Пролюбовь 2: Липа в бетонной кадушке

— Нет, я смогу только указать тебе, в каких местах ты сфальшивил.

— Как ты сможешь указать, если тебе негде взять оригинал?

— Мелодия твоего сочинения?

— Если это можно назвать мелодией.

— Здорово!

— У меня с вокалом беда, были бы ноты — пел бы много точнее, — пояснил он.

— Извини, ничем помочь не могу. А у тебя есть инструментальные партии в нотах?

Я вдруг услышала, как заколебался, затрясся бетон — чуть ощутимо, но затрясся.

— Я как-то принёс сюда запись-минусовку и крутил её днями напролёт, огрехи выслушивал. В принципе, перезаписывать не надо, только вокал осталось наложить.

— Скинь мне! Только служебные документы не отправь по ошибке.

— Как хочешь. Только выпусти меня отсюда.

Минуты через три он сбросил по 'аське' свою запись. Похожую на лучшую песню величайшей группы всех времён и народов — 'Unforgiven II'. Когда слушала, мне рисовалась картинка, как он поднимает крышку рояля и нарочито небрежно, одним пальцем, выбрякивает с давящей на уши реверберацией примитивный перебор, построенный на минорных аккордах.

Записано, разумеется, непрофессионально — оно даже лучше, потому что многие мои любимые группы ню-метала сперва жгли динамитом, а потом, набравшись технических навыков и погнавшись за точностью исполнения, стали играть безэмоционально и механистически, мигрировав таким образом в попсу. А в этой записи было отлично слышно, как исполнитель не попадает в сильные доли, но это лишь подчёркивало общую бетонную отрешённость несочного звука, как и расхлябанное щемящее соло, и финальный долбёж по всем струнам.

— Здорово! Это вы играли?

— Да, мы — я и компьютер. Барабаны синтетические.

Извини. Да, играли.

Когда-то. Давно.

Лет десять назад.

— Ты говорил, что осталось наложить вокал. Значит, и текст написан?

— Да.

— Скинь почитать.

— Тогда жди, покуда наберу.

Я никогда не разбиралась в поэзии и не могу критически оценить, насколько присланные им стихи хороши или плохи. Но они вытрясли меня, выбили, как мешок с соломой, и вывернули мехом внутрь.

Не знаю, как описать своё состояние. Эмоциональный шок. Извращённый коктейль из сладкого страдания, сочувствия, бешеного восторга, ещё чего-то неуловимого...

Одна строка меня потрясла сильнее всего: '...ты свободен — свободен от боли, иллюзий, от сомнений и ужасов — ото всей этой жизни...'. Что же надо носить в себе такое, чтобы уже в юном возрасте так относиться к жизни?! Разочарование это, надо заметить, сугубо иррациональное. Всё есть: интересная работа, солидная зарплата, уважение друзей и коллег, дочь растёт здоровая и смышлёная...

Нет, ему плевать. Всё не то и всё не так, не хватает чего-то махонького такого, невидимого, ключевого, без чего вышеперечисленное меркнет и рассыпается пылью.

Я не сразу заметила, что машинально перенесла его образ десятилетней давности на текущий момент и рассуждаю именно об этом образе. Но, похоже, за десять лет ничего не изменилось, а бетонной чушкой он стал очень давно.

Я долго ждала, когда кончится шок, но всё напрасно. Я думала, что бы ему написать, но всё впустую. Я пробовала взять себя в руки и продолжить работу, но безуспешно.

— Ты там не померла?

— Нет ещё, но уже в пути. Я в прострации.

— Прости.

— Да нет, всё нормально. Интересно выходит: сколько я ни ходила на концерты, никогда таких эмоций не ощущала. Боюсь предполагать, что со мной случится, когда я услышу твою песню исполненной в концертном зале.

— Правда, извини. Я даже не предполагал возможности подобной реакции.

— Ты — второй человек в моей жизни, кто пишет стихи.

— Что, нас так мало?

— Как видишь. С учётом того, что с первым я не общаюсь уже десять лет, ты — вообще единственный.

