Во-первых, архив "Мошкин" считал своей собственностью и не собирался делиться ею до того самого момента, пока не получит за него деньги. Во-вторых, у него в тайнике-квартире хранилось кое-что еще, доставшееся ему во время чистки внутри НКВД в 1937-38 годах. Это время потом в истории назовут Большим террором. Вот тогда-то у него появилась очень дорогая и ценная коллекция старинных монет, а так же ряд ценных предметов искусства, которые со временем он продавал, а на деньги покупал бриллианты.

Это было только его, и он не собирался ни с кем этим делиться. Скрыл ото всех, но не от меня. А дальше все было просто. Армейские контрразведчики сумели вычислить Шмыглова, который был у них в разработке, но брать его не стали в надежде, что тот их выведет на архив. Все шло по плану, пока не появился я. Сначала они приняли меня за немецкого агента, но на поверку человек оказался сотрудником конкурирующей стороны, а это могло означать только одно: люди Берии параллельно проводят свою операцию. Другую версию просто не рассматривали, да и времени не было. Майор Сиротин тут же получил приказ от своего начальства: срочно форсировать события. Скоропалительность и непродуманность действий контрразведчиков привели к гибели немецкого агента и провалу операции.

Когда был найден чемодан, Быкову стоило только приоткрыть его, как он понял, что они нашли то, о чем уже долгие годы ходили смутные слухи. У него, человека с железными нервами, вдруг неожиданно и резко заколотилось в груди сердце, при этом одновременно он почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки. Он прекрасно представлял, что куча серых невзрачных картонных папок может легко привести его к пуле в затылок. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы подавить чувство внезапно поднявшегося в его душе страха и осторожно, словно эта была ядовитая гадюка, вытянуть одну из картонных папок. Нескольких секунд подполковнику хватило, чтобы убедиться в подлинности документов, после чего он закрыл папку и бросил ее в чемодан. Быков выпрямился и замер. Теперь он отдаст приказ, и больше ничего от него не будет зависеть. Там где-то наверху будут решать: жить ему или умереть. Наткнувшись на непонимающий взгляд Васильченко, который не знал, что они ищут, неожиданно разозлился на себя, на свою неуверенность и страх:

— Майор! Срочно пошли людей на улицу! Пусть проверят подходы и сразу доложат!

После полученного доклада о том, что ничего подозрительного не замечено, последовал новый приказ:

— Майор, оставишь засаду, а сам берешь еще одного человека и едешь со мной!

Спустя полчаса Быков уже входил в кабинет наркома внутренних дел. Лаврентий Берия, молча, выслушал доклад подполковника, потом бросил на него острый испытывающий взгляд, и только потом спросил: — Быков, ты в папки заглядывал?

— Только в одну, товарищ Берия. И только затем, чтобы убедиться, что мы нашли то, что искали.

— Хорошо. Иди.

Еще через час автомобиль Берии понесся по ночным улицам столицы. Он был в курсе, что Абакумов уже был у Сталина с докладом. Несмотря на то, что именно его люди довели операцию "Архив" до конца всесильный нарком волновался. В этих папках лежала бомба замедленного действия, которая могла взорваться в любой момент. Не успел он приехать, как его сразу провели в кабинет вождя.

— Рассказывай, Лаврентий.

— Товарищ Сталин, может сначала нам сюда папки с документами принесут?

— Хорошо. Пусть несут.

Дежурный офицер охраны внес чемодан и вышел. Берия открыл его, а затем откинул крышку. Сталин покосился на папки, уложенные в два ряда, и вдруг неожиданно произнес: — Значит, он все-таки собрал.

При этом он покачал укоризненно головой и только тогда обратился к наркому: — Говори, Лаврентий.

Внимательно выслушав наркома, Сталин неожиданно поинтересовался: — А как вышли на немецкого агента?

