Чужой Среди Своих, Глава 17 и далее

ГЛАВА 17

С командировками и дежурствами у меня смешались дни и недели. Приезжал домой, отсыпался и снова ехал в управление. Там меня ждали отчеты о проделанной работе, которые были необходимо сдать еще на прошлой неделе, новые командировки, выезды в составе опергруппе, тренировки в спортзале и тире. В коридоре как-то столкнулся с комсоргом, который с ходу потребовал от меня заметку в стенгазету и пятьдесят рублей в фонд помощи, который собирает наша комсомольская организация, то ли в пользу безработных, то ли беспризорных. Отдав деньги и клятвенно пообещав, что заметка будет готова к концу недели, я уже собрался идти дальше, но оказалось, что у комсорга есть ко мне еще претензии. Оказалось, что я пропустил подряд два занятия по политической грамотности и теперь он собирается поставить вопрос о моей политической незрелости на ближайшем комсомольском собрании. Я разозлился.

— Послушай, Васюков. Я работаю! Прихожу на работу к восьми и ухожу, в лучшем случае, в семь-восемь вечера, а то и в полночь! За последние две недели дважды был на выезде. Не было меня в управлении в это время. Понимаешь? Не было!

— Это не оправдание! Чтобы победить на идеологическом фронте — нам нужно учиться! Каждый день! Как говорил товарищ Ленин: учиться, учиться и еще раз учиться!

Мне очень хотелось сказать ему, что тот вместо того, чтобы заниматься делом, занимается хренью и при этом отвлекает от дела занятых людей, но вместо этого пришлось покаянно пообещать, что как только разгребу самые важные дела, то сразу займусь своим политическим образованием. После этого разговора, я пошел по коридору в нашу комнату и почти сразу наткнулся на своего непосредственного начальника. При виде меня Васильченко как-то нехорошо улыбнулся. По крайней мере, мне так вначале показалось, но уже спустя пару минут заулыбался и я.

— Отдохнуть, Звягинцев, не желаешь?

— Желаю, товарищ майор. Еще как желаю.

— Завтра у тебя выходной день.

— Серьезно?

— Серьезно, лейтенант.

В комнате я посмотрел на отрывной календарь. Первый выходной день у меня пришелся на вторник. К тому же я ушел с работы рано, еще семи не было. Тарасов, сидевший за отчетами, оторвал взгляд от бумаг и завистливо сказал мне на прощание: — Счастливчик. А мне тут разгребать до самой ночи. Эх! Иди уже, Костя, не трави душу.

Первой новостью стало письмо, которое я нашел в своем почтовом ящике. Судя по штемпелю, оно пролежало около двух недель. В нем была копия заключения о смерти Натальи Витальевны Скворешиной в результате сердечного приступа. Секунд пять не мог понять, какое отношение имеет ко мне смерть этой женщины и только брошенный взгляд на адрес заставил меня вспомнить. Калуга. Умерла бывшая хозяйка этой квартиры — моя фиктивная жена. Теперь ее больше не было, осталась только эта бумажка. Нетрудно было догадаться, что заключение о смерти прислала ее сестра. Заглянул в конверт. Больше никаких бумаг в нем не было.

"Теперь я официальный холостяк, — усмехнулся я и выбросил смерть уже незнакомой мне женщины из головы. Сейчас меня больше волновала горячая ванна. Приведя себя в порядок (почти полчаса отмокал в горячей ванне), я пожевал тушенки, запил ее горячим чаем и завалился спать. Проснулся и вспомнил, что у меня целый день отдыха. Сердце приятно заныло от предвкушения грядущего праздника. Пожалел, что в Москве нет ни Костика, ни Сашки Воровского, после чего решил составить программу отдыха. В нее входило обязательное посещение ресторана и женщина. Мельком подумал о Татьяне, но почти сразу отмел ее кандидатуру. Красивая и умная девушка, но за ней ухаживать надо, а мне нужна страстная, горячая женщина, поэтому я, недолго думая, позвонил на квартиру профессора. Хозяин дома должен быть на работе, в своем институте, а Олечка, возможно, дома. Но мои ожидания не оправдались. Трубку снял профессор.

— Кто звонит? — голос резкий, недовольный.

— Костя Звягинцев. Не забыли меня?

— Помню! — зло вскричал профессор. — Еще как помню! Я тебя в своем доме принимал, а ты... ты, с этой сучкой, моей женой, спал! Теперь ты еще имеешь наглость звонить...!

— Стоп! Я только с фронта приехал, а вы мне такое заявляете! — приврал слегка я, лихорадочно вспоминая, когда мне в последний раз довелось видеть Олечку.

"Четыре месяца назад я... встречался с Костиком, а с ней.... — но додумать мне дал возмущенный вопль профессора.

— Этот капитан тоже так заявил, когда я его застал в своей постели! Эта тварь, шлюха, которую я ввел в свой дом....

— Я четыре месяца не был в вашем доме! Это вам понятно?! — при этом я добавил в голос командного тона.

Какое-то время ничего не было слышно, кроме громкого сопения разгневанного профессора и мне стало понятно, что тот до конца не уверен, был ли я любовником его жены или нет.

— Так что вам надо, Звягинцев? — наконец недовольно буркнул он.

— Меня интересует Костик. Где он сейчас? Если он в армии, тогда дайте номер его полевой почты.

— Какая-то зенитная... или пулеметная дивизия, — сухо буркнул профессор. — Подождите. Сейчас посмотрю где его письмо и продиктую адрес полевой почты.

Положив трубку, я подумал: — Если он у зенитчиков, то ему повезло. Все-таки не на передовой. Гм. Интересно, а где теперь Олечка обитает?".

Записав адрес полевой почты, я положил трубку. Ситуация несколько осложнилась. Я был немного знаком с парой ее подруг, но их телефоны уже давно потерялись, кроме Светы, с которой мы несколько раз встречались. Набрал ее домашний номер, но телефон не отвечал и тогда я позвонил на работу. На месте ее не оказалось, но девичий голос сказал, что Светлана Николаевна сейчас на заднем дворе — товар принимает.

— Надолго?

— Не знаю. Может еще минут двадцать,... а может и полчаса.

— Спасибо, — сказал я и положил трубку.

Выходить на улицу мне жутко не хотелось. Я достаточно намерзся за эти недели, но и есть тушенку у меня не было ни какого желания, так как основным продуктом у нас в командировках была эта самая тушенка. Правда, перебирая банки я нашел какие-то рыбные консервы, но и они не вызывали желания питаться дома. Хотелось жареной картошечки, сочной горячей отбивной, соленых огурчиков и прочих прелестей ресторанной кухни. Да так хотелось, что дважды слюну проглотил.

"Что-то надо делать. Время около одиннадцати. Гм, — я задумался на минуту. — Все. Решено. Иду обедать. Все остальное будем решать... после сытного обеда".

Я уже слышал, что в начале этого года открылось несколько коммерческих ресторанов и один из них, под названием "Аврора", находился не так далеко от меня.

Спустя полтора часа сытый и довольный жизнью, потягивая коньяк, я наблюдал за клиентами ресторана. Их было немного в будний день, к тому же деньги, что мне пришлось выложить за обед, составляли почти половину лейтенантского жалования. Первым делом внимание привлекла компания из трех молодых офицеров. Быстро жуя, они негромко, но очень оживленно, обсуждали. Не фронтовики, сразу определил я. В их глазах не было злой бесшабашности и глухой тоски, которая сразу выдавала человека, прибывшего с фронта. Вообще в зале сидело два десятка несколько человек. По большей части офицеры и две семейные пары гражданских лиц. Для большого зала ресторана людей было совсем немного.

"Может мне просто подъехать к Светлане на работу? Пообщаюсь, заодно узнаю, что там случилось с Олечкой. М-м-м.... Решено. Так и сделаю".

Расплатившись по счету, я прошел через зал. Забрав у гардеробщика свою шинель, неторопливо надел ее, потом стал у зеркала, чтобы надеть шапку. Неожиданно хлопнула входная дверь и в зеркале отразилась фигура подтянутого капитана, который быстро прошел в зал.

"Не раздеваясь, поперся. Чего.... — не успел я так подумать, как понял, что мне его лицо несколько знакомо. — Где-то я его видел. Вот только где?".