Ох, дура ты, Светка! Оговариваешься прямо-таки по Фрейду!

Ну и пусть! Пусть знает, столбище бетонное!

— Зонт у тебя с собой?

— Не-а.

— Зато у меня с собой. Значит, небо останется солнечным. Айда обедать.

— Пошли.

— Пропуск бери.

— Ага.

От луж утрешнего дождя над площадкой висел густой туман. Очень душно, с солнца капает жар, будто с тающего шарика лимонного мороженого. Как в парной, резко пахнет мокрой осиной и прелым берёзовым листом — лес на площадке тоже сильно пострадал от двух ураганов, и на жаре сломанные деревья немедленно начали гнить.

— Жалко лес...

— Ничего, — загробным голосом сказал он, — мы новый вырастим, ещё красивее.

— А в этой твоей Гатчине тоже буря была?

— Нет, там погода была тихая, прохладная.

— Я о другой буре.

— А, — понял он. — Переговоры прошли отлично.

— Чем же ты остался недоволен?

И тут его прорвало.

Он жаловался на тотальную разруху технологической базы, которая не может обеспечить примитивных потребностей в материалах для эксперимента. На постоянно срезаемое финансирование. На тупость своих предшественников, которые за десять лет не смогли продвинуться в работе ни на волосок, предпочитая имитировать бурную деятельность, что в итоге и повлекло логичное урезание бюджета. И что теперь, когда он получит обещающие результаты и ткнёт в них носом каждого из высшего руководства института, никто не посчитает нужным увидеть реальные перспективы.

Но ещё до того, как он начал говорить, я поняла, что всё фуфло, от первого до последнего звука. Нет, фуфло — не то слово, но он активно и не очень умело маскирует своими производственными проблемами нечто такое, что жестоко грызёт его изнутри по-настоящему.

И я решила сбить тему.

— Липы цветут. Моё любимое время года!

— А у тебя волосы — липового цвета. И пахнет от тебя мёдом.

— Согласись, хорошо!

— Ага!

— Сейчас бы повесить вон там гамак, меж тех берёзок, да валяться.

— Ага! А слепней не боишься?

— А мы набрызжемся отпугивателем, — сделала я акцент на слове 'мы'.

Он не ответил, а я слегка восторжествовала: процесс потихонечку движется.

Мы брели по асфальтовой дороге, зажатые между лесом и институтскими корпусами. От асфальта того во многих местах остались лишь воспоминания, и я постоянно спотыкалась о края ям и горбы кочек.

— Хорошо на каблуках!.. Не такой крошечной себя чувствуешь!

— Теперь ты меня будешь дразнить ростом?

— Нет, я себя дразню.

— Вот видишь, какой я эгоцентричный — всё на свой счёт принимаю.

— Нет, я, конечно, могу разуться и пойти босиком, только ноги потом негде будет вымыть.

— А ещё я могу взять тебя на руки и доставить аккурат на рабочее место.

Лихо парировал. Читер! Использует предложения, от которых невозможно отказаться! Ну уж нет, хватит сплетен, задолбали обсуждать за глаза, с кем я дружу и куда хожу.

— Внешность обманчива, — печально сказала я. — Я чересчур тяжёленькая.

Мы не виделись всю оставшуюся неделю. Несколько раз списывались по 'аське', но после обмена отчётами о ситуации на фронтах разговор обрывался сообщением

— Извини, я ваяю рыбу.

Хорошо, на самом деле, у меня тоже накопилось работы — мама не горюй. А до отпуска осталось всего ничего — две недели. И я тоже ваяла, ваяла, ваяла проект. Наверное, впервые в жизни ругалась в процессе вылавливания ошибок кода, вызывая недоумение у коллег.

А придя в пятницу вечером домой, рухнула в постель и лежала, смотрела в потолок. Не думала ни о чём, пусто и как-то тревожно-ветрено стало внутри.

Муж забил тревогу:

— Свет, ты не заболела?

— Нет, — деревянно ответила я. — Просто устала.

— Много работы?

— Много, — сказала я. — Много этой чёртовой работы. Глаза б мои не глядели.