Берия смешался, так как торопился и не уяснил всех подробностей операции, но фамилию лейтенанта запомнил со слов Быкова.

— Лейтенант Звягинцев, товарищ Сталин. Он выследил немецкого агента. Служит в отделе подполковника Быкова.

— Так это я про него слышал от Абакумова?

— Наверно, товарищ Сталин.

— Почему так неуверенно говоришь, Лаврентий?

— Я ведь не знаю, что вам говорил генерал Абакумов, — с тщательно скрываемым волнением ответил нарком.

— Верно. Не знаешь, — хитро усмехнулся Сталин, внимательно смотревший в это время на наркома внутренних дел.— Да не волнуйся так, Лаврентий. Я тебе больше верю в этом деле.

Берия облегченно выдохнул воздух. Сталин некоторое время молчал, потом спросил:

— Теперь скажи мне: как много людей знает об этих папках?

— Из моих: только подполковник Быков, товарищ Сталин.

— Что он знает?

— Он заглядывал только в одну папку, чтобы убедиться в подлинности....

— Хорошо. Иди, Лаврентий.

Не успел нарком дойти до двери, как его неожиданно остановил голос Сталина: — Ты, Лаврентий, этого лейтенанта переведи из Управления куда-нибудь. Подальше.

Берия развернулся к вождю, пытаясь понять, что могут значить эти слова, как хозяин кабинета снова заговорил: — Он молодец. Свое дело хорошо сделал. Нашей советской стране нужна такая боевая молодежь.

ГЛАВА 18

На следующее утро я прибыл со всеми бумагами в I Управление НКГБ СССР или Управление внешней разведки. Дежурный, внимательно посмотрев на документы, сначала сверил мою фамилию со списком, лежавшим у него на столе, и только потом отправил меня в отдел кадров. Мне там дали ворох анкет, которые я только начал заполнять, как прибежал какой-то сержант. Уточнив мою фамилию, он сразу потащил меня по этажам наверх. Мы вошли в приемную и, пройдя мимо нескольких офицеров с папками, сидевших в ожидании приема, остановились у письменного стола, где сидел капитан-порученец и что-то писал. Стоило нам пойти к его столу, как капитан поднял голову. Сержант только вскинул руку к козырьку и собрался докладывать, как дежурный офицер коротко бросил ему: — Свободны, сержант.

Скользнув по мне ощупывающим взглядом, порученец уточнил: — Лейтенант Звягинцев?

— Так точно!

— Проходите, лейтенант. Вас ждут.

Я открыл дверь и вошел. В глаза сразу бросился большой портрет Сталина, висящий на стене, в массивной раме. Под ним стоял массивный письменный стол, к которому примыкал стол для заседаний. По обе его стороны которого стояло по три стула. Один из них сейчас занимал плотно сбитый мужчина с крупным, солидным носом и бурыми, прокуренными усами. Хозяин кабинета, обладавший несколько грубыми чертами лица, смотрел на меня цепким и прищуренным взглядом, уверенного в себе человека.

Вызов к руководителю внешней разведки неизвестного никому лейтенанта был для меня, по меньшей мере, неожиданным. Уже потом я догадался, что такому приему был обязан предварительному звонку Лаврентия Берии.

— Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности 3-го ранга. Лейтенант Звягинцев прибыл для прохождения дальнейшей службы!

— Проходите и садитесь, лейтенант Звягинцев. Для начала давайте я вас сразу познакомлю. Майор Карпов Вячеслав Иванович. Он будет какое-то время курировать вас, лейтенант. Он же обрисует задачи, стоящие перед нашим управлением. Мне же просто хотелось поговорить с вами. Узнать, что вы за человек. Расскажите о себе.

Для изложения своей автобиографии мне хватило десяти минут.

— Очень хорошо, — неожиданно похвалил он меня. — Три иностранных языка. Немецкий, французский и английский. Как вам, Вячеслав Иванович?

