|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
— Алло?
— Светка, привет! Тема есть интересная.
— Что за тема?
— Областная молодёжная конференция. От нашего отдела нужно два доклада. Поедешь?
— А куда?
— Под Дубну, профилакторий 'Романтика'.
— Ну, не знаю... — засомневалась я. — Меня муж не отпустит.
— Профилакторий в лесу, там пруды, сауна, спортзал, маленький зоопарк... Была я там пару раз, место — чудесное, давай, решайся!
— Давай я с мужем переговорю и позвоню завтра.
— Давай так, только не тяни! Всё, пока!..
Забрав вечером человека из сада, я подкатила к дому и у подъезда встретила мужа, с вялой руганью ковыряющегося в передней вилке мотоцикла.
— Привет.
— Привет, — буркнул муж, не отрывая глаз от какого-то ржавого болта.
— Андрюш, мне тут поручают в командировку съездить...
— Ну и съезди, — ответил муж, налегая на ключ. — Куда это?
— В Дубну.
— Езжай.
— Ты меня отпускаешь?
— Да отпускаю, сказал же! Чёрт, да где же смазка?
— Ты ж мне ни разу не разрешал ездить в командировки!
— Ну, а вот сегодня разрешил. Дубна — это наша область, можно раз в жизни и съездить.
— Ты понимаешь, что тебе с человеком придётся четыре дня в одиночку справляться?
— Справимся... тьфу ты, гайка ускакала! Убери-ка туфлю свою!
Я, честно говоря, не поняла, уяснил ли муж хоть что-нибудь из сказанного, позвала дочку и пошла домой готовить ужин.
А вы знаете, как оно бывает?.. А вы знаете, сколько слов нужно сказать и сколько взглядов кинуть? Да ни черта вы не знаете! Я вам сейчас расскажу.
В первый же вечер в гостинице Женя Зуева, аспирантка МГУ, на которую была возложена неблагодарная обязанность организации досуга участникам конференции, смерчем прошлась по двум этажам и безжалостно вымела из номеров всех, кто попался под руку. В холле набралось человек двадцать; Женя раздала карты и заставила всех играть в 'Мафию', сама, разумеется, взяла на себя роль ведущего.
Помимо игроков в холле сидело ещё несколько человек. Женя кликнула:
— Присоединяемся бодрее!
Никто не отреагировал, и тогда Женя взяла его за руку и силой вытащила из угла, где он, о чём-то размышляя, пил пиво прямо из горла двухлитровой бутыли.
— Чего? — спросил он.
— Присоединяйтесь к нам играть в 'Мафию'.
— Я не умею.
— Это очень просто, — ответила Женя и принялась объяснять правила.
— Ты мне скажи: вы играете с комиссаром или без? — довольно грубо поинтересовался он.
— Без комиссара, но с доктором.
— Ладно, как хотите, — махнул он рукой и сел за стол. Женя выдала ему карту.
Он был одет в белую футболку с нарисованной какой-то сложной химической формулой. Нет, не химик, подумал я, химики — ребята общительные, они всегда все вместе тусуются. Наверное, биолог или биохимик из какой-нибудь медицинской академии.
— ...настал день, и жители города собрались решать, кого сегодня будут казнить! — объявила Женя. — Начнём мы с нашего меланхоличного друга как с новенького. Как вас, кстати, зовут?
— Не с меланхоличного, а с флегматичного, — равнодушно ответил он, сворачивая голову свежей бутылке.
— Итак?..
— Да не хочу я никого казнить! Но поскольку так положено по игре, я воздержусь. Мне надо обождать хотя бы пару кругов, чтобы присмотреться.
— Хорошо, — сказала Женя, и игра продолжилась. Практически единогласно все проголосовали против него. Даже я.
— Ваше последнее слово? — осведомилась Женя.
— Мафиози — это рыжий Костя, — и он швырнул на стол свою карту. Карта упала рубашкой книзу, открыв напечатанное на ней слово 'Доктор'.
Он сел обратно в угол и начал смотреть в какую-то точку за окном.
Меня давно уже застрелили, и я не следила за ходом игры, а смотрела, как он всё сидит и сидит, и пьёт своё долбанное пиво, и то ли о чём-то серьёзно думает, то ли просто слушает доносящийся из-за приоткрытой балконной двери птичий гам.
Почему ему не сидится в номере? Он ищет компанию? Нет, он сам от неё отказался. Тогда чего? Неужели ему так необходимо присутствие людей, чтобы почувствовать, что он отгородился от них стеной?
И когда я мысленно проговорила последний вопрос, я вдруг поняла, с чем именно он у меня прочно ассоциируется. С толстой равнодушной бетонной плитой, из которой, как шипы, торчали острые обрывки арматуры. Когда он говорил, он как будто бы черкал яркими мелками по бетону, рисуя образы той или иной эмоции — но лишь образы, подкладка-то под ними всё равно оставалась бетонной, и образы эти быстро таяли, словно детские рисунки под дождём, обнажая грубую серую поверхность.
Я подошла и сказала:
— Вторым мафиози была Люда.
Не глядя на меня, даже не пошевелившись, он ответил:
— Ни за что бы не подумал. Хотя, теперь понятно, почему она так осторожно дышала.
Я развернулась и направилась спать, в раздражении подумав: 'Он даже не спросил, как меня зовут!'.
В последний вечер перед отъездом Аня, соседка по номеру и тоже аспирантка МГУ, сказала:
— Там твои прощальный вечер организуют, пойдём?
— Кто это — мои?
— Ну, троицкие.
— Что обещают?
— Танцы, выпивку, шашлык.
— Тогда пойдём, конечно.
— А может, в номере посидим? 'Симпсонов' досмотрим...
Я разозлилась:
— Я и дома могу 'Симпсонов' посмотреть! А тут хочу с людьми пообщаться! Если тебе так нравится — смотри своих вонючих 'Симпсонов', а я шашлыка хочу! Тем более что угощают.
— Ну ладно, Свет, чего ты, в самом деле, распсиховалась? Вместе пойдём. Там и друг твой будет наверняка.
— Какой ещё друг? — насторожилась я.
— Ну, с которым вы в 'Мафию' играли, он ещё Костика выщемил в первом же раунде!
— А он что — тоже троицкий?
— А ты думала! Он же с толстым Славиком бухает всю конференцию напролёт!
— Вот тебе и раз. Я-то думала, он медик.
— Он физик. Славик говорил, что теоретик, вроде. Из отдела 02. Есть у вас такой отдел?
— Так значит, мы с ним в одном здании работаем!..
— Свет, ну ты даёшь! Вы там с ним целовались на глазах у всех, а ты о нём не знаешь ничего!
— Ань, ты дура, что ли? Ни с кем я не целовалась. Кто тебе сказал?
— Ой, Светка, прости... ляпнул кто-то, да я и услышала, и вот тебе пересказала...
— Аня, я к нему один раз подошла всего! Всего один раз!!! И спросила, как он догадался, кто есть мафия!
— Ну, ладно-ладно, Свет, не кипятись. Одевайся теплее, четырнадцать градусов за окном.
Было совсем темно, когда мы с Аней наконец-то вышли из гостиницы и дошли до площадки отдыха.
Всего набралось около пятнадцати человек. Толстый Слава сидел за накрытым столом и разливал, из подогнанного к площадке 'Лексуса' играла музыка — тупой электронный клубняк. Незнакомый мне парень следил за шашлыком и курил; хоть мне и было противно нюхать табачный дым, я всё же подобралась поближе к пылающему мангалу, чтобы не озябнуть.
Он сидел на краю скамейки, едва не касаясь плечом мангала, и сам курил длинные толстые папиросы, за одну затяжку выпуская столько же дыма, сколько шашлычник — за целую сигарету.
Пару раз подходили какие-то типы с гитарами, но, наткнувшись на 'Лексус', понимали, что сегодня фары светят не им, разворачивались и уходили куда-то в лесную глубь, поближе к прудам.
Он был одет так же, как я видела его сегодня в зале на закрытии конференции — строгие брюки, рубашка и серо-коричневый галстук в растительных узорах. Поверх, очевидно, для тепла, он напялил камуфлированную куртку, и, несмотря на эклектичность его наряда, мне в полумраке казалось, что он одет в парадный офицерский мундир.
— Слышь, а у тебя галстук клёво с курткой сочетается, — сказал парень, жарящий шашлык.
— 'Укуренных' видел? — раздался в ответ серый бетонный голос.
— А как же! Был, был там такой персонаж — Штакет.
— Вообще говоря, в оригинале имя звучит как Strawberry, Клубника. В литературном переводе — что-то вроде Алый, или Меченый.
— Это из-за родимого пятна?
— Очевидно.
— О, — с обречённостью в голосе сказала Аня, — рыба-прилипала идёт!
Из темноты вынырнул Саша с бутылкой в руках.
— Так, девчонки, кому рома? Кто хочет, тому колой разбавим! — и Саша налил Ане полный стаканчик.