Стоило мне убрать мысленно с лица усы, как я сразу вспомнил, где его видел. На фото. Это было лицо второго предателя, чью фотографию показывал мне Мошкин месяца полтора назад. И теперь он в Москве.

"Идти за ним в зал?".

Не успел я поставить перед собой этот вопрос, как капитан снова показался в вестибюле. Скользнул по мне внимательно-настороженным взглядом в тот момент, когда я протягивал гардеробщику гривенник, он быстро прошел мимо. Брать я его не рискнул. Было видно, что он настороже, так как его правая рука сейчас находилась в правом кармане шинели, а в левой руке он сжимал перчатку. Он явно был готов стрелять при малейшей опасности, а я еще не научился ловить пули руками.

"Что делать?".

Слепой случай случайно свел нас вместе. Чего мне сейчас меньше всего хотелось, так это приключений на свою задницу. А они будут, подсказывала мне интуиция. Может, плюнуть.... При этом было понятно, что разойтись нам с этим иудой просто так уже не получится. Выйдя из ресторана, я почти сразу увидел его, стоящего на углу и наблюдающего за входом в ресторан. Он явно кого-то ждал и хоть внешне держал себя в руках, нервничал, правда, сейчас он вытащил руку из кармана и похлопывал руками в перчатках.

Я оглянулся по сторонам, с видом никуда не торопящегося человека, и тут мне в глаза бросилась огромная очередь около продмага, находящегося на другой стороне улицы. Вот только тянулась она не из дверей, а со двора, и что меня в ней удивило, так это большое количество стоящих в ней мужчин. Неторопливо подойдя к хвосту очереди, я стал так, чтобы видеть краем глаза немецкого агента.

— За чем стоим? — поинтересовался я женщины, стоящей в хвосте очереди.

— Водку без талонов дают, — буркнула женщина, не поворачивая ко мне головы, закутанной в пуховой платок.

— И сколько она сейчас стоит без талонов?

— Вы что, с неба свалились? — обернулась ко мне женщина и, увидев перед собой молодого офицера, устало усмехнулась. Лицо у нее было сравнительно молодое, но при этом худое и изможденное. — Вы, похоже, недавно в Москве. Тридцать рублей бутылка. По две бутылки в руки дают.

— Действительно дешево! Мне приходилось и по пятьсот за бутылку платить.

— Так у нас на рынке столько же стоит. Вставайте, товарищ офицер. Очередь быстро идет.

— Уговорили, — в свою очередь усмехнулся я. — Постою.

Не успел я простоять и пяти минут, как за мной уже встало три человека. Один из них инвалид. Левый рукав его солдатской шинели был заткнут за ремень. Не успел встать, как сразу обратился ко мне с вопросом: — С какого фронта, лейтенант?

— С центрального.

— Ну и как там?

— Воюем, — и я криво усмехнулся.

— Довоевались уже. Так довоевались, что дальше некуда, — зло буркнула, стоящая за инвалидом старая женщина.

После ее крамольных слов разговоры в конце очереди сразу примолкли. Зато в самой очереди разговоры шли полным ходом. Кто-то из женщин хвалился, как ей удалось в этот месяц хорошо карточки отоварить, другая рассказывала о том, как они с мужем в деревню ездили без пропуска менять вещички на картошку, третья сетовала на горькую судьбу соседки. Та, на днях, сразу две похоронки получила — на мужа и на сына. Где-то впереди поругивали колхозников за сумасшедшие цены на рынках...

За мной уже выстроилось человек двадцать, когда капитан посмотрел на часы, после чего развернулся и пошел по улице, в обратную сторону от ресторана. Мне только и оставалось, что следовать за ним следом, так как ничего другого в голову не приходило.

— Нет. Не буду стоять, — как бы сожалея, протянул я. — С другом договорился встретиться. По времени не успеваю на встречу.

— Так если вы быстро обернетесь, мы очередь подержим. Правда, бабоньки? — неожиданно предложил инвалид, стоявший за два человека после меня.

Я ничего не успел ответить, как из очереди торопливо вышел незаметный мужчина, в черном мешковатом пальто и шапке-ушанке, до этого стоявший далеко впереди меня и торопливо пошел по улице вслед уходившему капитану.

— Мужчина, вы вернетесь?! — раздался голос одной из женщин.

Но тот даже не обернулся на крик. Народ с некоторым недоумением проводил его взглядами. Водка дешевая, а он не хочет стоять.

— Спасибо. Если получиться — вернусь, — с этими словами я вышел из очереди и пошел по улице, держа в поле зрения черное пальто.

Кое-какие навыки слежки у меня были, вот только практики кот наплакал. Засаду устроить или часового снять — это мое, а незаметно кого-то преследовать, тем более по городским улицам, — не мой профиль, особенно если это человек, натасканный для подобных дел. Когда преследователь в черном пальто неожиданно резко свернул за угол, я сразу последовал за ним. Народу было немного, только поэтому я отметил вышедшего из телефонной будки приземистого, плотного мужчину, одетого в телогрейку и треух, а его брюки были заправлены в кирзовые сапоги. Вроде ничего необычного, вот только переглянулись они с мужчиной в черном пальто. Не просто скользнули друг по другу рассеянным взглядом, а именно переглянулись так, словно передали друг другу невидимый пароль — опознание. Только теперь мне стало понятно, что чуть было не вмешался в секретную операцию, которую проводили наши контрразведчики.

"Ловите, парни, ловите. Теперь это не мое дело, — с этой мыслью я резко поменял направление. Увидев впереди сквер, я вдруг неожиданно вспомнил это место. Здесь недалеко была пивная, в которую мы ходили, будучи студентами. В первый раз меня сюда привел Костик. Потом мы нередко ходили сюда уже втроем. Сашка Воровский, Костик и я. Как я помнил, раньше в этом заведении вкусно и дешево кормили. Да и пиво было тогда не "балованное". С водочкой, да под бутерброды с колбасой и жирную селедочку, посыпанную лучком, шло оно просто замечательно.

"Водочки, грамм 100 для снятия стресса сниму, а после этого к Светлане поеду".

Пивная была открыта. Мазнул глазами по названию "Павильон — закусочная ? 27", подошел, толкнул дверь. Не успел сделать и пары шагов, как понял, что война и здесь наложила свою лапу. Исчезла куда-то Зинаида Ивановна, пышная и румяная, приветливая хозяйка этого заведения, нередко отпускавшая студентам в долг, а вместо нее теперь стоял за стойкой мордатый мужик с вороватыми глазами. Подойдя к стойке, брезгливо огляделся. Раньше за спиной буфетчицы стояла пирамида из банок с крабами, которая теперь исчезла. На витрине, раньше радовавшей глаз свежими и разнообразными закусками, теперь лежали кучками тощие бутерброды с серой, непонятно из чего сделанной, колбасой, вареная картошка и нарезанная крупными кусками селедка. Посредине павильона, у стены, появилась железная печь. Раньше здесь было весело и шумно, правда, иногда и скандалили, но потом мирились, заливая мир водкой и пивом. Людей в дневные часы было немного. За длинными столами сидели три компании, и одна из них, блатная. Гуляла компания молодой шпаны. Говорили по "фене", стараясь показать всем, что они — солидные уркаганы. Смятые папироски в зубах. Нож, воткнутый в стол. Если из других посетителей никто на меня не обратил особого внимания, то шпана проводила меня подозрительными взглядами. Откуда он тут, такой гладкий здесь взялся? Взяв у буфетчика водку и тарелку с нарезанной селедкой и двумя тоненькими кусочками хлеба, я сел за стол, заваленный обрывками бумаги, рыбьих костей и свернутых кульков с окурками, которые служили пепельницами. Напротив меня сидело двое крепких мужичков рабочего вида. Обоим лет за пятьдесят. На ногтях черная, несмываемая кайма въевшейся, за десятки лет работы, грязи. Один из них в этот самый момент разливал шкалик водки в пиво.

— Привет, мужики! — поздоровался я.

— Здорово! — вразнобой ответили они, с любопытством оглядывая меня.

Я опрокинул в себя водку, занюхал кусочком хлеба. Посидел пару минут, чувствуя, как разливается во мне тепло, и только затем стал прокручивать сложившуюся ситуацию в голове, пока не пришел к выводу, что все сделал правильно, кроме одного. Мне надо было сразу сообщить об этом своему начальству, так как дело этих предателей было в ведении отдела подполковника Быкова. Да и эти товарищи, интересно из какого управления? Никого из них я раньше никогда не видел. При этом не замедлить сделать для себя еще один неутешительный вывод: мои планы на сегодня накрываются медным тазом. Я быстро встал и только развернулся к выходу, как один из работяг живо повернулся ко мне и спросил: — Вы что совсем уходите, товарищ офицер?

