Адмиралы Арктики

— Так вот, — продолжил помощник, — а потом повезло — торосистость мелкая, редкая, вгрызались в лёд считай что постепенно. Ход плавно ушёл к минусам. Так и гребли, ломая, раскалывая поле. Пневмообмыв на автоматике стоял — пошёл отлив от борто́в. Да чего там… мы «пак»[12] в штатном порядке и до трех метров сломим, а тут, судя по толщине — ещё молодой, однолетний. Уже погоняли в разных режимах — вибрации на винтах нету, значит, лопастей не потеряли…

— Н-да-а, при таком дифференте…[13] — скорей задумчиво, чем удивлённо констатировал капитан. — Теперь по связи?..

— НАВТЕКС[14], ГЛОНАСС — полный ноль! — Наконец начсвязи получил возможность отчитаться. — Пропала связь со штабом Росатомфлота и с военными. Не отзывался «Сомов», который и на радарах не обнаружен. Молчит радиомаяк «Нагурский». Сервер вообще ни одного спутника не обрабатывает, так что и GPS отсутствует. Аппаратура протестирована — исправна. Из предпринятых мер — пока только подача аварийного сигнала на внутренних частотах. Не принимаем сигнала береговых телецентров.

Последнее было сказано скорей уж так — от набитой привычки к бытовому комфорту и для полноты картины. И дополнил:

— Я сначала думал, что пожгло у нас приёмо-передатчики…

— Погоди, эфир вообще пуст, что ли? — перебил удивлённо капитан, выписав рукою круг на слове «эфир».

— Почти. Не ловим ни одного контрольного сигнала.

— «Почти»? А длинные волны?

— Вот именно на длинных волнах пробиваются какие-то обрывки морзянки, — как будто виновато пожал плечами начсвязи, — еле-еле, ни черта не разобрать.

— Ясненько, — в никуда сказал капитан. — Значится, так. Экипажу передать по трансляции — занять места согласно штатному расписанию. Ожидать.

Дождавшись, пока старпом зачитает сообщение, капитан, развернувшись на крутящемся кресле ко всем присутствующим на мостике, спросил:

— Какие будут предложения?

— Собираться не будем в конференц-зале? — решил уточнить штурман.

— А зачем? Все и так тут, — капитан уставился на старпома, — так и?..

— Я думаю, нам надо возвращаться и попытаться обнаружить «Сомова» или то, что от него осталось.

— Поясни.

— Если с «Сомовым» произошло то же, что и с нами, и он врезался в ледовое поле… Вероятно, он, как и мы, смог какое-то время пройти во льдах. Потом застрял, остановился…

— Но на связь он не выходит…

— Совершенно верно, — хмуро согласился помощник капитана, — его могло зажать льдами. Утонул. Экипаж, вероятно, высадился на лёд.

— Но почему они не выходят на связь? — попытался оспорить начсвязи. — У них есть радиомаяки, которые в такой ситуации эвакуируют одними из первых.

— Откуда мы знаем, как там у них всё произошло? — почти огрызнулся старом. — Может, они тоже в отключке были.

— Так, на полтона ниже, — приструнил капитан и обратился к штурману: — Уточни-ка ещё раз наши координаты, курс…

Тот, скосив глаза на свою карту, помимо координат указал примерное расстояние до границы ледового поля на юге (откуда они пришли) и до архипелага Франца-Иосифа. Штурман сразу понял, что капитан хочет продолжить движение к пункту назначения, видя в этом основную причину — расстояние. До Земли Александры было всего двести миль, против более чем вдвое больше обратно. И триста к вероятному местонахождению «Сомова».

— В общем, выбор у нас небольшой, — неожиданно подытожил Черто́в, — либо возвращаться, либо дойти до «Нагурского» и уже там прояснить обстановку. Я решил идти дальше. На поиск «Сомова» отправим вертолёт. Естественно, пилотам следует взять всё необходимое для спасательной операции. Если судно или спасшийся экипаж не обнаружат — по возращении, прежде чем сесть на борт, пусть забегут по нашему курсу и разведают ледовую обстановку. Всё же мне что-то не нравится эта подозрительно опустившаяся температура. Всё, товарищи. Выполнять.