— Нет-нет, мне не надо, — сказала я.
— Да как же! — закричал Саша. — Все пьют, и ты давай! — и горлышко бутылки нахально залезло в мой стакан с минеральной водой.
— Не надо, я сказала!
— Почему?
— Не хочу.
— Да что значит — 'не хочу'? Давай пей!
— Саша, отвали, — вдруг сказал он, брызгая на бетон тёмно-красным раздражением.
— Чего? Я — 'отвали'?
— Да, ты — отвали! Тебе чётко было сказано — человек не хочет. Тебе какие ещё причины нужны? — раздражение потемнело и стало почти чёрным, как ярость, переходящая в злость.
— Ладно, — многообещающе сказал Саша и пропал.
— Ты его знаешь? — спросила я.
— Тупой и злобный человек, — полетела на бетон по-лягушачьи зелёная брезгливость.
Пьянка продолжалась.
— Что за музыка здесь? — раздражённо пожаловалась я Ане. — Поставили бы что-нибудь хорошее, 'Disturbed', например.
— Ты считаешь, что 'Disturbed' — хорошая музыка? — покрылся бетон синим сомнением.
Он резнул меня по чувствительному месту. Я задолбалась от тупого удивления случайных знакомых: 'Девушка, как вы можете ТАКОЕ слушать?', я задолбалась объяснять, что хардкор, между прочим, — тоже музыка, и её тоже слушают люди. Я кто — человек или блондинка? Я вообще могу себе позволить слушать, что хочу, пить, что хочу, и выражаться, как хочу, — прилично, без использования площадной брани?
Но я ответила осторожно:
— Во всяком случае, 'Disturbed' лучше, чем эта долбёжка.
— Тут я с тобой полностью солидарен.
— Я что-нибудь получше поставлю, — сказала девушка Катя и полезла в 'Лексус'. За ней следом отправился Саша — как оказалось, хозяин 'Лексуса'.
Я давно заметила, что эта Катя вьётся вокруг него, как оса возле дыни: то подсунет ему стакан со словами 'Наполните даме бокал шампанским!', и он изящным жестом наливает, будто не в ломкий одноразовый стаканчик дешёвого пластика, а в хрустальный фужер; то попросит прикурить, тянясь своей прозрачной сигареткой к его зажигалке.
Он, правда, пару раз кидал Кате свою тарелку:
— Принеси мне мяса, — как простым карандашом чертил приказ на бетоне, и Катя чуть ли не с поклоном безропотно приносила ему шашлык с пучком зелени и ломтём хлеба.
Что за игра у них такая? Я вообще не поняла. Я же видела, что ему Катю эту в микроскоп не разглядеть, наплевать на неё многажды, но, тем не менее, он почему-то позволял манипулировать собой.
Нет, манипулировать — всё же не то слово. Похоже, он просто развлекался и ждал, насколько далеко зайдут Катины приставания.
Тем временем бессмысленное 'туц-туц-ныц' сменилось на завывания алкашей из группировки 'Ленинград'. Не самый плохой вариант, в отличие от табачной вони матерную ругань можно и потерпеть. А он курил и курил свои невыносимые папиросы, не переставая.
Из 'Лексуса' выскочила Катя и подсунула ему стакан:
— На-ка, выпей за меня!
Он с чёрно-красно-белым в шашечку шутовством крикнул:
— За тебя! — и махнул одним глотком всё содержимое.
— Нет, — сказала Катя, обращаясь скорее ко мне, чем к нему, — меня там Саша пить заставляет.
— Что это было? — спросил он, отдышавшись.
— Ром.
— Это не ром, это понос престарелой медведицы. Иди и принеси мне качественный напиток.
Катя убралась обратно в салон 'Лексуса'.
— Садись завтра мне на хвост, — вдруг предложил он. — Доставка до подъезда.
— Ты на авто?
— Да.
— Да поехали! — это предложение настолько огорошило меня, что я выпалила таким тоном, как будто бы это он меня попросил его подвезти.
Вновь прибежала Катя, вновь с полным стаканом, уже не такая весёлая, как несколько минут назад.
— Опять заставил пить? — на бетоне начали прорастать саркастические лиловые грибы.
— Да, — тихо сказала Катя с такой обидой, что мне стало не по себе.
Он выплеснул мерзкий пуэрториканский ром в урну, куда кидал окурки папирос.
— Вот и всё. Самой надо было так сделать.
Катя поплелась обратно.
— Во сколько ты хочешь выезжать? — спросила я.
Из салона 'Лексуса' донёсся разговор на повышенных тонах.
— За завтраком встретимся и обсудим.
— Отлично.
И немедленно, не выдерживая положенную приличиями паузу между фразами, он быстро проговорил:
— Ты торопишься куда?
— Мне надо человека из садика забрать до пяти вечера.
— На этот счёт не волнуйся.
Вылетела зарёванная Катя и заскулила:
— Саша у меня телефон отобрал!..
Я ожидала, что она бросится ему на шею, но он сидел на лавке и при этом ещё и предусмотрительно ссутулился.
— Иди, разберись!..
Я возмутилась. Шарится с гопотой, в тачках с ними бухает, а потом жалуется, что телефоны отбирают! Спасибо скажи, что не изнасиловали!
Он равнодушно встал, потянулся и, сев на переднее пассажирское кресло 'Лексуса', захлопнул дверцу. Водительская дверь закрылась тоже.
— Пипец, — выругалась Аня. — Сейчас начнётся буча. На кого ставишь?
Я молчала, мне было неприятно наблюдать эту отвратительную сцену. Катя стояла, обхватив себя руками, и тряслась.
— Свет, чего молчишь? Кто кого, как думаешь?
Я подумала, что Саша — очень крепкий парень, качок, и, несмотря на его преимущество в росте в десять сантиметров, а в весе — во все двадцать килограммов, я бы отдала победу Саше. Если бы на его месте был бы кто-нибудь другой. А так я никак не могла себе представить, что же Саша будет делать с бетоном. Когда плите надоест расквашивать Сашины кулаки в кровь, она просто упадёт на Сашу и разобьёт тому череп вдребезги.
'Лексус' взревел мотором и рванул с места.
— Блин, чего это они? — забеспокоилась Аня.
У меня тоже ёкнуло так ёкнуло! Он был уже в стельку набравшись, он весь вечер сидел и пил всё, что было в пределах досягаемости рук, всё без разбору.
Господи, да кто ж знает, что у них на уме и до чего они договорятся!..
Ни я, ни Аня, ни Катя не проронили ни слова, наблюдая за ездящим кругами по площадке 'Лексусом' — будто муха летала вокруг лампочки. И вот автомобиль сбавил ход, встал на прежнее место, и оттуда вылез Саша — живой-здоровый, подбежал к Кате и произнёс скороговоркой:
— Извини меня, вот твой телефон!
Катя взяла и тихо ответила:
— Проваливай!..
И Саша исчез. А с другого конца стола вдруг подошёл он, и Катя спросила его:
— Как тебе удалось?..
Он перебил:
— Что-то я перепил, ничего не соображаю. Пойду спать.
Когда я вошла в обеденный зал, он уже сидел с Катей за столом и нехотя вращал ложкой в тарелке с овсянкой.
— У вас не занято? — я почему-то не решилась подсесть к нему без разрешения.
— Ни в коем случае.
Я постаралась уловить в бетоне хоть намёк на иронию, но тщетно. Аня подтолкнула меня локтем, и мы уселись.
— Съешь мою кашу, — предложил он.
— Нет-нет, — горячее, чем следовало бы, возразила я. — Я в платье не влезу.
— А ты, Катерина Антоновна? — и вот теперь ирония потекла из него игривым искрящимся горным ручьём, горьким, как рисовый уксус. — Влезешь в платье? — Катя хлопала ресницами, корча дебильное кукольное личико. — В таком случае пей ром для похудания.
— Мы когда выезжаем? — спросила я.
— А чего тянуть? Сейчас чаю попьём да поедем.
— Мне ещё переодеться надо.
Он равнодушно осмотрел меня с ног до головы, словно догадавшись, что я хочу сменить 'домашнюю' форму для аэробики на много менее подходящее для дороги вызывающее летнее платьице.
— Тогда поспеши.
— А можно мне хотя бы доесть завтрак? — его равнодушие потихоньку выводило меня из себя, и я умышленно выбрала изо всех своих голосов самый грубый тон.
— Нет, Свет, выплюнь, сунь два пальца в рот и беги собираться! — резко ответила мне Аня. — Что ж, до встречи, — продолжила она, обращаясь к нему. — Было очень приятно познакомиться.
— Взаимно, — и он улыбнулся при мне первый раз, пусть даже и улыбка эта была нарисована резиновым клеем на бетоне.
Притащив чемодан на стоянку, я увидела, как он небрежно зашвыривает Катину сумку в багажник.
— Я не опоздала?
— Самое время, — изобразил он довольство и пристроил мой чемодан между канистрой масла и огнетушителем.
