Коньки

— Улетел!.. — в Настином голосе слышалось удивление, но, к счастью, без какого-либо страха.

На этом танцевальный марафон закончился сам собой — очарование соприкосновения дыханий и тепла ладоней растаяло, как мороженое в вазочке, и вечеринка настойчиво потребовала иного продолжения.

— Ах, да! — вспомнила Настя. — Я же собралась тебе показать кое-что интересное...

Она вышла из комнаты, а Горш воспользовался моментом, что б разрешить давно назревшую проблему — и тоже двинулся в прихожую. Настя копалась в кладовке, что-то там перекладывая с места на место. Горш обнаружил искомое заведение в нужном месте — и когда возвращался с чувством исполненного долга, то обратил внимание на оставшуюся открытой дверь кладовки. Привлёк его внимание стеклянный шкаф — такие в ходу у медиков. На прозрачных полках поблёскивали никелем и хромом инструменты — а он, как уже вкусивший удовольствия работать руками и головой, сотворяя из россыпи деталюшек нечто, подключённое к мировому эфиру и обладающее способностью доносить в живую реальность бесплотные эфирные голоса, был сильно неравнодушен ко всяким пинцетам, кусачкам и прочим бокорезам.

Инструменты, спрятавшиеся за стеклом, были совершенно диковинные — мудрёно изогнутые, с удобными рукоятками и колечками для пальцев. И с хищными зубьями и острыми клювами. Особо поразили маленькие пилы и такая же маленькая ручная дрель — блестевшие таким же никелем и хромом.

Он зачарованно смотрел на этот блеск, пытаясь уловить, для чего всё это предназначено — пока, наконец, не наткнулся взглядом на скальпель и не сообразил, что это набор хирургических инструментов. И не в мёртвое дерево или металл эти зубья и крючья должны впиваться — они застыли под стеклом в ожидании живой плоти...

Горша аж замутило от этой мысли — справляться пришлось усилием воли.

— Ну, где ты там застрял? — Настин зов вернул его в реальность.

— А что это там за шкаф с инструментами? — спросил он, вернувшись в гостиную.

— А!.. Это в чулане? — Настя заметно смутилась. — Это мамины... Понимаешь, когда она стала заболевать, ей пришлось уйти с работы, которую она любила — она была очень квалифицированной операционной сестрой и её ценили коллеги-хирурги. А тут — такое дело... И тогда папа решил — он собирает музыку, а она может с его помощью коллекционировать редкие хирургические инструменты — как память о любимой профессии. Там в шкафу не какой-нибудь ординар, а уникальные творения мастеров. И прошлого, и современности...

'Ординар' — Горш с уважением посмотрел на подругу, запросто вставлявшую в разговор такие мудрёные словечки.

— Ну, и мы с папой надеемся, что она всё-таки выздоровеет и сможет снова работать в операционной, — Настя эти слова произнесла совсем тихо. — Только врачи ничего не обещают. Но мы верим!.. — последние слова она произнесла с вызовом. — Я верю... — совсем тихо добавила она.

Горш согласно кивнул головой: — Конечно! Обязательно выздоровеет!

— Маму скоро должны выписать и мы решили привезти ей коллекцию. Правда, сложно это было — пришлось папе всё дипломатической почтой отправлять. Иначе через границу не пропустили б...

— А можно я посмотрю поближе как-нибудь? — Горшу были интересны всякие диковинки. Даже такие — хоть от них желудок подпрыгивал и трепыхался.

— Ну, конечно! Только не сейчас — я вот тут тебе хочу показать другое. — Настя обратила его внимание на странную коробку, лежавшую на письменном столе, стоявшем перед окном.

Это была почтовая посылка — только не родной деревянный ящик, какими торговали на почте, а аккуратная картонная коробка, оклеенная ярлыками с разными надписями не по-русски, сделанными от руки. Разбирать чужестранные каракули было трудно — но, похоже, это были отметки разных почтовых служб.

Открытая коробка явила своё нутро, в котором, уютно упакованные в ячейки пенистого заполнителя, лежали коньки. Очень, надо сказать, удивительные коньки.