Вот так — по-капитански спокойно, почти обыденным тоном, как будто каждый день экипаж поголовно теряет сознание и судно остаётся без управления.

И ни тебе удивления, ни выразительного вздёргивания брови у команды — тех, кто знал Черто́ва давно (по быту и по работе)… и тех, кто из новеньких, успевших уже проникнуться флегматичным характером и манерой его поведения — донельзя неторопливой. Нередко за глаза именуя кэпа Чёртом. Исходя от фамилии.

* * *

Вертолётное обслуживание Росатомфлота обеспечивал 2-й Архангельский объединённый авиаотряд.

В основном на ледоколах перешли на эксплуатацию судовых соосных Ка-32С, но в этот рейс на «Ямале» базировался увалень — «ми́левский» Ми-8Т в транспортной версии.

Экипаж слегка усечённый — пилот, он же командир Вова Шабанов. По складу ума — математик, да и по жизни не романтик. Бортинженер Славик Осечкин — почти творческая личность, со склонностью к браваде с лёгким налётом личной нереализованности.

Должен быть ещё второй пилот (типа «из пополнения») — но, так сказать, немного не перенёс местных реалий… или кухни… или ещё чего. В общем, отстранился (или отстранили) от работы — остался на судне.

Пролетев вдоль скованной ниточки-трещины прохода «Ямала», пилот довёл почти до края ледяного поля, ещё издалека увидев хмурые во́ды Баренца, местами поигрывающие на солнце изумрудно-бутылочным цветом.

Связь с судном «вертушка» поддерживала постоянную, ещё раз подтверждая, что с аппаратурой всё в порядке. И никаких иных сигналов в эфире так и не зафиксировали.

Оранжево-синяя машина прошлась-покружила вдоль границы между белым и густо-зелёным. Пару раз на снегу замечали в бинокль что-то тёмное — подлетали, зависали… Ошибочка.

На всё про всё (поиск, маневрирование) убили не меньше часа.

При очередной встряске, получив окулярами по надбровным дугам, Осечкин чертыхнуся:

— Да нет тут их. Айда обратно — два часа пыхтеть как минимум.

— Забыл? Нам ещё по курсу «Ямала» разведку провести…

— Тем более! Из дополнительных почти уже всю выжгли[15].

— Лады́. Вызывай «Ямал».

— Да у меня с базой практически онлайн, — легкомысленно заявил бортмеханик и переключился на аппаратную ледокола: — Миша!

В ответ хрюкнуло, потом разборчиво:

— Слухаю.

— Мы возвращаемся.

— Никого?

— Вах, дарагой! Всё видел: лёд видел, морэ видел, белий медведь видел! Параход — не видел!

— Погоди. С мостиком переговорю.

И минуты не прошло на разрешительную отмашку.

С виду неуклюжий «ми-восьмой» крутанул хвостом и целеустремлённо направился на норд.

— Жиманём? — предложил Славик, сползая с кресла второго пилота, собираясь пройтись в хвост по человеческим надобностям.

Шабанов молча добавил оборотов, наклоняя машину под встречный поток.

Внизу белая слепящая равнина с пятнами-надгробиями вмёрзших айсбергов. Оглянешься чуть назад по левому борту — по снегу ползет серая тень вертолёта, не отставая, гибко стелясь по буграм торосов.

Большую часть пути, к удивлению Шабанова, летели молча — Осечкин ещё тот любитель поболтать. А тут бортовая связь доносила лишь невразумительные мычания-напевы, бормотанья — коллега-вертолётчик сидел сзади, перематывая видеозапись, которую вели параллельно помимо визуального наблюдения. Видеосъёмка — мера вполне адекватная. При аварийно-поисковых работах человеческий взгляд бывает порой замылен и не заметит то, что зафиксирует камера.