— Смотри, паук нас в цепи заковал, как поедем? — нарочно развязно сказала я, указывая на сплетённую между шиной и подкрылком паутину.
Он попробовал отшутиться, но получилось неуклюже, и он оборвал реплику на полуслове, и мне стало неожиданно весело оттого, что сквозь бетон на какое-то мгновение проступило его внутреннее состояние, сонное и похмельное.
Правда, веселье моё быстро испарилось бесследно. Катя довольно-таки нагло, по-хозяйски брякнулась на переднее сиденье, опустила стекло донизу, высунула в окошко руку, нацепила огромные солнцезащитные очки, откинулась на спинку, всем своим видом имитируя развал тела на пляжном шезлонге. Ладно ещё, не закурила прямо в салоне. Зато сказала:
— Адрес в Дмитрове: Калинина, дом номер сорок. Встанешь там где-нибудь поблизости, я быстро.
— Как скажешь, голубка дохлая моя, — вновь без тени иронии отозвался он, запуская двигатель.
Я почему-то ждала резкой виртуозной гонки с ветерком и осталась разочарованной: он обладал вязким стилем вождения, инерционным и надёжным, как бетон, с многочисленными мелкими ошибками, свойственными похмельным водителям.
Светлое майское утро. Мимо нас пробегают чудесно пахнущие свежим листом мелко-кудрявые берёзки. Жарко. Хорошо!
— Поставь мне ещё раз эту вещицу, — попросила Катя, — 'Девушку с жемчужными волосами'.
— Не отвлекай меня, ищи сама. Название начинается на цифры ноль-два.
Катя покопалась в магнитофоне и нашла нужный трек, и вновь откинулась, чуть опустив спинку сиденья и откровенно наслаждаясь моментом.
— Слышно, как не хватает гитаристу техники — соло неуверенное, — никому сказал он, а я подумала: да, пожалуй, эта группа не шибко хуже 'Nightwish'.
— Значит, паркуйся здесь, — показала Катя, — и ждите меня. Я скоро.
— Ага, — подал он бетонный позывной.
Мне стало очень обидно, что он разговаривает с этой кошкой помойной, как с равной, и от обиды я брякнула:
— Ты тоже любишь ездить на ручной коробке?
— Да. Я ж не девочка.
— А я тогда кто?.. Я недавно мужа заставила купить мне машину с механикой. 'Ты просто ещё не замучилась на ней ездить!'. А я говорю: 'Я замучилась ездить на твоём сарае с автомат-коробкой!'. 'Но ты ж блондинка!' — и это с таким удивлением говорит, представляешь?..
Этот монолог я вылила за считанные секунды и хотела было продолжить, как он, изобразив оживление, предложил:
— Испей водицы.
Я уже давно прицеливалась на торчащую в подставке нераспечатанную бутылку минералки, да не осмеливалась попросить, а только обеими руками натягивала на колени задирающуюся юбку.
— Только стакана у меня нет, — состряпал он сожаление цвета протухшего сыра.
— Ничего, мы не гордые!
Я схватила бутылку и с удовольствием напилась из горлышка. Пусть тёплая!.. Пусть газированная!.. Но как же точно он выбрал момент — всю дорогу до Дмитрова ловил мои вожделенные взгляды на бутылку с водой и разрешил попить только сейчас, когда посторонних можно не стесняться, и можно закрыть глаза и счастливо улыбнуться, прижавшись затылком к подголовнику!..
Да что ж такое со мной происходит-то?! Это ж всего-навсего бутылка с водой! Ну и что, что жара, ну и что, что жажда! Почему майское утро внезапно стало восприниматься много острее, чем вчера, и теперь чувствуешь каждое шевеление каждого зубчика каждого липового листа? И каждая дорожная пылинка нынче как родная, сверкает на солнце и лезет знакомиться? И тошнотворная липкая вода освежает, как колодезная?
Да не те слова я говорю! Ах, что же со мной?
И я почувствовала, как от жары у меня закружилась голова, и сквозь вату в ушах услышала:
— Извини, кондиционера у меня нет. Потерпи, на трассу выедем, на сквозняке полегче будет.
Мне было плевать на всё, я балдела от жары и головокружения. Он сказал:
— 'Nightwish' нет, послушай это — это лучше, чем 'Nightwish'.
— Кому как, — томно отозвалась я, решив не мучиться, думая о том, откуда он узнал о моих любимых группах.
И он погнал какую-то группу, названия которой я, естественно, не запомнила, а запомнила лишь то, что там было много тяжёлой гитары и органа, и барабанщик молотил, словно псих. И, пожалуй, да, это было лучше 'Nightwish'.
— Света! Света! — услышала я Катин голос. Я открыла глаза: я мчалась уже по Калужскому шоссе.
— Поехали отсюда напрямик на море! — предложил он, на миг отвлёкшись от дороги, обернувшись ко мне.
— Поехали! — крикнула я. — Только заедем в город, человека из сада заберём!
— А, чёрт! — нарисовал он синевато-фиолетовую грусть. — Жалко. Если в город заедем — обратно уже не вырвемся!
И подавая мне чемодан у подъезда, он сказал:
— Предлагаю дружить домами.
— Ага, — ответила я, стремясь быстрее убежать к скучной домашней рутине и завлечься ею с головой. Я понадеялась, что он крикнет что-нибудь мне в спину на прощанье, но — зря.
— Свет, как съездила?
— Хорошо.
— Как выступила?
— Чего там выступать со старым-то докладом? Нормально выступила.
— Вопросов много задавали?
— Нет, немного. Похоже, никто ничего не понял.
— Много народу всего выступало?
— В нашей секции — человек сорок.
— А отдохнула как?
— Отлично.
— А что там есть, в этом профилактории?
— Подожди, у меня телефон звонит! Алло?
— Светлана, здравствуй, это сосед с шестого этажа, ты меня затапливаешь! — он первый и пока единственный раз назвал меня по имени, причём по полному имени — как мне всегда нравилось.
— А... привет! — я чуть было не запаниковала от его звонка. Все чувства смешались в кучу: и удивление, и радость, и робость, и даже примешивающаяся обида на его манеру шутить с бетонным равнодушием.
— Я собираюсь ехать в бухгалтерию отчитываться за командировку. Давай мне свои документы, я их сдам. Чтоб тебе не мотаться.
— А... это... ты знаешь, у нас экономист там. Пока на нём. На больничном, вот. Выйдет, подпишет командировки... — замямлила я, пытаясь перебороть себя и говорить связно, но ещё сильнее путаясь.
— Ясно. Что ж, я один поеду.
— Пока, — ляпнула я и тут же мысленно обозвала себя дурой: даже не поблагодарила за предложенную помощь!
Вечером я спросила у мужа:
— Андрюш, а ты не знаешь, в какой срок я должна отчитаться за командировку?
Муж, тыча пробником в розетку, лениво произнёс:
— В течение трёх рабочих дней.
— Это завтра ж — последний день!
— Чего ты тянешь?
— Да экономист на больничном.
— Подпиши у другого, который дела того ведёт, — раздражённо посоветовал муж.
— А бухгалтерия в какие часы принимает документы, не помнишь?
— С четырнадцати до шестнадцати.
— Точно?
Муж вспылил:
— Я недавно совсем за Москву отчитывался, чего ты у меня переспрашиваешь?
На следующее утро я притащилась в экономический отдел.
— Почему ж вы сразу не сказали, что вам командировку надо сделать? — отчитывала меня Ольга Евгеньевна, заполняя таблицу какими-то своими пометками. — А то заходите и спрашиваете: где Аверина? А Аверина-то на больничном, а вы и не говорите, зачем она вам!
Плавно подходило обеденное время. Я одной рукой расставляла в компиляторе точки останова, а другую держала на телефонной трубке. Уже полчаса держала, и никак не могла пересилить себя и набрать нужный номер.
— Света! — раздался голос из соседнего кабинета.
— Что, Марин?
— Ты сейчас поедешь в бухгалтерию?
Я подумала и сказала:
— Не знаю ещё. А что?
— Купи мне сигарет!
— Тебе срочно?
— Желательно до обеда.
Была не была!
— Подожди, я выясню, когда там приём документов! Алло? Привет, это Света! Ты... это... ты не помнишь... когда в бухгалтерии приём документов? С двух до четырёх? Спасибо! А тебе туда не надо? А, вчера отчитался... Понятно. Ладно, пока! Марина, там с двух окошко работает!
— Ну и чёрт с ними, сама схожу. Пошли со мной прямо сейчас, пообедаем заодно, а?
Мерзкая пятница.
Страшно охота домой, настроение вообще не рабочее. Компилятор глючит по-чёрному, отказывается работать в режиме дебаггинга, а до окончания компиляции под релизом я, видимо, успею сгорбиться, поседеть и подохнуть от старости.
И телефон этот ещё все нервы мне оборвал.
— Алло?