Настя вынула один конёк и дала его Горшу в руки. Он обалдело принял подношение — это было какое-то совершенно невообразимое чудо. Горш знал 'гаги' — то, на чём рассекали лёд все пацаны и девчонки на катках, если не занимались в спортивных секциях. Его собственные 'гаги' висели на крючке в кладовке.

Ещё 'фигурки' — коньки для фигуристов, и 'ножи' — для тех, кто бегал на скорость. Еще 'канадки', предмет вожделения многих пацанов — коньки для игры в хоккей.

А вот эти коньки больше всего походили на 'фигурки' — монолитным лезвием, выполненным заодно со стойками. Да и по форме лезвие было ближе всего именно к конькам для фигуристов. Главное отличие было в ботинке! Ботинок вызывал оторопь — это было нечто из области фантастики. Будто машина времени ошиблась и переслала к нам из будущего то, про что в наше время пишут лишь писатели-фантасты — что-то звездолётно-космическое. Ботинок от скафандра, к примеру.

Ботинки на всех известных Горшу видах коньков были... ботинками. То есть, сшиты из кожи и крепились на ноге тугой шнуровкой, пропущенной через множество дырочек спереди.

Эти же по конструкции представляли из себя сапожок, отлитый из прочного глянцевого пластика. Нога в них должна попадать сбоку, через откидную дверцу, которая в свою очередь фиксировалась от открывания пластиковыми ремешками. Что поразило больше всего — это отсутствие на ремешках пряжек! Вместо пряжек ремешки просто прилипали к специальным ворсистым полоскам, имевшимся в нужном месте на глянцевом пластике. Как репейник: дёрнул — ремешок отлепился, ткнул — ремешок прилип и зафиксировал дверцу.

Такое крепление для Горша было абсолютно в диковинку — но не признать его удобство было невозможно.

Ослепительно белые снаружи, внутри коньки были отделаны ярко алым плюшем — как поначалу показалось Горшу. Приглядевшись, Горш вынужден был изменить мнение — скорей это был какой то мех. Но мех странный — ворсинки были толстыми и напоминали чем-то червячков. Что, надо сказать, производило несколько жутковатое впечатление, усугублявшееся к тому же странным оптическим эффектом — там, куда глядел глаз, ворсинки были неподвижными, но вот боковому зрению они казались шевелящимися: смотришь прямо — притаились и замерли, отвёл глаз — зашевелились...

Брр...

— Что это? — ошеломлённо спросил Горш.

— Удивлён? — ответила Настя. — Вот и мы с папкой тоже долго гадали, кто мог прислать мне такой офигительный подарок? Причём, именно мне — Anastassia Spollansky, по маминой фамилии, а не по папиной, как записано в документах о моём рождении. Из-за этого мы долго не могли получить посылку — папа даже справку на работе оформлял, что б ему их выдали.

— О, как! Так кто прислал то?

— Тут вообще мистика — в записке, что нашлась в коробке, сказано, что это подарок от какого-то дяди Марека, живущего на Каймановых Островах...

— Где, где?!

— Да есть, оказывается, такая британская колония. Рядом с Кубой, между прочим. Из-за этого всего у папы даже неприятности по работе возникли, — Настя поморщилась. — Вдруг ни с того, ни с сего родственнички за границей нарисовались. При его то работе.

— Так, что искали отправителя с пристрастием, — закончила она. — Но никого так и не нашли. Нет, оказывается, даже адреса, с которого посылку отправляли. Так и решили — мол, провокация какая-то. Но непонятно — какая, и чья... Хорошо, хоть коньки не забрали, — засмеялась она. — Забыли наверно про них в общей суматохе.

— Да, уж, история... — только и смог произнести Горш.

Тайна, скрытая за этим удивительным подарком сильно ему не понравилась. Нет, коньки для Настёны — это отлично. Но вот предчувствие куда девать? Нехорошее было предчувствие. Сильно нехорошее...

Тем временем на стол с коньками вспрыгнул Котангенс. Он внимательно обнюхал коробку, а потом фыркнул, уперся лапой и... спихнул со стола лежавший отдельно конёк. После чего поднял морду и пристально глянул в глаза Горшу.