Да что же это я такое говорю?! Меня же тянет на работу, тянет со страшной силой! Вцеплюсь-ка пальцами в простыню, авось, не увлечёт!..

— Ничего, — ободрил муж. — Через недельку поедем в отпуск, в Крым...

— Что-то неохота, — голосом погибающего Карлсона сказала я.

— Свет, да что с тобой? Ты ж так хотела в Крым, мы ж так мечтали о том, как наконец-то поедем в Крым! Будем кочевать по крымским городам! По морям, по горам, по степям!

— Да не знаю, надоело всё! — психанула я и перевернулась на бок.

— Света...

— Андрюш, дай полежать.

— Свет, у тебя телефон звонит.

— Так принеси!

Звонила воспитательница.

— Андрюш! Я ж забыла человека из сада забрать! — заорала я в порыве гнева и на себя, и на мужа, и на садик этот чёртов, и на весь мир...

В выходные лежала пластом. Муж несколько раз пытался выяснить, что со мной происходит, но безрезультатно. Да откуда я знаю, что со мной, отвяжись! Дайте мне покою и тишины! Пожалуйста...

Я слышала, как муж жрёт на кухне сосиски и пельмени, и скармливает их человеку, и тихонечко плакала оттого, что не могу найти в себе воли подняться и обеспечить семью полноценным питанием.

В понедельник, скрутив зубы морским узлом, вкалывала пуще луизианского негра. Ох, тяжко-то как! В обеденный перерыв дошла до 'Спортмастера', купила себе новый комплект формы для аэробики и бегала по лесу битый час до изнеможения.

Сидела в кабинете, отпаивалась водой. Не было сил даже дойти до туалета и переодеться обратно в цивильное. Кое-как к вечеру более или менее раскрутилась, но, в общем-то, досиживала рабочий день.

А рабочий день уже давно кончился, а я всё сидела и ждала. Но не дождалась:

— Привет! Ты домой собираешься?

— Да. Минут через двадцать.

Опять в садик не успею. Ну и чёрт с ним! Подождут, не переломятся!

Мы медленно-медленно переставляли ноги по пустой стоянке. Так непривычно! будто выходные. Он не знал в лицо мою коробчонку, поэтому не сразу понял, что наши машины оказались стоящими борт о борт.

Мы улыбнулись друг другу и без слов разъехались.

Воспитательница сидела на игровой площадке, присматривая за моим человеком.

— Здравствуйте!

Я лишь кивнула в ответ.

— Я уже группу закрыла!

Я снова кивнула. Дочка подбежала и обхватила меня за ноги, ткнувшись, как щенок, головой в живот.

— У вас проблемы в семье? — тихо спросила воспитательница.

Я обдала её серным взглядом и, резко развернувшись на каблуках, повела человека к машине.

Муж забеспокоился всерьёз.

— Свет, да тебя же колотит!

— Ага, — обессиленно кивнула я.

— Ложись-ка спать, я тебе сейчас липового цвета заварю! Надо же — угораздило простудиться в такую жару! Наверно, под кондиционером постоянно сидишь?..

Я не слушала. Мне было кошмарно жарко под двумя одеялами, душно в тесной комнате, я исходила по́том, но не чувствовала ничего этого, я лишь смотрела в яркую полоску чисто-голубого неба, так нежно горящую в щёлке между занавесок. На кухне муж ворчал чайником, а я пребывала в глубоком трансе.

Так и уснула, не дождавшись липового чаю с липовым мёдом.

Следующим утром муж безумно удивился, увидев меня как ни в чём не бывало собирающейся на работу.

— Ты выздоровела?

— Ага, — небрежно кивнула я.

В доказательство я положила себе на лоб мужнину руку и, разинув пасть, продемонстрировала миндалины. На всякий случай посопела.

— Действительно, — задумчиво произнёс муж. — Знаешь, бывает такое, что организм резко мобилизуется и за одну ночь убивает вирус! Наверно, ты чересчур замучена на работе...

Я не слушала. А по дороге от сада до работы поняла, насколько я глубоко обижена на мужа. Это ж надо — списывать кризис внутреннего мира на усталость и вирусы! Совсем женой не интересуется!