— Здравствуй.
— Привет!
— Проясни мне, пожалуйста, один вопрос.
— Слушаю тебя.
— Я вчера чистил телефон от мусора и хохмы ради запросил историю вызовов твоего номера. И выяснилось, что мы с тобой связывались двадцатого марта.
— Что, правда?
— И беседовали аж минуту и сорок девять секунд.
— Ну, не знаю... Может, ты сдавал гуманитарную помощь в детдом?
— Нет.
— Или беженцам? Я же участвую в волонтёрских программах, и мои контакты раскиданы по всему интернету...
— Нет. Я сдаю помощь по другим каналам.
— Тогда не знаю. Слушай, чтоб эфир не занимать, поставь себе 'аську', будем переписываться!
— Хорошо. Как руки дойдут — сразу же займусь.
И он положил трубку. И когда же его руки докуда-нибудь дойдут?
Придумал он эту историю со звонком или нет? Вряд ли, такое нарочно не выдумаешь. Скорее всего, в телефоне глюк образовался.
И как-то от этих мыслей работа сразу у меня попёрла веселее.
Первое сообщение от него я получила в воскресенье, когда притащилась отрабатывать несколько часов прогула, а датировано оно было поздним вечером пятницы:
— Пойдём в понедельник в парк на праздник, посвящённый Дню защиты детей. Не знаю, что там будет, на месте выясним.
Я отправила в ответ:
— Спасибо, что написал, не знала про праздник. Я с мужем поговорю. Свяжемся завтра.
И только по дороге домой я сообразила, что писать надо было СМС на телефон, потому что до понедельника он всё равно сообщение моё не прочитает, и его планы могут расстроиться. Чёрт подери, телефон-то дома остался!
Муж стоял на балконе и задумчиво глядел на обрешётку, уложенную на балконную стену.
— Привет. Что ты делаешь?
— Выравниваю обрешётку.
Я пригляделась.
— Так она ж ровно прикручена!
— Перепад миллиметра три, надо переделывать.
— Три миллиметра?! На такую стену? Хватит ерундой страдать, прибивай вагонку, и чёрт с ним! Это ж балкон!
— Нет, — ответил муж и взялся за шуруповёрт. — Криво всё, — и грязно выбранился.
— Андрюш, слушай, меня приглашают на праздник завтрашний, в парке.
— Сходи.
— Так я с человеком пойду.
— С человеком иди.
— А ты?
— А я не пойду. Что там делать?
— Ну, не знаю... Шариков накупим, мороженого поедим. Идём, а?
— Ты видишь, сколько мне ещё тут с этими дровами маяться?!
— Андрюша, мы ж с тобой не ходим никуда никогда. Сидим дома, как сычи.
— У меня дел полно. Мотоцикл ещё сломался, как специально!
— Так, хватит. У тебя сейчас главное дело — выгулять меня и ребёнка на празднике. Потому что мне по барабану твоя вагонка, хоть ребром её лепи! И твой мотоцикл пусть катится к лешему! Если мотоцикл важнее — убирайся с ним в гараж, там и живите!
Я так разозлилась, что даже забыла написать ему СМС.
Он пришёл в парк с дочерью, похожей на него как две капли воды, приехавшей на роскошной коляске классической довоенной немецкой конструкции цвета 'Спартак — чемпион!', и женою.
Едва мы поздоровались, как я сразу поняла, что ни о какой дружбе домами речи идти не может.
Муж мой демонстративно смотрел в сторону — разумеется, частично это было вызвано некоторой стеснительностью, муж у меня застенчивый, а он, несколько раз пронзив мужа взглядом, поглядел на меня, как бы говоря: 'Ну, что? Мы же взрослые люди, а контакт налаживать не хотим? Да ради бога, мне начхать'.
Я чуть не зарычала. От ярости я напала на его жену и принялась жёстко раскачивать её разговорами. Она, не выдержав натиска, смутилась и замкнулась ещё сильнее.
Мы толкались туда-сюда по центральной аллее парка. Помимо шаров и мороженого здесь было много чем поживиться детям, и мой человек то исчезал, то появлялся вновь, на что муж дежурно окрикивал:
— Мила, не отставай!
В конце концов, муж взял человека под мышку и поволок куда-то за пределы парка.
— Тут шумно, пойдём к фонтану, — предложила его жена.
— Андрюш, мы к фонтану! — крикнула я.
К фонтану муж принёс кислородные коктейли и мороженое — себе, мне и человеку. О нём с женой вроде как забыл. На это он выудил из коляски пару бутылок 'Тархуна' и пару пачек 'Честного пионерского' мороженого.
— У вас — кислородный, а у меня — диоксидоуглеродный! — объявил он, проглотив первую бутылку двумя глотками. Муж отвернулся и уставился на облако. Я с трудом подавила смех.
Я продолжала качать его жену, муж глазел в небо, Мила носилась по клумбам, а он таскался с дочкой, заставляя её ходить, держась только за одну руку. Мне стало ясно, что пора окончательно скомкать вечер и разбежаться восвояси. Я кинула на него короткий взгляд — он смотрел мне прямо в глаза и едва заметно опустил веки, будто кивнув.
— Мила! — позвала я. — Кто быстрее до машины?
Мы не созванивались и не списывались два дня.
На третий день я не выдержала и, придя с обеда, написала:
— Привет! Ты как к тортикам относишься?
— Сугубо положительно, —
по своему обыкновению, без приветствий, будто мы и не расставались, сухо и бетонно ответил он.
— Мне сегодня подписали приказ, так что я теперь м.н.с.
— Поздравляю. А почему как поздно? Из-за декрета?
— Разумеется.
— Прекрасно.
— Приходи на торт.
— У меня нет пропуска в ваш зал.
— А я тебя проведу. У нас с этим нестрого.
— Ты на первом этаже или на цокольном?
— На цокольном.
— Кружка найдётся?
— Конечно.
— Тогда встреть меня у выхода из здания.
— Ок.
— Я уже спускаюсь.
Я принесла из холодильника остатки вчерашнего угощения и с трудом нашла чистые ложечки. Сейчас самое главное — чтобы коллеги не налетели. А впрочем, пошли они все к чёрту — вчера жрали, хватит с них.
— Вода за углом. Хочешь — холодная, хочешь — горячая, — сказала я, вручая ему рыжую чашку с легкомысленным зайчиком.
Он с равнодушным интересом осматривал наш зал, разделённый низенькими гипсокартонными перегородками на отдельные закутки-кабинетики.
— Как мыши в ящике радиобиолога.
— Пожалуй, — согласилась я. — Прошу к столу.
— Ты просто воду пьёшь? — удивилась я, заглядывая ему в чашку.
— Да, я напился сегодня и кофе, и чаю, выбрал, так сказать, суточную норму по кофеину и танину.
— Здорово!
— Чего тут такого здорового?
— Я вот только воду и пью. Муж со свёкром шесть лет подряд удивлялись, а сейчас привыкли.
— Да, действительно, здорово. Я тоже много воды выпиваю.
— А ещё они меня постоянно пытаются напичкать кабачками. Брр, гадость!
— Тут я с тобой полностью солидарен. Кабачки — средневековое варварство.
О чём говорили дальше — не помню.
Хотя почему? помню! Я рассказывала о своих волонтёрских поездках по детским домам Московской области. О том, что, раз совершив благотворительную поездку к детям-инвалидам, уже невозможно не совершить вторую и все последующие. И о потрясающей открытости ихних воспитанников, которым несущественные мелочи доставляют бурную радость. И о жалобах воспитателей, которым после наших визитов целую неделю приходится восстанавливать дисциплину. И о редких посещениях алкоголиков-родителей, заканчивающихся неизбежными скандалами и криками: 'Не приходите сюда больше!'.
Он не слушал, выставив в авангард фортификационный бетон, лишь прихлёбывал воду, медленно пережёвывая торт, и думал о чём-то своём. Но каждый раз, когда я только-только собиралась обидеться, он вдруг задавал какой-нибудь вопрос или отпускал равнодушную шутку, и я оттаивала, понимая, что он слышит всё.
Наконец, отставив чашку, он произнёс:
— Спасибо. Пойду к себе, а то меня наверняка уже потеряли.
— К себе — это на какой этаж?
— На шестой.
— Для меня всё, что выше третьего — заоблачные выси.
— Да, мы — небожители, а вы тут по презренной земле таскаете свои бренные гнилые кости, — с внезапно промелькнувшей истинной грустью сказал он.
— Даже ниже уровня земли, — напомнила я.
— Черви.
— Черви, — согласилась я. Почему-то мне было совершенно необидно быть сравненной с червём.
— Устрою-ка я тебе как-нибудь экскурсию по институтской площадке, — сказал он. — Для понимания, что небожители и черви — это, по сути, одно и то же.
Проводив его, я уселась за стол, но работу забросила, а всё думала над последней его фразой.
Всё следующее утро хотела написать. Не могла справиться с собою и написать.