— Совсем.

— А это как? — задал он новый вопрос, но уже его приятель, жестом показал на тарелку с хлебом и селедкой.

— Это все вам.

— О, как подвалило нам, Петрович, — тут же высказался мужичок, до этого разбавлявший пиво водкой.

Когда я уже выходил, за моей спиной кто-то пьяным голосом пропел:

— "Посмотрела на часы

— половина третьего.

Капитана проводила,

а майора встретила...".

"Все-таки меня засекли! Мать вашу! — эта мысль молнией проскочила в моем мозгу, стоило мне перешагнуть порог и увидеть стоящую у бордюра напротив входа черную машину. В следующую секунду дверцы автомобиля распахнулись, из нее вылезли двое мужчин и быстрым шагом направились ко мне. Один из них был мужик в телогрейке, стоящий тогда на перекрестке. Это он меня выследил. Сейчас он шел следом за широким в кости мужчиной в кожаном пальто и бурках. Тот, остановившись напротив меня, достал и показал мне удостоверение "НКО. Главное управление контрразведки "СМЕРШ". "Ватник" встал сбоку, держа руку в кармане.

— Майор Сиротин, — представилось "кожаное пальто". — Прошу предъявить ваши документы, товарищ лейтенант.

— Здравия желаю, товарищ майор. Лейтенант Звягинцев, — и я продемонстрировал ему свое удостоверение.

Вместо того чтобы расслабиться при виде коллеги, мужчина, наоборот, напрягся, а глаза стали злыми и колючими. Я догадывался, почему так насторожился майор. Абакумов и Берия к этому времени стали, если можно так выразиться, противниками, борясь за внимание Сталина. Абакумов стал заместителем Сталина как наркома обороны, что значительно повысило его статус. Теперь он стал независим от Берии и превратился из подчиненного в его соперника. 15 мая 1943 года нарком внутренних дел Лаврентий Берия инициировал создание Отдела контрразведки (ОКР) "СМЕРШ" НКВД СССР. СМЕРШ Наркомата внутренних дел должен был обеспечить наведение общественного порядка по всей территории СССР, охрану тыла в непосредственной близости от фронта и на освобождаемых от оккупантов территориях, безопасность особо важных объектов и коммуникаций, охрану мест заключения, организацию спецсвязи.... Не говоря уже о борьбе со шпионажем и диверсиями. То есть обе эти организации занимались одним и тем же делом, а значит, на данный момент я выглядел не как коллега в борьбе со шпионами, а как конкурент. И это еще было мягко сказано.

— Кто ваш начальник?! — резко спросил он.

— Звоните в управление, товарищ майор.

— Пусть так. Тогда другой вопрос: что вы здесь делаете, лейтенант?!

— У меня выходной день. Наслаждаюсь отдыхом.

— Это тоже подтвердят в управлении? — усмехнулся майор, вот только усмешка у него была кривая. Он не верил мне.

— Так точно. Я могу идти?

— Нет. Вы поедете с нами.

— На каком основании?

— Мы проводим секретную операцию, и вы оказались в нее замешаны. Вот насколько серьезно, нам и предстоит выяснить.

— Сначала вам придется переговорить с моим начальством, товарищ майор, — ответил я, одновременно прикидывая, сколько у меня есть шансов вырубить обоих контрразведчиков. Получалось немного. "Ватник", стоящий настороже, стоит мне только дернуться, в ту же секунду выхватит пистолет и выстрелит. Убивать у него, конечно, приказа нет, но прострелить предплечье или ногу может вполне.

— Поедете с нами, лейтенант, а там и позвоните, — заявил майор уже в тоне приказа.

— Подчиняюсь приказу старшего по званию, — ответил я недовольным тоном.

Машина несколько минут покрутила по переулкам, потом выехала на улицу и остановилась. Ехали недолго. Минут семь.

— Выходите, лейтенант, — скомандовал мне майор-контрразведчик.

Не успел я ступить на снег, как у меня за спиной встал "ватник". Даже не видя его, я ощутил, как тот сразу напрягся и наверняка сунул руку в карман, где лежал пистолет.

Быстро огляделся по сторонам. На улице было несколько женщин, идущих по своим делам. Где-то в двадцати метрах неторопливо шел мужчина в бобровой шубе и шапке пирожком, держа портфель. Довольно далеко, у телефонной будки стояла молодая пара. То ли ссорились, то ли спорили, но по любому было видно по их резким жестам, что говорили они явно на повышенных тонах. Совершенно незнакомая улица....

"Да нет, знакомая, — тут же поменял я свое мнение, стоило мне мазнуть взглядом по табличке с названием улицы. — Интернациональная".

— Идемте! Нам сюда, лейтенант! — позвал меня майор, стоя у подъезда дома.

— Куда сюда? Я думал, что мы едем в управление!

— У меня есть более простой способ убедиться в правдивости ваших слов, — жестко заявил майор.

— Сказано иди, значит, иди, — раздраженно и зло буркнул у меня за спиной "ватник".

В подъезде нас встретил еще один сотрудник. Мужчина в черном мешковатом пальто. При виде меня он ничего не сказал, только усмехнулся.

"Значит, это он меня еще там, в очереди, засек".

— Ничего нового? — спросил майор сотрудника, дежурившего в подъезде.

— Никак нет, товарищ майор.

— Идемте, лейтенант.

Не успели мы зайти в квартиру, расположенную на втором этаже, как в прихожую чуть ли не вбежал оперативник. Судя по его бледному лицу и растерянным глазам, можно было понять, что случилось нечто весьма неординарное.

— Товарищ майор, разрешите доложить! Задержанный....

— Молчать! В комнате все расскажешь. Трефьев! — он полуобернулся к стоящему за моей спиной "ватнику". — Проследи!

Тот понятливо кинул, после чего майор вышел за испуганным сотрудником в комнату, плотно закрыв за сбой дверь. Дом был старой постройки и поэтому двери представляли собой сплошной монолит, так что хоть за ней и говорили на повышенных тонах, разобрать было ничего нельзя. Прошло минут десять, когда снова появился майор с перекошенным от злости лицом. Брошенный на меня взгляд предвещал мне ничего хорошего. Что у них там случилось?

— Трефьев, остаешься здесь за старшего! — резко и зло скомандовал Сиротин. — Я в Управление! Лейтенант, идешь со мной!

Судя по тому, что меня перестали охранять, стало понятно, что выстроенное против меня обвинение каким-то образом сорвалось. Я не знал, что немецкий шпион имел двойную страховку: кроме ампулы с ядом в воротнике, который при его захвате опытные контрразведчики сразу оторвали, у того имелась вторая порция отравы под зубной коронкой. Шпион все тянул, не решаясь его использовать, но за него все решили контрразведчики, начав его обрабатывать. Один из ударов в челюсть привел яд в действие.

Майор, оставив меня сидеть в комнате дежурного, ушел докладываться начальству. Когда он снова появился, то его бледное лицо было покрыто испариной, которую тот непрерывно вытирал несвежим носовым платком.

— Идем.

Приведя меня в кабинет, Сиротин несколько минут сидел, глядя отсутствующим взглядом куда-то в пространство, потом словно очнулся, бросил на меня раздраженный взгляд, и только тогда снял трубку. Дозвонившись до моего начальства и коротко переговорив, передал мне трубку и только потом, заручившись устным одобрением подполковника Быкова, я около двух часов просидел у следователя, после чего подписав свои показания, покинул Управление "коллег" и поехал докладываться Быкову. Тот выжал из меня все, до последней подробности, после чего отпустил домой, правда, уже в восьмом часу вечера.

Выйдя, я сел в трамвай и отправился домой. Шпион был захвачен и привел людей Абакумова в квартиру по улице Интернациональная. "Мошкин" как раз упоминал эту улицу. Вот только он тогда в бреду утверждал, что это третий этаж. Может шпион бредил? Или в горячке просто спутал этажи. А если нет? Тогда можно предположить, что квартира, расположенная на втором этаже, является всего-навсего ловушкой и тогда... тайник немецкого шпиона находится на третьем этаже. Почему именно этого дома? Не знаю. Просто сработала интуиция. Есть возможность проверить.

