знал толк. Вы... в общем, вы можете сегодня идти.

— Идти? Спасибо... А как вы сами, мадам?

— Всё в порядке, я только немного отдохну.

— Если хотите, я могу побыть со Стеллой до вечера.

— Нет, не нужно. Я сама к ней зайду. Идите.

Женщина снимает с вешалки плащ и почтительно смотрит на свою хозяйку. Диана ещё раз кивает ей.

— Да, да, можете идти. Я в полном порядке.

— Хорошо, но если вам будет нужна помощь, мадам, на всякий случай, я всё время с телефоном.

— Отлично. До свидания.

Диана закрывает дверь за ушедшей гувернанткой. В это время дня в доме больше нет прислуги. Диане хочется допить бренди одним глотком, налить ещё и пойти в ванну, но вместо этого она идёт к столу, где положила небольшой бумажный пакет с пирожным. Оставив недопитый арманьяк, Диана быстро поднимается по лестнице и, не постучав, заходит в детскую. Девочка с ужасно спутанными волосами, в жёлтой пижаме лежит поперёк кровати на животе, она резко поднимает голову и, увидев мать, начинает сдавленно всхлипывать, зарывшись личиком в скомканное одеяло.

Диана молча подходит к девочке и начинает разварачивать пакет.

— Мы больше... — девочка втягивает воздух ртом, — не пойдём к папе?

— Нет, — с явным облегчением говорит Диана, — вот посмотри...

Она достаёт из хрустящего пакета пирожное и протягивает его опешевшей девочке. Та, не сдерживая больше рыданий, отталкивает руку матери и запоздалый подарок летит на пол. Девочка плачет навзрыд.