— Ах, ты!.. — Настя аж задохнулась. — Шкодливый зверь! Ну, приди ещё ко мне за ушком почесать!..

Кот спрыгнул со стола и, задрав трубой хвост, отправился вон из гостиной, демонстрируя всем своим видом, что считает свой долг отменно выполненным...

— Ну, ладно, — сказал Горш. — Тайны тайнами, а коньки теперь у тебя есть и мы теперь будем кататься вдвоём.

— Осталось только зимы настоящей дождаться, — подтвердила такие планы Настя.

Она подняла упавший конёк и положила его в коробку. Закрыть её она не успела — потому, что ход событий внезапно взорвался совершенно непостижимым образом.

— Ой, что это? — Настин голос едва не сорвался, когда она взглянула в окно.

За окном, на широком подоконнике плясал голубь. Очень хорошо знакомый Горшу голубь...

Он именно плясал — так пляшут люди свои танцы. Джигу, или что там ещё зажигательное. Но так никогда не пляшут птицы — по крайней мере, те из них, что обитают в этом зимнем городе.

Он скакал с ноги на ногу, он задирал свои тощие конечности, стараясь выбросить их выше головы — и было в этом что-то неприличное, можно даже сказать — оскорбительное, словно плясун стремился выразить обитателям комнаты всё своё презрение, выплясывая человеческий танец 'канкан'.

Но самое главное — этот нехороший птиц отплясывал свой неприличный танец, держа в клюве пару кукольных башмачков. Красных башмачков. Что бы это ни значило...

Он постукивал башмачками в стекло и кривлялся, как только мог и даже, как не мог. Точней, как не могут другие птицы — а он, как оказалось, мог...

Сзади раздалось шипение — оглянувшийся Горш увидел на пороге комнаты мгновенно вернувшегося Котангенса: кот был в ярости — полуоткрытая пасть, издававшая злобный звук, дополняла картинку, заданную напряжённой позой, вздыбленной шерстью и судорожными движениями хвоста. Своими зелёными глазищами кот пожирал врага...

Пляшущий наглец изловчился и при помощи пары ударов крыльями, взгромоздился в приоткрытую форточку, распахнув её настежь. Раздался неистовый мяв. Двумя гигантскими прыжками Котангенс прошил насквозь всю комнату и вскочил на стол. Следующим движением он взлетел к форточке, кинув перед собой все четыре лапы с выпущенными на полную длину когтями. Но противник успел ретироваться — швырнув, однако, свою добычу, красные башмачки, прямо в коробку с коньками.

Кот свалился на стол, где принял самую боевую позу — выгнулся знаком вопроса на задних лапах, оторвав от столешницы передние и пытаясь просверлить в противнике дыру при помощи пары раскалённых до изумрудной зелени яростных глаз, шипя при этом, как примус.

А противник продолжал наглеть — с форточки он спорхнул на балконные перила, где повернулся к зрителям хвостом, и, продолжая неистово кривляться, несколько раз наклонился вперёд, задрав до предела хвост, чем явил оторопелому от устроенного спектакля зрительному залу всё, что под хвостом было.

Это танцевальное па он проделал в точности, как всё те же танцовщицы канкана из кабаре — но только на тех обязательно были панталончики с оборочками, а вот у балконного танцора этой части туалета не было и в помине...

Наконец сцена опустела — нежданный и незваный гость улетучился в пространство двора. Успокоился и Котангенс — которого Настя прибрала к рукам и успокаивающе гладила: — котя, котя... тише... тише...

Хотя кого она на самом деле успокаивала — себя или зверя — это был большой вопрос...

Горш молчал — просто потому, что был парализован ужасом, ни за что не смея показать это Насте.

Настя взяла в руки кукольные башмачки и стала их рассматривать. После чего повернулась к Горшу и вопросительно на него взглянула. Но тот, с огромным трудом совладав с телом, сумел лишь неопределённо пожать плечами — говорить он не мог: страх шёл горлом — расслабь он спазматически сжатые связки, комнату заполнил бы жуткий вопль...

* * *

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

(C) Фандор, 2003...2015