"А стоит мне во все это лезть? Зачем тебе надо?".

Несмотря на подобные мысли, я уже знал, что все равно проверю, тем более что у меня была такая возможность. Вернувшись, я переоделся в гражданскую одежду, после чего отправился в гости к одному человеку.

Еще в мою бытность студентом, мне случилось познакомиться с вором-домушником Тимохой. Он сразу пришел мне на ум, стоило только подумать о квартире-тайнике. Вот только найду ли я его сейчас? Вот только другого варианта у меня просто не было. Не сразу я нашел воровскую хазу, адрес которой мне в свое время дал вор. Теперь все зависело от того, на месте ли Тимоха, а главное, в каком состоянии он находится. Полтора часа мне пришлось потратить на поиски, пока я нашел нужный мне дом. Электричества не было, зато в окнах мелькал колеблющийся свет — горели свечи. Толкнул калитку, затем прошел через двор и постучал в дверь. Спустя минуту, дверь со скрипом отворилась, и на пороге обрисовался в тусклом, неровном свете женский силуэт. Какое-то время женщина всматривалась в меня, потом подвыпившим голосом спросила: — Тебе чего, красавчик?

— Тимоха нужен. Скажи Студент пришел.

— Жди, Студент.

Спустя пару минут, на пороге показался Тимоха. На его плечах было наброшено пальто. Зябко передернув плечами, он несколько секунд вглядывался в меня и только потом воскликнул: — Здорово, Студент! Какими судьбами?

Быстро оглядел его. Определив, что тот не пьяный, достал руку из кармана и раскрыл ладонь. На ней лежало золотое женское украшение. Тот бросил взгляд на драгоценность, потом снова посмотрел на меня.

— И чего?

— У меня рыжье есть. Получишь все, если сговоримся по делу.

Вор оглянулся на дверь, закрыта ли она, и только потом спросил:

— Что за дело?

— Отойдем в сторону, там и объясню.

Когда я замолчал, он пару минут молчал, соображал, потом спросил: — Адрес скажи.

Стоило мне назвать адрес, как он радостно оскалился: — Так это барский дом. Чего уставился? Из старых домов, при царе построенных. Один кореш мне.... А! Ладно, знаю я такие дома. Тебе что там надо?

— Пока сам не знаю.

— Ты, паря, даешь!

— Так пойдешь или нет?

— Отвечаешь, что хавира пустая?

— Отвечаю!

Спустя час мы подходили к дому. После короткого обсуждения, было решено проникнуть в дом через второй подъезд. В квартире наверняка оставили засаду, но при этом могли оставить пост на улице или в подъезде. Если за домом наблюдали, то вполне могли посчитать за жителей, поздно возвращавшихся домой. К моему удивлению я увидел, что чердак, через который мы добрались до первого подъезда, оказался не заперт. Тимоха увидев мое удивленное лицо, тихо шепнул: — Еще когда фриц Москву бомбил, указ издали, чтобы всегда был свободный доступ на крышу. До сих пор не отменили.

Добрались до третьего этажа. Я ему еще по дороге уже объяснил, что не знаю номера квартиры, на что он буркнул: — Там разберемся.

— Стой на месте, — тихо скомандовал он мне, когда мы ступили на лестничную площадку, а сам, осторожно передвигаясь по площадке, стал щупать коврики у двери. Что он делал, угадать было нетрудно. На улице снег и жильцы квартир вытирают о половики ноги. Отсюда вывод: если в квартире живут люди — половик мокрый или влажный. У одной из квартир Тимоха остановился и кивнул головой в сторону двери. Испытывающим взглядом посмотрел на меня, как бы оценивая, нет ли у меня мандража, после чего тихо спросил: — Ну, что, идем?

Я кивнул головой. Тимоха оказался виртуозом своего дела, затратив менее пятнадцати минут на вскрытие двух дверных замков. Войдя вслед за ним, я аккуратно прикрыл дверь. Натянул на руки перчатки, а вторую пару сунул ему в руку. Тот удивленно посмотрел на них, но говорить ничего не стал, а просто натянул их на руки. Некоторое время мы оба вслушивались в тишину, заодно привыкая к темноте, и только потом прошли в комнату. Вокруг меня сомкнулась тяжелая, вязкая тишина, но вору она видно такой не казалась, потому что, он быстро и почти бесшумно обошел всю квартиру, при этом задергивая тяжелые шторы на окнах. Только после этого включил фонарик. В следующую секунду загорелся у меня фонарик. Домушник, подсвечивая себе фонариком, провел пальцем по столу, затем тихо сказал: — Месяца три, а то и больше здесь никого не было. Так что ищем?

— Осмотрись сам. Тайники. Короче все места, где можно спрятать ценные вещи. И еще раз повторяю. Ничего не брать. Ничего. Ты меня понял?

— Да говорил ты уже. Чего повторяешь? — недовольно буркнул вор.

Он сначала заглянул на кухню, потом обшарил взглядом гостиную, подсвечивая себе фонариком, после чего исчез в спальне. Дожидаясь его, я остался сидеть на стуле в гостиной. Когда он вернулся, бросил на него вопросительный взгляд, но тот, проигнорировав его, сразу направился в ванную, а спустя пять минут вышел из нее с довольным видом, неся портфель в руке.

— Не это ищешь?

Я только пожал плечами.

— Что там?

— Сам сказал никуда не лезть, а я свое слово привык держать.

Портфель оказался довольно тяжелым. Открыв замки, заглянул. Тот на половину был заполнен холщевыми мешочками. Самому стало интересно. Достал один под любопытным взглядом вора и ссыпал содержимое в ладонь.

— Тьфу, — не скрывая своего разочарования, буркнул Тимоха. — Старинные монеты. И даром не нужны, пусть даже золотые. Спалиться на них — раз плюнуть. У меня кореш на таком товаре враз спалился. Четыре года потом лес валил.

Я закрыл портфель.

"Это совсем не то. Вот только что коллекция монет здесь делает? Может, от настоящего хозяина квартиры осталась? Или... значка фрица. Отложил на черный день".

— Я его заберу, но это не то. М-м-м.... Знаешь, я вот что сейчас подумал. Это вполне возможно, может быть чемодан или большая коробка.

Тот бросил на меня взгляд, в котором явственно читалось: с каким придурком меня судьба связала, после чего резко развернулся и пошел в прихожую, а спустя несколько минут разворошив в кладовой хлам, состоящий из старой обуви, узлов и баулов, достал потертый, старый чемодан. Положил его на пол, без слов ковырнул каким-то крючком замки и откинул крышку. Там лежали плотно упакованные два ряда папок.

— Тимоха, выйди пока в комнату.

Тот, скользнув взглядом по коричневому картону, что-то невнятно буркнул и ушел в гостиную. Открыв верхнюю папку, я тут же ее закрыл, после чего с минуту тихо, но зло матерился. Отведя душу, закрыл чемодан и позвал вора.

— Закрой замки, и давай поставим его на место.

Мы поставили чемодан к дальней стенке, завалили его хламом. Я повернулся к Тимохе.

— Об этом ни слова, а еще лучше будет, если ты на пару недель уедешь куда-нибудь.

Тот на мои слова зло ощерился: — Ты, Студент, меня на что подписал, а?! Что-то политическое?!

— Успокойся. Держи. Это за работу и за молчание, — я вытащил руку из кармана и протянул ему замшевый мешочек.

Тот настороженно взял, развязал тесемки, высыпал содержимое на ладонь и, не удержавшись, ахнул от восторга.

— Вот это да! И каменья настоящие?

— Отвечаю!

— Кучеряво живешь!

— Так уедешь?

Тот только кивнул головой, не отрывая взгляда от золотых украшений. Потом поднял голову и уже довольным голосом сказал: — Студент, как такое дело подвернется — дай знать!

Спустя полчаса мы с ним расстались. Особой опасности с его стороны я не видел. Он только знал меня в лицо. И больше ничего. Привезя домой портфель, я первым делом поинтересовался его содержимым.

"Точно. Значка фрица".