Он сам написал:
— Как работается?
— Привет! Ничего.
— На обед собираешься?
— Ага.
— В харчевню?
— Да, домой далековато.
— Возьми меня с собой?
— Ну конечно!
— Я спускаюсь. Встречаемся там же.
— Ок.
Мне хотелось щебетать и щебетать, и я себя не сдерживала. По-моему, я никогда в жизни столько не болтала. Обо всём, что в голову приходило.
Он уже давным-давно умял целый обед из трёх блюд, запил компотом и сидел слушал меня, никак не могущую справиться с микропорцией омлета. И когда я привычно хрустнула суставами, разминая пальцы, он заметил:
— На пианино, небось, много играла.
— Было дело, — выдохнула я. Лихо угадал.
— Ну, по мороженому?
Я чуть не поперхнулась:
— Куда столько жрать!
— Давай, доедай шустрее, и пошли гулять.
— Гулять? А я пропуск из здания не взяла.
— А я тебя предупреждал об экскурсии.
Мне вдруг стало очень стыдно, и я мигом проглотила остатки чёртового омлета.
Я семенила в направлении нашего зала, а он степенно шагал рядом, и когда я подошла к лестнице, ведущей на цокольный этаж, где ему логичней всего было бы подождать меня, прибавила ходу, увлекая его за собой. И он пошёл.
— Скажи мне, пожалуйста, на кой тебе сумка? — поинтересовался он, когда мы сходили по крыльцу.
— А куда я пропуск дену?
— Мне в карман.
— Мда. Я об этом не подумала. А ничего, пригодится! У тебя сейчас мороженое потечёт, и я достану тебе из сумки салфетку!
— Вот смотри: это здание имеет номер...
Он много рассказывал о зданиях на площадке, где какая экспериментальная установка располагается, о том, кто в каком окне сидит, обильно сыпал терминологией из области совершенно неизвестной мне науки — физики.
Я, разумеется, мало что понимала и не запоминала ничего. Я слушала его речь: причудливым образом сплавленную из крестьянской лексики вековой давности, научно-технического жаргона, уличного арго и псевдоинтеллектуальных словечек. Будто бы он брал одинаковые серые бетонные шарики — наши привычные скучные слова — и несколькими движениями губ и языка вылепливал из них улиток, бабочек, лягушек... Иногда у него получалось достаточно коряво, зато как хорошие художники умеют тремя кривыми нарисовать шарж, чётко уловив характерные очертания лица, так и он чётко улавливал суть вещей, о которых говорил, и непривычные использования словосочетаний кололи мне мозги.
Несмотря на то, что я так и не смогла разобраться в леденящих душу понятиях 'лептонная цифра', 'нуль квантовой функции', 'тормозной ядерный спектр', слушать его мне было безумно интересно — куда мне со своими многогранными плохо структурированными расчётными сетками!
Под конец прогулки его потянуло на политику, он на ходу анализировал текущую геополитическую ситуацию, постоянно оговариваясь о недостатке достоверной информации, и плохо, с натугой формулировал свои мысли. Мне это было неважно. Мне было важно, что он не начитался где-то статей и пересказывает мне их содержание, а что он начитался статей и медленно выстраивает своё понимание происходящих глобальных мировых процессов, осторожной ощупью краткосрочного прогнозирования проверяя истинность этого самого понимания.
Я с ужасом обнаружила, что помимо часа, затраченного на обед, мы угробили ещё два часа рабочего времени на экскурсию. Нет, угробили — не то слово, но всё равно я потащила его работать. Пятница! А к понедельнику необходимо сдать не только скомпилированный модуль, но ещё документацию к нему!
Всю следующую неделю мы переписывались, ходили в столовую и гуляли по площадке, но воодушевление постепенно сходило к нулю. Мы уже не так много разговаривали и всё больше молчали, глядя друг на друга.
Очевидно, что мы проскочили очередной этап отношений, а новый так и не начали. Лишний выходной, посвящённый идиотскому празднику потери Россией зависимости самой от себя, дал мне немного времени поразмышлять о перспективах.
Нет, перспективы — не то слово. Как можно к человеческим отношениям примешивать какие-то там неживые 'перспективы'?! К чёрту весь этот долбанный цинизм, пусть я и программист, но не какой-нибудь барыга, у которого даже люди измеряются в единицах выгоды.
Что я хочу от него? Мне страшно признаться самой себе в этом.
А что он хочет от меня? Хочет, чтоб его слышали? Так он сам слушает мою трескотню, и слушает не без удовольствия, иначе давным-давно перестал бы приходить. Так зачем он приходит? Его тянут сексуальные желания?
Я, конечно, никогда не отказывала себе в сексапильности. Моя внешность не раз и не два приводила к мелким неприятностям на половой почве, мне даже пришлось сменить контактные линзы на уродливые очки и постричься, чтоб превратиться из яркой блондинки в бесцветную моль. Потому что надоели раздевающие взгляды.
Наверное, тянут. Но, судя по всему, он относится к ним спокойно. Или делает вид — чёрт его разберёт! Он свои истинные эмоции-то ни разу не выплеснул, не говоря уже о том, чтоб хоть чуть-чуть приоткрыть кусочек своего 'Я'! Я чуть не заревела. Я уж о бетон и шишку набила, и все зубы пообломала, а ему хоть бы что! Подонок!
Нет, подонок — всё же не то слово. Боится ли он чего-то и поэтому отгораживается стеной? А чего? Он же вроде не асоциальный тип, при необходимости легко находит контакт с людьми, даже с этой сволочью Никольским, начальником режимно-секретного отдела, но всё равно боится. Ладно. Будем заставлять его вскрываться. Нет, никакая это не манипуляция, это специальные методы изучения человека, вот. Будем раскачивать. Пусть он будет чуть решительней, пусть он своими действиями обозначает намерения. Вот.
А если он предложит мне?.. не знаю, наверно, не смогу отказаться... И при чём здесь семья, это всё равно ни на что не повлияет. Наверное, не повлияет, я хочу в это верить. Ладно, посмотрим...
А сейчас всё же хочется разговаривать с ним, чатиться с ним (есть тут своя прелесть, отличная от живого разговора), гулять с ним и слушать его лекции... будто мне не почти уже тридцатник стукнул — двадцать восемь лет! — а ровно вдвое меньше.
В понедельник он пропал. В 'аське' его не было, рабочий телефон не отвечал.
Лишь около полудня пришло сообщение:
— Кажись, теперь моя очередь тебя угощать.
— Привет! По какому поводу?
— Я сдал минимум по аглицкому наречию.
— Здорово! И как?
— 'Ой, вы знаете, не могли бы вы идти отвечать последним?'
'В чём дело?' — спрашиваю я.
'Да на вашем фоне все эти Коровины и Петровы просто растворятся!'
— Ну и? Какая оценка?
— 'Ой, вы знаете, ваши знания английского языка не блестящие. Просто великолепные'.
— Ну здорово же!
— Ага. Только знаешь, я бегом-бегом оттуда, у меня ничего в кармане нет, чем бы мог тебя угостить.
— А что должно быть? Набор юного Вассермана?
— Перестань меня дразнить!
— Чем это?
— Намёками на титановость мысли.
— Вот даже и не думала, —
соврала я. —
Просто это единственный человек, который ассоциируется у меня с карманами.
— Тогда извини, показалось. Мороженое любишь?
— Кто ж его не любит?
— Тогда обедать идём?
А я, по-твоему, кого жду, оголодавшая, как дура?!
— Спускайся, я жду.
После обеда мы зашли в буфет при столовой.
— Выбирай, — равнодушно предложил он.
— Хочу шоколадного, — сказала я, надевая очки. И увидела цены. — Нет, не хочу шоколадного. Хочу обычный пломбир.
— Почему тебе расхотелось?
— Вот расхотелось, и всё! Ты сам какое будешь?
— Это я хотел обычный пломбир.
— Тогда мне тоже пломбир.
Он качнул головой.
— Как хочешь.
Уже во время прогулки по площадке я сообразила, что сильно обидела его. Он от чистого сердца хотел угостить меня дорогим мороженым, а я, дура, взяла и не поняла его жеста. Мне стало его жалко, и я сказала:
— Поехали с нами в детдом в субботу. У нас программа написана развлекательная. Весело будет.
— Я в командировку еду. Завтра и до конца недели.
— Куда?
— В Гатчину. Буду договариваться о совместных работах.
— Это где?
— Ленинградская область.
— На поезде?
— Туда — да, обратно меня Витя, водитель институтский, подхватит.
— Жалко.
Под вечер, уходя с работы, я написала:
— Удачной тебе командировки!
И, не дожидаясь ответа, выключила компьютер.
А назавтра он ответил:
— Встреть меня около входа в зал.
Он прибежал весь взвинченный, непричёсанный, в белой рубашке, с портфелем, в очках и в клочковатой бороде, как академик какой-то.
— Привет! Я думала, ты с утра поедешь!