— Сначала я проверю, а потом уже и выскажу свое мнение, — рассудительно ответил ему майор.

— Вот и забирайте его, — закончил нашу встречу хозяин кабинета. — Проверяйте. Инструктируйте. Вводите в курс дела.

В кабинете майора была открыта настежь форточка, несмотря на приличный мороз, вот только это не помогало придать особой свежести атмосфере кабинета. Каждый сантиметр этого помещения, от пола до потолка, источал ядреный табачный дух. Не успел он сесть за стол, как сразу выдвинул ящик, достал початую коробку папирос, потом покосился на меня и спросил: — Куришь?

— Нет.

— Вот и хорошо, — заключил майор, после чего закурил, пару раз хорошо затянулся, выдохнул дым и продолжил. — Я с гражданской курить начал. Несколько раз бросал, но так и не смог бросить. Ладно. Это к делу не относится. Теперь давай, лейтенант, излагай мне все и очень подробно. Все основные факты своей автобиографии.

После моего рассказа, майор, некоторое время, задумчиво молчал, докуривая уже четвертую папиросу подряд.

— Студент. Комсомолец. Доброволец. Партизан. Диверсант. Орденоносец. А еще, возможно, сотрудник внешней разведки. Вроде все правильно. Вот только одно мне непонятно, Звягинцев: почему ты до сих пор в партию не вступил?

Я сделал вид, что замялся, потом сказал: — В партизанах как-то было не до того. Обживался, так сказать. Набирался боевого опыта и духа. Боялся, вдруг где-то ошибку допущу, а мне товарищи потом скажут: а мы ему доверие оказали, в партию приняли. Потом, когда меня зачислили в группу подполковника Камышева, наш парторг Мирошниченко говорил со мной о приеме, но, честно говоря, я не торопился с этим. Все считал, что еще не достоин, что слишком мало сделал для того, чтобы считаться коммунистом. А потом группа погибла.

— Хм. Ясно. Потом вы избили двух стоящих выше вас по званию офицеров и вам, Звягинцев, уже было не вступления в Коммунистическую партию. Как говорил мой отец: не до жиру — быть бы живу. Только вот что мне интересно. Судя по вашим словам, лейтенант, вы человек, не теряющий головы в опасных ситуациях. А тут что? Кровь в голову ударила?

— И на старуху бывает проруха, товарищ майор. Так говорил мой отец.

— Что ж, от ошибок и случайных порывов никто не застрахован. Вам сколько лет, Звягинцев?

— 20 лет и четыре месяца, товарищ майор.

— Может ваша молодость и сыграла с вами злую шутку. Первый день отпуска. Расслабились. Ладно. Теперь вопрос по существу. Хорошо стреляете?

— Хорошо, товарищ майор. Так же неплохо владею ножом и знаю приемы рукопашного боя.

— Радиодело знаете?

— Нет. Мое — это мост взорвать или часового снять.

Я ожидал и дальше подобных вопросов, но майор вдруг неожиданно спросил меня на беглом немецком языке, где ему найти женщину по имени Вильгельмина Годфрид, которая должна жить на этой улице. Я сразу включился в игру и ответил ему, что такая женщина у нас не проживает, а затем поинтересовался, не имеет ли он в виду Аннели Годфрид, известную всему району шлюху. Майор хитро усмехнулся и задал новый вопрос. Какое-то время, минут пятнадцать, мы с ним говорили на немецком языке, пока он не сказал: — Язык, вроде, знаешь. Французский и английский языки на таком же уровне?

— Французский более-менее. Английский хуже.

— Но объясниться сможете?

— Да. Я пойму и меня поймут.

— В общем, для себя я все уточнил, а сейчас идите и оформляйте документы.

Я вскочил.

— Разрешите идти?!

— Идите.

Спустя несколько часов, потраченных на заполнение анкет и оформление документов, меня снова направили к Карпову. На этот раз сесть он мне не предложил, а наоборот сам встал.