Эта мысль образовалась у меня в голове, стоило мне найти на самом дне портфеля небольшой замшевый мешочек. Стоило мне взять его в руки, как сразу понял, что тот хранит. Бриллианты. Посмотрел, потом ссыпал их обратно в мешочек. Спрятав портфель, пошел к двери, а спустя час уже находился на Интернациональной улице. Посмотрел на часы. Стрелки показывали пятнадцати час. Войдя в телефонную будку, снял трубку и набрал номер оперативного дежурного. На мое счастье дежурил майор Васильченко, и поэтому долго не пришлось ничего объяснять. Выслушав, он приказал мне продолжать наблюдение за домом, но никоим образом не вмешиваться и ждать подъезда оперативной группы. Положил трубку, я довольно усмехнулся, но сразу передернул плечами. Бр-р-р! Холодно, однако. Спустя пятнадцать минут подъехали две машины. Из первой вылез капитан Быстров. Я подошел к нему.

— Что, лейтенант, в Шерлока Холмса решил поиграть?

— Никак нет, товарищ капитан, — официально ответил я, при этом делая вид, что обиделся.

— Ладно тебе. Сейчас Быков подъедет, а пока обрисуй обстановку.

Я повторил ему все то, что уже рассказал Васильченко. Решил наблюдать за домом, так как мне все это довольно странным показалось, а спустя полтора часа наблюдения вдруг заметил, как в квартире на третьем этаже мелькнул луч фонарика.

— И все? Ты в своем уме, Звягинцев?! А если у хозяев квартиры пробки перегорели?! Тогда что?

— Так света там до этого вообще не было, а потом фонарик засветил. Луч мелькал там... — я посмотрел на часы, — минут двадцать, не меньше.

— Хм, — задумался капитан. — А из подъезда кто-нибудь выходил?

— Из первого подъезда, точно никто не выходил, товарищ капитан. Из второго вроде выходили.

— Что значит вроде, лейтенант?

— Так темно. Много тут увидишь?

— Ладно, — недовольно буркнул Быстров. — Приедет подполковник — пусть сам с тобой разбирается.

Вскоре подъехала вторая машина, которая привезла подполковника. После того как я изложил все Быкову, тот посмотрел на белевший в темноте фасад дома и сказал: — Окна покажи.

Я показал, после чего он внимательно осмотрел дом, затем слегка повернув голову к стоящему за его спиной капитану, негромко приказал:

— Быстров, бери двух человек и эксперта. Попробуйте пройти чердаком. Если тот закрыт, возвращайтесь.

Спустя десять минут, от Быкова прибыл человек.

— Мы нашли следы на чердаке, товарищ подполковник, — отрапортовал оперативник. — Они привели нас к квартире номер 12.

После этих слов лицо подполковника приняло выражение гончего пса, взявшего след.

— Блокировать оба подъезда! Звягинцев, за мной!

Спустя пять минут, мы с Быковым стояли на лестничной площадке третьего этажа. У двери квартиры стоял эксперт вместе с капитаном. Увидев подполковника, Быстров подошел к нам.

— Эксперт говорит, что дверь квартиры недавно вскрывали, товарищ подполковник.

Быков нахмурился. Мне его мысли нетрудно было прочитать. Неужели, опоздали?!

— Вскрывайте дверь!

Тимоха, если исходить по времени вскрытия замков, превосходил эксперта, как минимум, в два раза. Щелкнул второй замок, и эксперт быстро отошел в сторону. Кивок Быкова и в темноту с оружием наготове быстро шагнул Быстров вместе с одним сотрудником. Еще спустя несколько минут мы все стояли среди ярко освещенной гостиной, за исключением одного из оперативников, оставшегося дежурить на площадке. Не надо быть экспертом, чтобы не заметить на полу мокрые, смазанные отпечатки ног и вскоре из ванной раздался голос одного из сотрудников: — Здесь что-то было!

На его голос сразу пошел эксперт. Подполковник заиграл желваками. Он явно нервничал, хотя старался не подавать вида. Я присел на тот же стул, на котором сидел, придя в квартиру пару часов тому назад, в первый раз. Неожиданно из прихожей раздался взволнованный голос оперативника: — Товарищ подполковник! Идите быстрее!

Быков резко метнулся в коридор, а спустя несколько минут раздался его громкий и довольный голос: — Быстров! Двух человек к подъезду! Еще двух оставить дежурить в квартире! Если что заметят, докладывать сразу! Ты едешь со мной!

Хлопнула входная дверь. Я встал и сказал, находящемуся в комнате оперативнику: — Если что, я домой пошел.

— Счастливый, — недовольным голосом протянул тот. — Интересно когда нас сменят, кто-нибудь знает?

Я пожал плечами и пошел к двери.

Утром, как обычно, я приехал в Управление, прошел проходную и поднялся на свой этаж, но не успел снять шинель, как майор Васильченко, с темными кругами под глазами, злой и раздраженный, потащил меня к подполковнику. Уже то, что меня не вытащили ночью из постели, говорило о том, что у Быкова все прошло благополучно. Или около того. Сизый дым, стоявший облаком в кабине, полная пепельница окурков и четыре недопитых стакана с чаем, стоящих на столе, говорили о том, что хозяин кабинета всю ночь провел в своем кабинете.

— Здравия желаю, товарищ....

— Садись, лейтенант, — махнул рукой Быков. — Нет у нас сейчас на это времени!

Я сел. С минуту подполковник изучал меня. Потом покачал головой и спросил:

— Ты хоть представляешь, что натворил?

— Никак нет, товарищ подполковник! — отрапортовал я.

Он устало усмехнулся:

— Взял и столкнул лбами два управления! Сейчас понимаешь?

— Так я же не просто так, товарищ подполковник, а для пользы дела старался, — прикинулся я непонимающим ванькой.

— Это и так понятно, — буркнул сбоку Васильченко, дымя папиросой. — Вот что теперь дальше будет?

Я прекрасно понимал, в чем заключался этот далеко не риторический вопрос. Если компромат действительно имеет большую ценность, то есть определенная вероятность зачистки всех участников операции для того, чтобы не допустить даже намека на их существование, не говоря уже о том, что кому-то знать о содержимом папок. Ведь по нынешнему времени, это была самая настоящая сверхбомба, которая может капитально подорвать устои целого государства. Если положить на одну чашку весов компромат на ряд первых лиц государства, а на другую — жизнь десятка обычных сотрудников.... Как вы думаете, что перевесит? Я не сомневался, что именно об этом как раз и думали оба офицера.

— Ты мне вот что скажи, лейтенант, как тебе в голову пришла мысль о засаде?

Это было самое слабое место в моем плане. В принципе, если бы они задались целью меня уличить, то им это наверняка удалось, вот только сейчас они не в состоянии были вникать и анализировать, так как на кону стояли их судьбы. И этот вопрос был задан чисто из проформы, потому что они привыкли докапываться до сути.

— Из-за злости, наверно. Хотелось доказать.... Честно говоря, не знаю. Но когда меня майор Сиротин вез в управление, я спокойно все обдумал и решил, что все как-то просто произошло. И шпиона взяли, и на явочную квартиру вышли. Вот только этот иуда не был похож на немецкого резидента. Дерганый он был, напряженный какой-то. В ресторан входил, а рука с пистолетом в кармане. Явно кого-то искал. Или к нему на встречу должен был прийти человек. Люди майора Сиротина должны были это сразу понять и следить за ним дальше, а не брать его. Но и тут что-то пошло не так. Верно? Ведь шпион умер? — задал я неожиданный вопрос.

Быков переглянулся с майором.

— Смотри, Васильченко, какой умный у тебя подчиненный. Не успеешь оглянуться, как подсидит тебя.

— А вы думаете, товарищ подполковник, что я держусь за это место?! Я....

Его слова так и повисли в воздухе, так как вдруг раздался телефонный звонок. Подполковник чуть помедлил и только потом снял трубку: — Подполковник....

В следующую секунду он вскочил и вытянулся. Вслед за ним на ноги вскочил майор, а следом я. Лица у обоих, что у майора, что у подполковника, стали предельно напряженные. Две следующие минуты только и было слышно в кабинете: — Да. Да. Так точно. Да. Так точно.

Только когда трубка легла на аппарат, подполковник шумно вздохнул и почти довольным голосом сказал: — Ну, вот и все закончилось, — после чего схватил со стола стакан с остывшим чаем и с удовольствием, в несколько больших глотков, выпил. Мы с майором стояли и молча, ждали продолжения. Вот только оно стало неожиданностью, и по большей части для меня.