Видимо, даже такой пассив надоел, и пилот, слыша в наушниках нетерпеливое покряхтывание, сам спросил:

— Чего там тебе неймётся?

— Нравится мне полярка, — после небольшой паузы нейтрально начал Осечкин, — красота своя, неописуемая, платят хорошо. И люди. Я ведь многих с «Сомова» знал.

— «Знал»?

— Мля… оговорочка по Фрейду. Ещё и Чёрт наш — кэп. Словно как не хотел посылать нас, зная, что ни фига тут не найдём. И непонятно… радоваться, что никого не обнаружили, или наоборот. Примеряешь невольно на себя…

— Да ты офигел. С какого перепугу ты их хоронишь?! Случись что — следы бы один хрен остались — у них «поплавков» до едрени фени, что-нибудь да лежало бы на поверхности. Так что брось, — командир фыркнул, переключаясь на конструктивное: — На видео — ни фига?

— Белы́м бело́. Я на уско́ренке уж…

— Всё одно на «Ямале» отмониторят.

И совершенно неожиданно в ответ:

— Ё-те нате! Смотри какой!..

— Что, мать твою, случилось?

— Да ты посмотри. Мы ж на море почти не пялились и не заметили. Только погляди, какой раритет! Такелаж, труба метра три! И дымит, как тот паровоз! Реальный пароход!

* * *

На ледоколе восстанавливались. Слово «восстанавливались» можно было бы произнести всё сплошь из больших букв, потому что народ откровенно пребывал в прострации. Произошедшая потеря сознания, неожиданная заблуда во льдах, отсутствие связи, да что там — потухшее телевидение и тырнэт… это ж почти нонсенс! Люди не то чтобы все такие уж избалованные и расслабленные, просто уже привыкшие к благам цивилизации.

К определённому образу быта между вахтами.

Радиорубка — связь с внешним миром, побила все рекорды посещаемости. И начальник радиотехнической службы, в конце концов психанув, приказал запереться и не открывать «всяким шастающим». Тем более ничего существенного на приёме. И это отсутствие чего-либо (вообще!!!) уже несомненный факт выпадения из ординарности.

Ледокол — организация не военная, при имеющейся дисциплине, разговорчики побрели по отсекам-помещениям. Короткая речь старпома (а затем кэпа) по судовой трансляции уверенности и спокойствия не принесла. Но все призадумались и воедино согласились: подождём!

Слетавшая на дальняк «вертушка» особых новостей не добавила, лишь заинтриговав зафиксированным камерой реликтовым пароходом.

В результате курсовой разведки выяснилось, что ледяное поле обрывается через 25 миль. Вертолётчики, разглядев в бинокль широкую полосу воды, повернули обратно, не став залетать дальше, сославшись на ограниченность по топливу. В то же время, проведя визуальную разведку и ряд дистанционных замеров толщины льда, установили на пути ледокола несколько параллельных гряд торосов большой протяжённости.

Посадив машину, Шабанов, стянув с себя лишь комбинезон, отправился на мостик с докладом.

Ходовая рубка ледокола в самом верху широкой надстройки. От борта до борта — 30 метров, с прекрасным обзором прямоугольных иллюминаторов.

— Давай сюда, — с ходу начал капитан, подзывая к штурманскому столу в левом крыле, — показывай.

Размашисто протопав за кэпом, Шабанов с таким же размахом провёл рукой по карте:

— А чего тут показывать? Дальше пойдёт старый лёд, местами до четырёх метров — выше к норду километров на десять, не больше. Плюс торосистость, которую… блин, я не знаю — есть ли смысл обходить. И только ближе к краю поля появляются разводья и полыньи — там наблюдаются подвижки льда.

Черто́в зыркнул, всем видом давая понять, что он сам будет решать — обходить или идти напрямую.