— Так я и бегу на автобус.
Он протянул мне несколько купюр.
— Купи детям от моего имени чего-нибудь хорошего.
— Вкусняшек?
— На твоё усмотрение.
— Зайдёшь?
— Нет, извини, времени нет совсем.
— Тогда пока. Спасибо тебе!
— Было бы за что.
— Да есть за что.
Не прощаясь, он рванул вверх по лестнице.
В тот же день разразился жуткий шторм. Ливнем людей сбивало с ног и смывало потоками воды, по воздуху летали целые брёвна, и щепа обломанных деревьев засыпала город. С крыш домов валились кровли, и осколки жести и лохмотья рубероида усиливали бомбёжку улиц. Было ранено несколько десятков человек и разбито неизмеримое количество автомобилей, но серьёзных разрушений чудом не произошло.
И я сидела в своём закутке завёрнутой в шаль и зажмуривалась от розовых всполохов молний. Я думала о том, что поезд не сможет пробраться сквозь завалы в лесу и его командировка сорвётся.
Вечером я спросила у мужа:
— Андрюш, а Гатчина — это где?
Зашпаклёвывая мебельным колером щёлочку между наличником двери и стеной, муж переспросил:
— Чего?
— Я говорю, город Гатчина — это где?
— Не знаю.
— Не под Питером ли?
— Не знаю. Может, и под Питером. Не мешай.
Помолчав, муж вспомнил:
— Кажется, Саня Малинин и Лёха Рудак туда ездят постоянно.
— А что там находится? Институт какой или полигон?
— Да что ты привязалась ко мне со своей Гатчиной? Не знаю я! В интернете прочитай!
— Но ты же сам говоришь об этом Рудаке...
— Да не знаю я! Они в другом отделении работают! — и муж дрогнувшей рукой посадил колером пятно на обои как раз туда, откуда отклеилась малярная лента и висела перекрученной соплёю. — Смотри, что из-за тебя случилось! Неси мокрую тряпку, живее!
Я пожала плечами и заперлась в ванной.
В то воскресенье приключился второй страшный шторм, и всё повторилось, как и пятью днями ранее. Разве что гроза сверкала не розовым цветом, а жёлтым, каким на советских политических картах закрашивали территорию Румынии.
И едва утром он появился в онлайне, я тут же отослала сообщение:
— Привет! Как съездил?
— А ты как?
— Знаешь, всё супер, дети в восторге, подарков им навезли! А у тебя как прошло?
— В целом, неплохо.
— Как совместные работы? Продвигаются?
— Удалось их уговорить поработать забесплатно. Но я всё равно разочарован.
— Чем?
— Тем, что ничего не будет сверх моих ожиданий.
— Ты хотел, чтоб они заплатили за право работать с тобой?
— Не смешно.
— Да, что-то ты, правда, какой-то невесёлый...
— Кофе есть?
— Только растворимый.
— Спускаюсь.
Сам не свой. Сидел и хлестал кофе. Молчал. Я пыталась бормотать, приукрашивая лёгким художественным враньём, о том, как бешеным шквалом в здании выламывало рамы, и компьютеры сдувало в коридор, но как-то нескладно.
— Ты когда приехал?
— В ночь на субботу.
Он приготовил ещё кофе.
— Голова болит сильно, — равнодушно пожаловался он.
— Это от резких перемен погоды.
— Ты опять о погоде?
Я сделала вид, что не услышала:
— Я, видишь, в платье пришла и без зонтика, а это — верная примета.
— Не смей соваться на работу в купальном костюме! Ненавижу снег.
Я думала, неужели неудачная командировка может так звонко вышибить кусок бетона из седла? Подумаешь, велика важность! Работа же не более чем кусок хлеба!
— Интересная хоть задача-то?
— Да, — с отсутствующим взглядом покачал он головой, — весьма. Просто никто не знает, как её решать, а я, кажется, знаю... Но решающее слово всё равно останется за экспериментом.
— Я буду болеть за тебя, — призналась я.
Он помолчал немного и спросил:
— Как у тебя со слухом?
— В медицинском смысле?
Я подождала чуть-чуть, пока он переварит шутку.
— Я когда-то играла на пианино.
— Если я тебе насвищу, ты сможешь ноты написать?
— Нет, я смогу только указать тебе, в каких местах ты сфальшивил.
— Как ты сможешь указать, если тебе негде взять оригинал?
— Мелодия твоего сочинения?
— Если это можно назвать мелодией.
— Здорово!
— У меня с вокалом беда, были бы ноты — пел бы много точнее, — пояснил он.
— Извини, ничем помочь не могу. А у тебя есть инструментальные партии в нотах?
Я вдруг услышала, как заколебался, затрясся бетон — чуть ощутимо, но затрясся.
— Я как-то принёс сюда запись-минусовку и крутил её днями напролёт, огрехи выслушивал. В принципе, перезаписывать не надо, только вокал осталось наложить.
— Скинь мне! Только служебные документы не отправь по ошибке.
— Как хочешь. Только выпусти меня отсюда.
Минуты через три он сбросил по 'аське' свою запись. Похожую на лучшую песню величайшей группы всех времён и народов — 'Unforgiven II'. Когда слушала, мне рисовалась картинка, как он поднимает крышку рояля и нарочито небрежно, одним пальцем, выбрякивает с давящей на уши реверберацией примитивный перебор, построенный на минорных аккордах.
Записано, разумеется, непрофессионально — оно даже лучше, потому что многие мои любимые группы ню-метала сперва жгли динамитом, а потом, набравшись технических навыков и погнавшись за точностью исполнения, стали играть безэмоционально и механистически, мигрировав таким образом в попсу. А в этой записи было отлично слышно, как исполнитель не попадает в сильные доли, но это лишь подчёркивало общую бетонную отрешённость несочного звука, как и расхлябанное щемящее соло, и финальный долбёж по всем струнам.
— Здорово! Это вы играли?
— Да, мы — я и компьютер. Барабаны синтетические.
Извини. Да, играли.
Когда-то. Давно.
Лет десять назад.
— Ты говорил, что осталось наложить вокал. Значит, и текст написан?
— Да.
— Скинь почитать.
— Тогда жди, покуда наберу.
Я никогда не разбиралась в поэзии и не могу критически оценить, насколько присланные им стихи хороши или плохи. Но они вытрясли меня, выбили, как мешок с соломой, и вывернули мехом внутрь.
Не знаю, как описать своё состояние. Эмоциональный шок. Извращённый коктейль из сладкого страдания, сочувствия, бешеного восторга, ещё чего-то неуловимого...
Одна строка меня потрясла сильнее всего: '...ты свободен — свободен от боли, иллюзий, от сомнений и ужасов — ото всей этой жизни...'. Что же надо носить в себе такое, чтобы уже в юном возрасте так относиться к жизни?! Разочарование это, надо заметить, сугубо иррациональное. Всё есть: интересная работа, солидная зарплата, уважение друзей и коллег, дочь растёт здоровая и смышлёная...
Нет, ему плевать. Всё не то и всё не так, не хватает чего-то махонького такого, невидимого, ключевого, без чего вышеперечисленное меркнет и рассыпается пылью.
Я не сразу заметила, что машинально перенесла его образ десятилетней давности на текущий момент и рассуждаю именно об этом образе. Но, похоже, за десять лет ничего не изменилось, а бетонной чушкой он стал очень давно.
Я долго ждала, когда кончится шок, но всё напрасно. Я думала, что бы ему написать, но всё впустую. Я пробовала взять себя в руки и продолжить работу, но безуспешно.
— Ты там не померла?
— Нет ещё, но уже в пути. Я в прострации.
— Прости.
— Да нет, всё нормально. Интересно выходит: сколько я ни ходила на концерты, никогда таких эмоций не ощущала. Боюсь предполагать, что со мной случится, когда я услышу твою песню исполненной в концертном зале.
— Правда, извини. Я даже не предполагал возможности подобной реакции.
— Ты — второй человек в моей жизни, кто пишет стихи.
— Что, нас так мало?
— Как видишь. С учётом того, что с первым я не общаюсь уже десять лет, ты — вообще единственный.
Ох, дура ты, Светка! Оговариваешься прямо-таки по Фрейду!
Ну и пусть! Пусть знает, столбище бетонное!
— Зонт у тебя с собой?
— Не-а.
— Зато у меня с собой. Значит, небо останется солнечным. Айда обедать.
— Пошли.
— Пропуск бери.
— Ага.
От луж утрешнего дождя над площадкой висел густой туман. Очень душно, с солнца капает жар, будто с тающего шарика лимонного мороженого. Как в парной, резко пахнет мокрой осиной и прелым берёзовым листом — лес на площадке тоже сильно пострадал от двух ураганов, и на жаре сломанные деревья немедленно начали гнить.
— Жалко лес...
— Ничего, — загробным голосом сказал он, — мы новый вырастим, ещё красивее.
— А в этой твоей Гатчине тоже буря была?