— Лейтенант Звягинцев, выражаю вам от лица командования благодарность за проявленный профессионализм и отвагу в деле по выявлению фашистской агентуры, окопавшейся у нас в тылу!

Я сделал довольно-торжественное лицо, вытянулся и четко отрапортовал: — Служу Советскому Союзу!

Затем подполковник словно бы замялся, что было само по себе удивительно для такого прямого и жесткого человека, и после некоторого колебания, сказал: — Правильный ты человек, Звягинцев. И отличный боец! Боевой, цепкий, сообразительный. Нам такие люди позарез нужны, вот только появились некоторые обстоятельства, из-за которых тебя от нас переводят.

— Товарищ подполковник, а что я не так сделал?! — воскликнул я, делая удивленное лицо, хотя при этом прекрасно понимал, что стоит за внезапным переводом. Если оставить меня в Управлении, то это станет прямым вызовом Абакумову. Это прекрасно понимали Сталин и Берия. Раскачивать лодку, в которой они все сидели, лишний раз никому не хотелось.

— Объяснять не буду. Думаю, со временем, сам поймешь.

— А куда меня переводят, хоть скажете?

— Верь — не верь, лейтенант, но этого я даже сам не знаю.

— Спасибо за все, товарищ подполковник. Разрешите идти?

Тот невесело усмехнулся.

— Иди.

Я отправился в отдел кадров, чтобы спустя двадцать минут выйти оттуда с круглыми глазами. Несмотря на свой богатый жизненный опыт, такого крутого поворота судьбы я не ожидал. Не совсем понимая, что меня ждет впереди, зашел в свой, теперь уже бывший, кабинет, где тепло попрощался с товарищами. Несмотря на то, что я не так уж хорошо их знал, так как толком сойтись с кем-то поближе, у меня просто не было времени, но вместе с тем, в трудных и опасных ситуациях, под пулями бандитов, они показали себя надежными товарищами. Ребята не спрашивали, куда меня переводят, но при этом, видя мое неплохое настроение, поняли, что у Звягинцева вроде все неплохо складывается.

Операция "Архив" получила свое название еще полгода назад. Ее разработкой начал заниматься отдел подполковника Быкова.

Все началось с того, что в один прекрасный день генерал из ведомства Абакумова получил некую информацию: найден архив, который содержал компрометирующие материалы на высокопоставленных лиц Советского Союза. Ниточка слухов и предположений о его возможном сосуществовании подобного компромата тянулась из далеких 30-е годов. Все эти слухи были связаны тем или иным образом с Бокием Глебом Ивановичем, начальником СПЕКО (Спецотдел). Этот отдел занимался радиоперехватом, дешифровкой, разработкой шифров, охраной государственных тайн и многим другим. Несмотря на то, что Бокий был только начальником отдела, он, в исключение из правил, подчинялся непосредственно только Центральному Комитету партии. Уже в те далекие годы уже ходили слухи, что компроматы на всю партийно-правительственную верхушку заносились в специальную "черную книгу", которая хранилась у Бокия. Когда началась большая чистка, начальник спецотдела был арестован, несколько месяцев находился под следствием, а затем особая тройка НКВД вынесла ему "расстрельный" приговор, приведенный в исполнение в тот же день, вот только "черная книга" так и не была найдена.

Неожиданно она снова возникла, словно феникс из пепла. Обладатели архива, долгие годы, державшие в тайне эти документы, собрались продать ее фашистам. Долго искали подходы, пока, наконец, не вышли на немецкую разведку. Основным звеном в этой цепочке стал старший лейтенант Мошкин или немецкий разведчик Пауль Гроссер. Проживший в России более шести лет, Гроссер, более чем кто-либо, понимал, что война Германией проиграна. Будучи весьма практичным человеком, он, в последнее время, все чаще задумывался, что ему дальше делать, если Рейх рухнет, пока на него не вышли хозяева этих самых документов. Стоило ему понять и убедиться, какое мощное оружие попало ему в руки, он приложил все силы, чтобы выйти на хозяев архива. У него ушло два месяца на выявление истинных хозяев архива, после чего, узнав где тайник, уничтожил их и начал свою игру. Именно он отправил двух своих агентов через линию фронта с образцами компрометирующих материалов, якобы полученных им от неких высокопоставленных лиц, которые хотят продать архив. Гроссер преследовал две цели. Давал Германии оружие, которое могло внести такой хаос и развал в верховные ветви власти советского государства, что по его действию оно было сравнимо с секретным оружием победы, которое Гитлер обещал немцам. При этом немецкий разведчик не собирался забывать о себе, так как деньги, полученные за архив, он собирался забрать себе. Да и новое звание с железным крестом в придачу не помешает. Когда полковник абвера фон Клюге прилетел из Берлина чтобы лично удостовериться в подлинности доставленных документов, то уже спустя сутки он составил и отослал шифрованное донесение своему шефу, адмиралу Канарису. Германской армейской разведке был предоставлен отличный шанс отыграться за все свои неудачи, вот только нелепая случайность спутала все карты. Партизанская засада и внезапное исчезновение Гроссера и полковника фон Клюге заставило Канариса действовать быстро, чтобы попробовать исправить ситуацию. Второй агент, перешедший линию фронта с образцами архива, по фамилии Шмыглов, уже через несколько дней был сброшен в Московской области. Ему была поставлена задача как можно быстрее выйти на след владельцев архива.

Одновременно с армейским СМЕРШом к разработке операции "Архив" приступили контрразведчики Лаврения Берии. Они получили ее от своего высокопоставленного информатора, служившего в ведомстве Абакумова.

До того самого дня, когда судьба столкнула меня с немецким шпионом, успехи поисков контрразведчиков обеих управлений были мало результативными из-за того, что старший лейтенант Мошкин, играющий немалую роль в операции "Архив" был немецким агентом. Большим успехом, как посчитали люди Берии, стал захват полковника фон Клюге, которому хватило четырех дней плотной физической обработки, чтобы рассказать все, что он знал, следователю. Они считали, что уже находятся в шаге от завершения операции, вот только это короткое расстояние стало для них непреодолимым из-за того, что Пауль Гроссер в разговорах с полковником подал информацию в частично искаженном виде.

Во-первых, архив "Мошкин" считал своей собственностью и не собирался делиться ею до того самого момента, пока не получит за него деньги. Во-вторых, у него в тайнике-квартире хранилось кое-что еще, доставшееся ему во время чистки внутри НКВД в 1937-38 годах. Это время потом в истории назовут Большим террором. Вот тогда-то у него появилась очень дорогая и ценная коллекция старинных монет, а так же ряд ценных предметов искусства, которые со временем он продавал, а на деньги покупал бриллианты.

Это было только его, и он не собирался ни с кем этим делиться. Скрыл ото всех, но не от меня. А дальше все было просто. Армейские контрразведчики сумели вычислить Шмыглова, который был у них в разработке, но брать его не стали в надежде, что тот их выведет на архив. Все шло по плану, пока не появился я. Сначала они приняли меня за немецкого агента, но на поверку человек оказался сотрудником конкурирующей стороны, а это могло означать только одно: люди Берии параллельно проводят свою операцию. Другую версию просто не рассматривали, да и времени не было. Майор Сиротин тут же получил приказ от своего начальства: срочно форсировать события. Скоропалительность и непродуманность действий контрразведчиков привели к гибели немецкого агента и провалу операции.

Когда был найден чемодан, Быкову стоило только приоткрыть его, как он понял, что они нашли то, о чем уже долгие годы ходили смутные слухи. У него, человека с железными нервами, вдруг неожиданно и резко заколотилось в груди сердце, при этом одновременно он почувствовал, как по спине побежали холодные мурашки. Он прекрасно представлял, что куча серых невзрачных картонных папок может легко привести его к пуле в затылок. Ему пришлось приложить немалое усилие, чтобы подавить чувство внезапно поднявшегося в его душе страха и осторожно, словно эта была ядовитая гадюка, вытянуть одну из картонных папок. Нескольких секунд подполковнику хватило, чтобы убедиться в подлинности документов, после чего он закрыл папку и бросил ее в чемодан. Быков выпрямился и замер. Теперь он отдаст приказ, и больше ничего от него не будет зависеть. Там где-то наверху будут решать: жить ему или умереть. Наткнувшись на непонимающий взгляд Васильченко, который не знал, что они ищут, неожиданно разозлился на себя, на свою неуверенность и страх:

— Майор! Срочно пошли людей на улицу! Пусть проверят подходы и сразу доложат!