— Лейтенант Звягинцев, вы получаете направление в западноевропейский отдел. Кто, что и зачем вам объяснит ваш непосредственный руководитель. Вы с ним встретитесь завтра утром. Теперь слушайте и запоминайте: вам предстоит подъехать....

Условия и обстановка в разведшколе оказались чем-то схожими с загородным санаторием. Впрочем, так оно и было. Школа размещалась в лесу в трех добротных деревянных двухэтажных домах. Помимо них было несколько деревянных строений для подсобных нужд. Территория была огорожена высоким забором. На верхнем этаже дома располагались пять спальных комнат, душевая и туалет, на нижнем — два учебных класса и столовая. Спальные комнаты были сравнительно большие. В них находились два стола для занятий, две кровати и два шкафа для одежды. Перед кроватями — коврики.

Военную форму и оружие мне пришлось сдать в первый день нашего приезда. Вместо этого я получил добротное пальто, зимнюю шапку, костюм, ботинки и три рубашки. Свою фамилию и какие-либо автобиографические данные категорически запретили называть кому-либо. Вместо этого я получил новое имя и фамилию. Коля Казанцев. Даже спецпредметы, которые мы изучали, не имели названия, а шифры: СП-1, СП-2,.... Общение друг с другом разрешалось, но не сильно приветствовалось. Когда мне сказали, что обучение длиться год, то я возликовал в душе. Только закончу учебу, а там и войне через пару месяцев конец. Годичная программа включала в себя изучение иностранных языков, специальных дисциплин, марксизма-ленинизма, страноведения. Ежедневно шесть часов занятий. Обычно первые три урока отводились иностранным языкам. У нас было три группы слушателей, которые изучали английский, французский и немецкий языки. Сначала я только ходил на изучение немецкого языка, но спустя три недели неожиданно меня подключили к занятиям по английскому языку. Кроме изучения обязательных предметов у нас были два раза в неделю факультативы, где мы дополнительно изучали литературу, историю и культуру стран, в которых нам придется работать. Мне опять досталась двойная нагрузка — Германия и Швейцария. Сначала мы готовили обзорные работы по этим странам, а потом защищали их, причем не только перед преподавателями, но и своими сокурсниками. Темы были самые разные: от повседневного быта горожан до выстраивания политической структуры мэрии небольшого городка. Впрочем, кое в чем, мне все же повезло. Меня не включили в группу парней, которые изучал радиодело. Их учили находить и устранять неисправности в передатчиках. Они изучали вопросы организации и поддержания двусторонней радиосвязи. Много часов у них отводилось обучению работе на телеграфном ключе и приему на слух цифрового и буквенного текста по азбуке Морзе. Их готовили на разведчиков-радистов.

Основным методом нашего обучения были беседы, которые проводили с нами сотрудники разведки и контрразведки. На общий курс теории разведывательного дела нам отводилось около 50 часов, где давались основы ухода от наружного наблюдения, вербовки, работы и организации связи с агентурой. Спустя какое-то время, руководство по результатам различных тестов и исходя из физических данных курсанта (немалую роль играет его внешность), окончательно определилось с нами и мы, помимо общих занятий, стали работать по индивидуальным программам. Был только единственный предмет, которым курсанты занимались с удовольствием. Этим предметом было автодело. Мы изучали теоретическую и материальную часть, как наших, так и зарубежных моделей автомобилей.

После двух месяцев занятий в школу неожиданно приехал майор Карпов. Об этом я узнал, когда меня неожиданно вызвали с занятий. В кабинете был майор Карпов и преподаватель, отвечавший за мою индивидуальную подготовку.

— Здравствуйте, товарищ Карпов, — вежливо поздоровался я.

На территории школы никто не ходил в военной форме, даже охрана.

— Здравствуйте, товарищ Звягинцев. Приехал узнать о ваших успехах.