— Нет, там погода была тихая, прохладная.
— Я о другой буре.
— А, — понял он. — Переговоры прошли отлично.
— Чем же ты остался недоволен?
И тут его прорвало.
Он жаловался на тотальную разруху технологической базы, которая не может обеспечить примитивных потребностей в материалах для эксперимента. На постоянно срезаемое финансирование. На тупость своих предшественников, которые за десять лет не смогли продвинуться в работе ни на волосок, предпочитая имитировать бурную деятельность, что в итоге и повлекло логичное урезание бюджета. И что теперь, когда он получит обещающие результаты и ткнёт в них носом каждого из высшего руководства института, никто не посчитает нужным увидеть реальные перспективы.
Но ещё до того, как он начал говорить, я поняла, что всё фуфло, от первого до последнего звука. Нет, фуфло — не то слово, но он активно и не очень умело маскирует своими производственными проблемами нечто такое, что жестоко грызёт его изнутри по-настоящему.
И я решила сбить тему.
— Липы цветут. Моё любимое время года!
— А у тебя волосы — липового цвета. И пахнет от тебя мёдом.
— Согласись, хорошо!
— Ага!
— Сейчас бы повесить вон там гамак, меж тех берёзок, да валяться.
— Ага! А слепней не боишься?
— А мы набрызжемся отпугивателем, — сделала я акцент на слове 'мы'.
Он не ответил, а я слегка восторжествовала: процесс потихонечку движется.
Мы брели по асфальтовой дороге, зажатые между лесом и институтскими корпусами. От асфальта того во многих местах остались лишь воспоминания, и я постоянно спотыкалась о края ям и горбы кочек.
— Хорошо на каблуках!.. Не такой крошечной себя чувствуешь!
— Теперь ты меня будешь дразнить ростом?
— Нет, я себя дразню.
— Вот видишь, какой я эгоцентричный — всё на свой счёт принимаю.
— Нет, я, конечно, могу разуться и пойти босиком, только ноги потом негде будет вымыть.
— А ещё я могу взять тебя на руки и доставить аккурат на рабочее место.
Лихо парировал. Читер! Использует предложения, от которых невозможно отказаться! Ну уж нет, хватит сплетен, задолбали обсуждать за глаза, с кем я дружу и куда хожу.
— Внешность обманчива, — печально сказала я. — Я чересчур тяжёленькая.
Мы не виделись всю оставшуюся неделю. Несколько раз списывались по 'аське', но после обмена отчётами о ситуации на фронтах разговор обрывался сообщением
— Извини, я ваяю рыбу.
Хорошо, на самом деле, у меня тоже накопилось работы — мама не горюй. А до отпуска осталось всего ничего — две недели. И я тоже ваяла, ваяла, ваяла проект. Наверное, впервые в жизни ругалась в процессе вылавливания ошибок кода, вызывая недоумение у коллег.
А придя в пятницу вечером домой, рухнула в постель и лежала, смотрела в потолок. Не думала ни о чём, пусто и как-то тревожно-ветрено стало внутри.
Муж забил тревогу:
— Свет, ты не заболела?
— Нет, — деревянно ответила я. — Просто устала.
— Много работы?
— Много, — сказала я. — Много этой чёртовой работы. Глаза б мои не глядели.
Да что же это я такое говорю?! Меня же тянет на работу, тянет со страшной силой! Вцеплюсь-ка пальцами в простыню, авось, не увлечёт!..
— Ничего, — ободрил муж. — Через недельку поедем в отпуск, в Крым...
— Что-то неохота, — голосом погибающего Карлсона сказала я.
— Свет, да что с тобой? Ты ж так хотела в Крым, мы ж так мечтали о том, как наконец-то поедем в Крым! Будем кочевать по крымским городам! По морям, по горам, по степям!
— Да не знаю, надоело всё! — психанула я и перевернулась на бок.
— Света...
— Андрюш, дай полежать.
— Свет, у тебя телефон звонит.
— Так принеси!
Звонила воспитательница.
— Андрюш! Я ж забыла человека из сада забрать! — заорала я в порыве гнева и на себя, и на мужа, и на садик этот чёртов, и на весь мир...
В выходные лежала пластом. Муж несколько раз пытался выяснить, что со мной происходит, но безрезультатно. Да откуда я знаю, что со мной, отвяжись! Дайте мне покою и тишины! Пожалуйста...
Я слышала, как муж жрёт на кухне сосиски и пельмени, и скармливает их человеку, и тихонечко плакала оттого, что не могу найти в себе воли подняться и обеспечить семью полноценным питанием.
В понедельник, скрутив зубы морским узлом, вкалывала пуще луизианского негра. Ох, тяжко-то как! В обеденный перерыв дошла до 'Спортмастера', купила себе новый комплект формы для аэробики и бегала по лесу битый час до изнеможения.
Сидела в кабинете, отпаивалась водой. Не было сил даже дойти до туалета и переодеться обратно в цивильное. Кое-как к вечеру более или менее раскрутилась, но, в общем-то, досиживала рабочий день.
А рабочий день уже давно кончился, а я всё сидела и ждала. Но не дождалась:
— Привет! Ты домой собираешься?
— Да. Минут через двадцать.
Опять в садик не успею. Ну и чёрт с ним! Подождут, не переломятся!
Мы медленно-медленно переставляли ноги по пустой стоянке. Так непривычно! будто выходные. Он не знал в лицо мою коробчонку, поэтому не сразу понял, что наши машины оказались стоящими борт о борт.
Мы улыбнулись друг другу и без слов разъехались.
Воспитательница сидела на игровой площадке, присматривая за моим человеком.
— Здравствуйте!
Я лишь кивнула в ответ.
— Я уже группу закрыла!
Я снова кивнула. Дочка подбежала и обхватила меня за ноги, ткнувшись, как щенок, головой в живот.
— У вас проблемы в семье? — тихо спросила воспитательница.
Я обдала её серным взглядом и, резко развернувшись на каблуках, повела человека к машине.
Муж забеспокоился всерьёз.
— Свет, да тебя же колотит!
— Ага, — обессиленно кивнула я.
— Ложись-ка спать, я тебе сейчас липового цвета заварю! Надо же — угораздило простудиться в такую жару! Наверно, под кондиционером постоянно сидишь?..
Я не слушала. Мне было кошмарно жарко под двумя одеялами, душно в тесной комнате, я исходила по́том, но не чувствовала ничего этого, я лишь смотрела в яркую полоску чисто-голубого неба, так нежно горящую в щёлке между занавесок. На кухне муж ворчал чайником, а я пребывала в глубоком трансе.
Так и уснула, не дождавшись липового чаю с липовым мёдом.
Следующим утром муж безумно удивился, увидев меня как ни в чём не бывало собирающейся на работу.
— Ты выздоровела?
— Ага, — небрежно кивнула я.
В доказательство я положила себе на лоб мужнину руку и, разинув пасть, продемонстрировала миндалины. На всякий случай посопела.
— Действительно, — задумчиво произнёс муж. — Знаешь, бывает такое, что организм резко мобилизуется и за одну ночь убивает вирус! Наверно, ты чересчур замучена на работе...
Я не слушала. А по дороге от сада до работы поняла, насколько я глубоко обижена на мужа. Это ж надо — списывать кризис внутреннего мира на усталость и вирусы! Совсем женой не интересуется!
Подожди, а чего бы ты хотела? Чтоб муж всё понял, одобрил и поддержал, и свечку подержал? Ну и дура же ты, Светка! А, всё равно, все мужики — бесчувственные свиньи, им бы лишь в гараже со своим мотоциклом целоваться да ужин пожирать, спасибо не сказамши.
— Света, ты что, спишь?
Я, очнувшись, обнаружила перед собой Марину.
— Шеф интересуется, как у тебя дела с проектом.
— Нормально.
— Свет, перезвони лучше шефу сама, телефонная сеть опять глючит.
— Ага.
И я увидела, что держу телефонную трубку в руке. Неудивительно, что шеф не может дозвониться до меня.
Я кое-как отбрехалась от грозных напоминаний, что пока я не сдам скомпилированный проект, в Крым меня никто не отпустит. А в 'аське' висит и висит сиротливо непрочитанное сообщение...
— Как настроение?
— Привет. Отлично!
— Есть хочешь?
— Немного. Спускайся, пойдём обедать!
— Нет, мы пойдём отмечать мой отпуск.
— С сегодняшнего дня? Поздравляю!
— Нет, с завтрашнего.
— Всё равно поздравляю! Давай, я жду!
— По мороженому? — спросил он.
Ничего другого ты придумать не в состоянии?!
— Как хочешь.
— Тогда пойдём прогуляемся кое-куда.
— Как хочешь.
Мне было всё равно, куда идти, и я досадовала, что он не может организовать мне какой-нибудь поразительный сюрприз. А он привёл меня в новооткрытую кофейню, куда я давно собиралась залететь на огонёк, да ноги никак не доходили. Ну, хороший выбор, можешь же, когда хочешь!