После полученного доклада о том, что ничего подозрительного не замечено, последовал новый приказ:

— Майор, оставишь засаду, а сам берешь еще одного человека и едешь со мной!

Спустя полчаса Быков уже входил в кабинет наркома внутренних дел. Лаврентий Берия, молча, выслушал доклад подполковника, потом бросил на него острый испытывающий взгляд, и только потом спросил: — Быков, ты в папки заглядывал?

— Только в одну, товарищ Берия. И только затем, чтобы убедиться, что мы нашли то, что искали.

— Хорошо. Иди.

Еще через час автомобиль Берии понесся по ночным улицам столицы. Он был в курсе, что Абакумов уже был у Сталина с докладом. Несмотря на то, что именно его люди довели операцию "Архив" до конца всесильный нарком волновался. В этих папках лежала бомба замедленного действия, которая могла взорваться в любой момент. Не успел он приехать, как его сразу провели в кабинет вождя.

— Рассказывай, Лаврентий.

— Товарищ Сталин, может сначала нам сюда папки с документами принесут?

— Хорошо. Пусть несут.

Дежурный офицер охраны внес чемодан и вышел. Берия открыл его, а затем откинул крышку. Сталин покосился на папки, уложенные в два ряда, и вдруг неожиданно произнес: — Значит, он все-таки собрал.

При этом он покачал укоризненно головой и только тогда обратился к наркому: — Говори, Лаврентий.

Внимательно выслушав наркома, Сталин неожиданно поинтересовался: — А как вышли на немецкого агента?

Берия смешался, так как торопился и не уяснил всех подробностей операции, но фамилию лейтенанта запомнил со слов Быкова.

— Лейтенант Звягинцев, товарищ Сталин. Он выследил немецкого агента. Служит в отделе подполковника Быкова.

— Так это я про него слышал от Абакумова?

— Наверно, товарищ Сталин.

— Почему так неуверенно говоришь, Лаврентий?

— Я ведь не знаю, что вам говорил генерал Абакумов, — с тщательно скрываемым волнением ответил нарком.

— Верно. Не знаешь, — хитро усмехнулся Сталин, внимательно смотревший в это время на наркома внутренних дел.— Да не волнуйся так, Лаврентий. Я тебе больше верю в этом деле.

Берия облегченно выдохнул воздух. Сталин некоторое время молчал, потом спросил:

— Теперь скажи мне: как много людей знает об этих папках?

— Из моих: только подполковник Быков, товарищ Сталин.

— Что он знает?

— Он заглядывал только в одну папку, чтобы убедиться в подлинности....

— Хорошо. Иди, Лаврентий.

Не успел нарком дойти до двери, как его неожиданно остановил голос Сталина: — Ты, Лаврентий, этого лейтенанта переведи из Управления куда-нибудь. Подальше.

Берия развернулся к вождю, пытаясь понять, что могут значить эти слова, как хозяин кабинета снова заговорил: — Он молодец. Свое дело хорошо сделал. Нашей советской стране нужна такая боевая молодежь.

ГЛАВА 18

На следующее утро я прибыл со всеми бумагами в I Управление НКГБ СССР или Управление внешней разведки. Дежурный, внимательно посмотрев на документы, сначала сверил мою фамилию со списком, лежавшим у него на столе, и только потом отправил меня в отдел кадров. Мне там дали ворох анкет, которые я только начал заполнять, как прибежал какой-то сержант. Уточнив мою фамилию, он сразу потащил меня по этажам наверх. Мы вошли в приемную и, пройдя мимо нескольких офицеров с папками, сидевших в ожидании приема, остановились у письменного стола, где сидел капитан-порученец и что-то писал. Стоило нам пойти к его столу, как капитан поднял голову. Сержант только вскинул руку к козырьку и собрался докладывать, как дежурный офицер коротко бросил ему: — Свободны, сержант.

Скользнув по мне ощупывающим взглядом, порученец уточнил: — Лейтенант Звягинцев?

— Так точно!

— Проходите, лейтенант. Вас ждут.

Я открыл дверь и вошел. В глаза сразу бросился большой портрет Сталина, висящий на стене, в массивной раме. Под ним стоял массивный письменный стол, к которому примыкал стол для заседаний. По обе его стороны которого стояло по три стула. Один из них сейчас занимал плотно сбитый мужчина с крупным, солидным носом и бурыми, прокуренными усами. Хозяин кабинета, обладавший несколько грубыми чертами лица, смотрел на меня цепким и прищуренным взглядом, уверенного в себе человека.

Вызов к руководителю внешней разведки неизвестного никому лейтенанта был для меня, по меньшей мере, неожиданным. Уже потом я догадался, что такому приему был обязан предварительному звонку Лаврентия Берии.

— Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности 3-го ранга. Лейтенант Звягинцев прибыл для прохождения дальнейшей службы!

— Проходите и садитесь, лейтенант Звягинцев. Для начала давайте я вас сразу познакомлю. Майор Карпов Вячеслав Иванович. Он будет какое-то время курировать вас, лейтенант. Он же обрисует задачи, стоящие перед нашим управлением. Мне же просто хотелось поговорить с вами. Узнать, что вы за человек. Расскажите о себе.

Для изложения своей автобиографии мне хватило десяти минут.

— Очень хорошо, — неожиданно похвалил он меня. — Три иностранных языка. Немецкий, французский и английский. Как вам, Вячеслав Иванович?

— Сначала я проверю, а потом уже и выскажу свое мнение, — рассудительно ответил ему майор.

— Вот и забирайте его, — закончил нашу встречу хозяин кабинета. — Проверяйте. Инструктируйте. Вводите в курс дела.

В кабинете майора была открыта настежь форточка, несмотря на приличный мороз, вот только это не помогало придать особой свежести атмосфере кабинета. Каждый сантиметр этого помещения, от пола до потолка, источал ядреный табачный дух. Не успел он сесть за стол, как сразу выдвинул ящик, достал початую коробку папирос, потом покосился на меня и спросил: — Куришь?

— Нет.

— Вот и хорошо, — заключил майор, после чего закурил, пару раз хорошо затянулся, выдохнул дым и продолжил. — Я с гражданской курить начал. Несколько раз бросал, но так и не смог бросить. Ладно. Это к делу не относится. Теперь давай, лейтенант, излагай мне все и очень подробно. Все основные факты своей автобиографии.

После моего рассказа, майор, некоторое время, задумчиво молчал, докуривая уже четвертую папиросу подряд.

— Студент. Комсомолец. Доброволец. Партизан. Диверсант. Орденоносец. А еще, возможно, сотрудник внешней разведки. Вроде все правильно. Вот только одно мне непонятно, Звягинцев: почему ты до сих пор в партию не вступил?

Я сделал вид, что замялся, потом сказал: — В партизанах как-то было не до того. Обживался, так сказать. Набирался боевого опыта и духа. Боялся, вдруг где-то ошибку допущу, а мне товарищи потом скажут: а мы ему доверие оказали, в партию приняли. Потом, когда меня зачислили в группу подполковника Камышева, наш парторг Мирошниченко говорил со мной о приеме, но, честно говоря, я не торопился с этим. Все считал, что еще не достоин, что слишком мало сделал для того, чтобы считаться коммунистом. А потом группа погибла.

— Хм. Ясно. Потом вы избили двух стоящих выше вас по званию офицеров и вам, Звягинцев, уже было не вступления в Коммунистическую партию. Как говорил мой отец: не до жиру — быть бы живу. Только вот что мне интересно. Судя по вашим словам, лейтенант, вы человек, не теряющий головы в опасных ситуациях. А тут что? Кровь в голову ударила?

— И на старуху бывает проруха, товарищ майор. Так говорил мой отец.

— Что ж, от ошибок и случайных порывов никто не застрахован. Вам сколько лет, Звягинцев?

— 20 лет и четыре месяца, товарищ майор.

— Может ваша молодость и сыграла с вами злую шутку. Первый день отпуска. Расслабились. Ладно. Теперь вопрос по существу. Хорошо стреляете?

— Хорошо, товарищ майор. Так же неплохо владею ножом и знаю приемы рукопашного боя.

— Радиодело знаете?