Но недолго предавался сомнениям, оценив и взвесив, выбрал прямой путь.

— Объяви по судовой трансляции экипажу и предупреди вахтенного механика о переводе СЭУ[16] на маневренный режим, — приказал он старпому.

Ещё полчаса шли пятиузловым ходом, вполне сносно куроча белый панцирь. Затем стали попадаться первые торосы, горбатящиеся большими гребнями и застывшими под разным углом льдинами, так называемый ропак[17], порой внушительной толщины. Что не замедлило сказаться на скорости хода.

Попеременно то капитан, то старпом поглядывали на показания лага, брались за бинокли, обозревая белую промёрзлую пустыню. Матрос на руле косился на начальство, но иных приказов не поступало — впереди не наблюдалось даже намёков на удобные для прохода перемычки или трещины.

Пошла крупная торосистость, заметно возросла вибрация корпуса, началась своеобразная раскачка — нос приподнимался, заползая на льдину, та не выдерживала веса громилы ледокола, проламывалась, уступая, и судно клевало носом, чтобы затем всё повторялось вновь.

С треском и грохотом…

…и клёкотом взбиваемой винтами воды…

…сквозь стылую среду, шумоизоляцию рубки…

…до уже привычных перепонок.

На «телеграф» (ручки управления движения судна, их три на каждый винт) становится старпом — впереди намечался сложный участок.

— Средняя три узла! — поступил доклад.

Так прошли с милю. В очередной раз оседлав поверхность, «Ямал» мощно, но неожиданно беспомощно замолотил винтами, застыв на месте.

— Хрена себе, — раздаётся за спиной капитана незнакомый голос.

— Полный назад! — командует Черто́в и только потом оборачивается: — О! Пассажиры пожаловали! У вас какие-то вопросы, товарищ старший лейтенант?

А машины между тем крутили реверс, и махина ледокола стащилась с неподатливого поля.

Командир морских пехотинцев молчал, уставившись на отступающий от пролома нос судна, что пропятилось метров на сто назад.

Звучит новая команда:

— Полный вперёд!

Визгнула на коротком сигнале предупреждающая сирена. Все за что-нибудь ухватились, зная, что сейчас будет толчок.

«Ямал» вгрызается в сделанный во льдах пролом, с грохотом, с вибрацией и с тряской отвоёвывает участок пути ещё на полкорпуса.

Звякнул стакан в подстаканнике, подпрыгнула трубка на рычаге телефона, покатился, упал карандаш со штурманского стола…

— Полный назад!

— Да тут не четыре метра, — ворчит старпом, — что-то летуны недобдели.

— У них на борту стоит аппаратура СВЧ-зондирования. А она, как известно, даёт немалую погрешность. Оказалось, что в неудобную для нас сторону — видимо, паковый участок, — нисколько не напрягаясь от сложности прохода судна, замечает Черто́в. И снова командует: — Полный вперёд!

Протяжный скрип, удар, в очередной раз нос судна лезет выше. Стоящий позади офицер, снова не сдерживаясь, что-то удивлённо бормочет.

— Что, молодой человек, первый раз видите ледокол в тяжёлых льдах?

— Впечатлён! Гефестово воплощение![18]

Такое неожиданное экспрессивное сравнение вызвало удивление. Морпех не просто крепкий парень лет тридцати — выпирающая грудь, тугие мышцы шеи и рук при среднем росте немного квадратили его фигуру, что не производило впечатления интеллектуала.

— Вон он, кто сейчас главный наш «гефест», — чуть погодя указал Черто́в на старшего помощника, снова отыгравшего аверс-реверс, — тут важно при переводе с хода вперёд, назад и далее, не остановить винт, чтобы он постоянной струёй отгонял обломки льдин.

— А не то?..

— А не то? — переспросил капитан, слегка покривившись на манеру речи старлея. — А не то застрянет льдина в винтах — можно лопасть потерять. Я видел, вы во время погрузки разглядывали наши запасные на верхней палубе?..