Я листала меню только для вида. Не хватало мне ещё на крымских пляжах складки на боках своих демонстрировать!
— Нет, спасибо, я не хочу ничего.
Ну, что скажешь? Может тебя оскорбить как следует, чтоб ты вёл себя маленько поживее?! Ну не молчи пеньком, ну уговори же меня!
— Да ладно тебе капризничать, от одного пирожного худо не будет.
Уже лучше.
— Нет, правда, я не хочу. Знаешь что? Возьми мне чаю!
Только поприличнее, чуть было не добавила я, но вовремя захлопнула рот.
— Как скажешь, — и он удалился делать заказ.
Ах, вот оно что: я замыкаюсь, я нарочно отпихиваю его, чтобы не сорваться. Конечно, это неприятно — обижать человека. А как по-другому? Мда, похоже, я практически потеряла над собой контроль.
Когда мы пили чай, он мягко навязывал мне половинку своего пирожного, а я смеялась, потому что мне были приятны его навязывания.
И внезапно меня жестоко пропороло крест-накрест ощущение того, как позвали его в этот мир да забыли отпереть дверку в бетонной стене. И он не понял, что его бросили в бетоне одного, он молотил кулаками и кричал, потом, устав, методично стучал морзянкой сигнал 'СОС', а теперь окончательно выдохся и робко скребётся, срывая ногти. Он живёт наугад, внимательно слушая глухие звуки, приходящие с той стороны стены, и боится вовсе не человеческого общения — он боится быть погребённым в медленно зарастающей бетоном полости, так и не увидев, что же там снаружи, и поэтому очень скупо экономит время, лихорадочно перебирая людей в поисках того, кто сможет вытащить его из бетонной скорлупы.
Мы шли обратно на площадку, и мне страшно хотелось взять его под руку, но это было невозможно, потому что навстречу то и дело попадался кто-нибудь из знакомых. Мы стояли у выхода из здания, и мне нужно было идти по лестнице налево, а ему — по коридору к лифтам направо, но мы говорили и говорили, и не могли оторваться друг от друга.
И я ему едва заметно кивнула в сторону лестницы, и мы пошли ко мне, и пили кофе, и знали друг друга всю жизнь и ещё пару минуток.
Вдруг он сказал:
— Я совсем забыл!.. Ко мне сегодня приезжает брат погостить денька на три!
Я расстроилась и призналась:
— Мне очень стыдно.
— За что?!
— За то, что я затащила тебя на кофе.
— Ничего страшного, по моим расчётам, он только-только к городу подъезжает, — и он как-то по-особому, как никогда раньше, взглянул мне в глаза.
— Пойдём, — вздохнув, сказала я, — я провожу, — и сгребла грязные чашки, чтоб вымыть их в туалете.
У дверей туалета нам надо было расходиться, а мы вновь не могли никак расстаться. И говорили, и говорили взахлёб, лихорадочно, давясь словами.
Я преодолела саму себя и робко-робко, чтоб внутри ничего не обожглось, напомнила:
— Брат.
Он кивнул, застывая и схватываясь. Мне невыносимо хотелось обнять его на прощание, но я не решалась, а лишь, встав на цыпочки, пригладила ему взлохмаченную чёлку.
Ну?! Ну прикоснись же ко мне! Ты же не педик! Тебя такая шикарная баба охмуряет, а ты!.. Ну не видит же никто! Ну хоть чмокни меня в щёчку! Ну хоть из вежливости, чучело ты бетонное!..
Он всего-навсего взял меня за руку и крепко пожал, и я... нет, не почувствовала, а догадалась, как под бетоном подрагивают его пальцы. Э, дружок, такими темпами мы твою броню не растопим!..
Подонок чёртов.
Вечером по дороге из сада домой мой человек спросил меня:
— Мама, а чего ты какая грустная?
Это было настолько неожиданно, что я внимательно посмотрела на человека, едва успев затормозить, чтобы не въехать в обширную белую задницу автобуса.
Чёрт! Если уже ребёнок подмечает неладное, что же скажет муж?..
А муж ничего не скажет. Муж сидит на балконе и паяет очередную бестолковую хрень.
— Ты ужинал? — спросила я.
— Угу, — буркнул муж, дымя своею вонючей канифолью.
Я накормила человека и отправила её с кухни, а сама долго сидела, уставившись в ящик с каким-то сериалом внутри. Опять полная прострация, опять пустота, снова сил нет на что-либо... Чёрт, что же это за состояние такое паршивое, а? Почему же так тяжко оно переносится?
...Меня там ещё не потеряли, интересно? Пойду смотреть, чем там мои занимаются.
Муж всё так же сидел и паял, а Мила, как завороженная, стояла рядом, не шевелясь, целиком погрузившись в процесс наблюдения.
Я встала в проёме двери, но никто на меня не обратил внимания.
— Есть мороженое, — весьма кстати вспомнила я.
— Ура, мороженое! — закричала Мила, среагировав на волшебное слово.
— Беги, возьми в морозильнике, — сказала я. — Принеси всем по порции.
Человек, топая от радости, помчался на кухню.
— Андрюш, ты сильно занят?
— Угу, — отозвался муж.
Ты вообще понял, о чём я тебя спросила?
— Андрюш, — сказала я, положив мужу руки на плечи и прижавшись щекой к затылку. — Брось ты эту ерунду, а?
— Угу. Не мешай.
— А чем ты занят?
— Я паяю Миле радиоуправляемую машину.
— Андрюш... ты ж это для себя делаешь.
— Чего?! — и муж соизволил-таки оторвать взгляд от схемы и попытался обернуться.
— Ты же это делаешь не ради того, чтоб у человека игрушка была, а потому что тебе нравится этим заниматься!..
Муж сбросил мои руки.
— Дай довершить.
— Андрюш, отвлекись, пожалуйста! Давай вечер вместе проведём!
Я и не заметила, как на балконе появилась Мила, перемазанная мороженым.
— Папа мне радиомашинку делает! — заявила она.
— Ты когда закончишь?
— Не знаю, — ответил муж. — Как закончу — сразу приду.
Я обозрела их обоих, голова к голове склонившихся, как два генерала над штабной картой. На глаза наворачивались слёзы, и с досады я шарахнула балконной дверью так, что затрещала вагонка.
Я задёрнула шторы и, сопя от злости, рухнула в постель. Пусть думают, что я сплю.
Сегодня вторник. В пятницу, он говорил, поедет к матери под Самару отмечать её пятидесятилетие. А мы в пятницу поедем к деверю в Воронеж, но ничего отмечать не будем, будем кантоваться там, пока не надоест, а дальше покатим в Крым.
И я вдруг представила, как я с мужем сижу на даче на берегу Дона под горячим ветром, и я говорю мужу:
— Андрюш, поехали на Волгу? Например, в Самару?
Муж делает глубокий глоток ледяного портвейна из высокого стакана и морщится:
— Нечего нам там делать.
— А здесь мы что делаем?
Но муж не отвечает, лишь бурчит что-то неразборчиво.
И тут же пришла новая картинка, агрессивно вытесняя старую: как мы с ним сидим на горе над Волгой — мне почему-то кажется, что там должны быть горы; наверно, это ассоциация с песней 'Есть на Волге утёс...' — и там обязательно должны быть светлые берёзовые леса, как под Дубной, и гигантские пассажирские речные лайнеры — и я говорю ему:
— Поехали на Дон?
Он делает глубокий глоток ледяного портвейна из высокого стакана и интересуется:
— А куда?
— Да хоть куда! В Воронеж, например.
— Да поехали! Сейчас портвейна попьём да поедем.
Нет, я обязательно ему напишу СМС-ку. Я напишу, какой ураган был в Воронеже, и к моему ликованию у свекрови на даче все кабачки вывернуло с корнем. И какая тут приятная жара, под которой чудесно болтаться в гамаке и спать целыми днями, дыша медово-горьким ароматом степных трав. И что я нашла отличный пиратский сундучок для игры в 'Клад' с детдомовскими воспитанниками — если, конечно, он согласится поехать со мной в Серпухов, — отобрав у мужа жестяную коробку из-под коллекционного виски, куда влезет не меньше двух кил шоколадных монеток. Я обязательно напишу.
Пусть бетон. Я не против бетона. Пускай бетон. Если бетон хорошенько прогреть на солнышке, он станет мягким и податливым, и из бетона можно будет накрутить красивых кружавчиков, и он будет сохранять солнечное тепло всю долгую мрачную зиму. Пускай бетон.
И, вернувшись из отпуска, я всё же поднимусь к нему на шестой этаж, и прижмусь головою к его груди, и, выбросив всё из своих убогих мозгов, напрягшись изо всех сил, услышу, как где-то там, под толщей бетона, куда посторонним вход категорически заказан, что-то мощно клокочет, будто отравленная ксеноном активная зона ядерного реактора. Я обязательно услышу.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