Подожди, а чего бы ты хотела? Чтоб муж всё понял, одобрил и поддержал, и свечку подержал? Ну и дура же ты, Светка! А, всё равно, все мужики — бесчувственные свиньи, им бы лишь в гараже со своим мотоциклом целоваться да ужин пожирать, спасибо не сказамши.

— Света, ты что, спишь?

Я, очнувшись, обнаружила перед собой Марину.

— Шеф интересуется, как у тебя дела с проектом.

— Нормально.

— Свет, перезвони лучше шефу сама, телефонная сеть опять глючит.

— Ага.

И я увидела, что держу телефонную трубку в руке. Неудивительно, что шеф не может дозвониться до меня.

Я кое-как отбрехалась от грозных напоминаний, что пока я не сдам скомпилированный проект, в Крым меня никто не отпустит. А в 'аське' висит и висит сиротливо непрочитанное сообщение...

— Как настроение?

— Привет. Отлично!

— Есть хочешь?

— Немного. Спускайся, пойдём обедать!

— Нет, мы пойдём отмечать мой отпуск.

— С сегодняшнего дня? Поздравляю!

— Нет, с завтрашнего.

— Всё равно поздравляю! Давай, я жду!

— По мороженому? — спросил он.

Ничего другого ты придумать не в состоянии?!

— Как хочешь.

— Тогда пойдём прогуляемся кое-куда.

— Как хочешь.

Мне было всё равно, куда идти, и я досадовала, что он не может организовать мне какой-нибудь поразительный сюрприз. А он привёл меня в новооткрытую кофейню, куда я давно собиралась залететь на огонёк, да ноги никак не доходили. Ну, хороший выбор, можешь же, когда хочешь!

Я листала меню только для вида. Не хватало мне ещё на крымских пляжах складки на боках своих демонстрировать!

— Нет, спасибо, я не хочу ничего.

Ну, что скажешь? Может тебя оскорбить как следует, чтоб ты вёл себя маленько поживее?! Ну не молчи пеньком, ну уговори же меня!

— Да ладно тебе капризничать, от одного пирожного худо не будет.

Уже лучше.

— Нет, правда, я не хочу. Знаешь что? Возьми мне чаю!

Только поприличнее, чуть было не добавила я, но вовремя захлопнула рот.

— Как скажешь, — и он удалился делать заказ.

Ах, вот оно что: я замыкаюсь, я нарочно отпихиваю его, чтобы не сорваться. Конечно, это неприятно — обижать человека. А как по-другому? Мда, похоже, я практически потеряла над собой контроль.

Когда мы пили чай, он мягко навязывал мне половинку своего пирожного, а я смеялась, потому что мне были приятны его навязывания.

И внезапно меня жестоко пропороло крест-накрест ощущение того, как позвали его в этот мир да забыли отпереть дверку в бетонной стене. И он не понял, что его бросили в бетоне одного, он молотил кулаками и кричал, потом, устав, методично стучал морзянкой сигнал 'СОС', а теперь окончательно выдохся и робко скребётся, срывая ногти. Он живёт наугад, внимательно слушая глухие звуки, приходящие с той стороны стены, и боится вовсе не человеческого общения — он боится быть погребённым в медленно зарастающей бетоном полости, так и не увидев, что же там снаружи, и поэтому очень скупо экономит время, лихорадочно перебирая людей в поисках того, кто сможет вытащить его из бетонной скорлупы.

Мы шли обратно на площадку, и мне страшно хотелось взять его под руку, но это было невозможно, потому что навстречу то и дело попадался кто-нибудь из знакомых. Мы стояли у выхода из здания, и мне нужно было идти по лестнице налево, а ему — по коридору к лифтам направо, но мы говорили и говорили, и не могли оторваться друг от друга.

И я ему едва заметно кивнула в сторону лестницы, и мы пошли ко мне, и пили кофе, и знали друг друга всю жизнь и ещё пару минуток.

Вдруг он сказал:

— Я совсем забыл!.. Ко мне сегодня приезжает брат погостить денька на три!