— Нет. Мое — это мост взорвать или часового снять.

Я ожидал и дальше подобных вопросов, но майор вдруг неожиданно спросил меня на беглом немецком языке, где ему найти женщину по имени Вильгельмина Годфрид, которая должна жить на этой улице. Я сразу включился в игру и ответил ему, что такая женщина у нас не проживает, а затем поинтересовался, не имеет ли он в виду Аннели Годфрид, известную всему району шлюху. Майор хитро усмехнулся и задал новый вопрос. Какое-то время, минут пятнадцать, мы с ним говорили на немецком языке, пока он не сказал: — Язык, вроде, знаешь. Французский и английский языки на таком же уровне?

— Французский более-менее. Английский хуже.

— Но объясниться сможете?

— Да. Я пойму и меня поймут.

— В общем, для себя я все уточнил, а сейчас идите и оформляйте документы.

Я вскочил.

— Разрешите идти?!

— Идите.

Спустя несколько часов, потраченных на заполнение анкет и оформление документов, меня снова направили к Карпову. На этот раз сесть он мне не предложил, а наоборот сам встал.

— Лейтенант Звягинцев, вы получаете направление в западноевропейский отдел. Кто, что и зачем вам объяснит ваш непосредственный руководитель. Вы с ним встретитесь завтра утром. Теперь слушайте и запоминайте: вам предстоит подъехать....

Условия и обстановка в разведшколе оказались чем-то схожими с загородным санаторием. Впрочем, так оно и было. Школа размещалась в лесу в трех добротных деревянных двухэтажных домах. Помимо них было несколько деревянных строений для подсобных нужд. Территория была огорожена высоким забором. На верхнем этаже дома располагались пять спальных комнат, душевая и туалет, на нижнем — два учебных класса и столовая. Спальные комнаты были сравнительно большие. В них находились два стола для занятий, две кровати и два шкафа для одежды. Перед кроватями — коврики.

Военную форму и оружие мне пришлось сдать в первый день нашего приезда. Вместо этого я получил добротное пальто, зимнюю шапку, костюм, ботинки и три рубашки. Свою фамилию и какие-либо автобиографические данные категорически запретили называть кому-либо. Вместо этого я получил новое имя и фамилию. Коля Казанцев. Даже спецпредметы, которые мы изучали, не имели названия, а шифры: СП-1, СП-2,.... Общение друг с другом разрешалось, но не сильно приветствовалось. Когда мне сказали, что обучение длиться год, то я возликовал в душе. Только закончу учебу, а там и войне через пару месяцев конец. Годичная программа включала в себя изучение иностранных языков, специальных дисциплин, марксизма-ленинизма, страноведения. Ежедневно шесть часов занятий. Обычно первые три урока отводились иностранным языкам. У нас было три группы слушателей, которые изучали английский, французский и немецкий языки. Сначала я только ходил на изучение немецкого языка, но спустя три недели неожиданно меня подключили к занятиям по английскому языку. Кроме изучения обязательных предметов у нас были два раза в неделю факультативы, где мы дополнительно изучали литературу, историю и культуру стран, в которых нам придется работать. Мне опять досталась двойная нагрузка — Германия и Швейцария. Сначала мы готовили обзорные работы по этим странам, а потом защищали их, причем не только перед преподавателями, но и своими сокурсниками. Темы были самые разные: от повседневного быта горожан до выстраивания политической структуры мэрии небольшого городка. Впрочем, кое в чем, мне все же повезло. Меня не включили в группу парней, которые изучал радиодело. Их учили находить и устранять неисправности в передатчиках. Они изучали вопросы организации и поддержания двусторонней радиосвязи. Много часов у них отводилось обучению работе на телеграфном ключе и приему на слух цифрового и буквенного текста по азбуке Морзе. Их готовили на разведчиков-радистов.

Основным методом нашего обучения были беседы, которые проводили с нами сотрудники разведки и контрразведки. На общий курс теории разведывательного дела нам отводилось около 50 часов, где давались основы ухода от наружного наблюдения, вербовки, работы и организации связи с агентурой. Спустя какое-то время, руководство по результатам различных тестов и исходя из физических данных курсанта (немалую роль играет его внешность), окончательно определилось с нами и мы, помимо общих занятий, стали работать по индивидуальным программам. Был только единственный предмет, которым курсанты занимались с удовольствием. Этим предметом было автодело. Мы изучали теоретическую и материальную часть, как наших, так и зарубежных моделей автомобилей.

После двух месяцев занятий в школу неожиданно приехал майор Карпов. Об этом я узнал, когда меня неожиданно вызвали с занятий. В кабинете был майор Карпов и преподаватель, отвечавший за мою индивидуальную подготовку.

— Здравствуйте, товарищ Карпов, — вежливо поздоровался я.

На территории школы никто не ходил в военной форме, даже охрана.

— Здравствуйте, товарищ Звягинцев. Приехал узнать о ваших успехах.

Я усмехнулся уголками губ. Ага! Держи карман шире! Нужен я тебе за чем-то!

— Будете экзаменовать? — поинтересовался я.

— Нет. Все что нужно, мне уже рассказали. Преподаватели отзываются о вас хорошо, чему я очень рад.

— Я же студент. Так что учиться для меня привычное дело.

— Дмитрий Николаевич, не оставите вы нас вдвоем?

— Я и сам собирался идти. Дел по горло, — с этими словами преподаватель вышел из кабинета.

— Садитесь, Звягинцев.

Сам Карпов сел за письменный стол, достал коробку папирос, положил на столешницу, но тут же спрятал папиросы обратно в карман и криво усмехнувшись, пояснил:

— Меня очень просили здесь не курить. Ладно, перетерплю. В общем, так.... Вам, лейтенант, надо срочно выехать в Берн.

Нынешняя жизнь меня вполне устраивала, так как последние два года судьба меня бросала с место на место. Правда, изучение предметов по шесть часов в день, семинары и практические занятия отнимали львиную долю времени, но это было намного лучше, считал я, чем сидеть в окопе на передовой. К тому же выходной никто не отменял, а Москва под боком. Я уже настроился, что просижу здесь до конца войны, а там меня демобилизуют и вот на тебе — не успел, как следует выучиться, а уже работу по специальности предлагают.

"С другой стороны мне уже тут несколько надоело. Да и Швейцария, это не линия фронта".

— Так я вроде только учиться начал, товарищ Карпов.

— Меня заверили, что с языком у вас не просто все хорошо, а отлично, товарищ курсант. Физическая подготовка на пять с плюсом. Основные правила разведки вы знаете. Так что самое время проверить ваши знания на практике. Или вы неуверенны в своих силах?

— Никак нет! Готов выполнить любой приказ!

— Так-то лучше. Теперь вопрос. Вам что-нибудь говорит фамилия фон Болен?

Меня словно холодом обдало.

"Неужели подполковника взяли и тот проговорился?!".

Эта мысль самой первой мелькнула у меня в голове. Быстро попытался проанализировать состояние Карпова. Майор не напряжен. Значит, не ловит меня на этот вопрос. Тут что-то другое. Или все-таки играет со мной в кошки-мышки? Разведчик, как-никак, мать твою!

"А! Куда тут денешься с подводной лодки!".

— Говорит, товарищ Карпов.

— И что она вам говорит, Звягинцев? — с некоторой ехидцей спросил меня Карпов.

Именно эта нотка ехидства успокоила меня. Я прислушался к себе. Интуиция молчала.

— Меня в свое время обвинили в том, что я вел разговоры с врагом, с бароном Арнольдом фон Боленом. Потом меня попытались обвинить, что именно я отпустил его при переходе линии фронта. Вот только доказать этого так и не смогли.

— Читал твое дело и поэтому я здесь. Теперь может, ты, как будущий разведчик, попытаешься связать эти факты.

Я задумался. Что именно произошло в Швейцарии, в феврале-марте 1944 года, я просто не знал. Заговор немецких генералов должен произойти где-то в первой половине лета. Так как могла быть связана швейцарская столица и барон? Чтобы сложить концы, мне хватило полминуты: его швейцарские родственники.

— Насколько мне известно: у него в Швейцарии есть родственники. Вот только где они проживают — не знаю.

— Молодец. Почти сходу решил задачу наполовину, а насчет второй половину я тебя сейчас просвещу.

Из его короткого рассказа мне стало известно, что в феврале 43-го года в столице Швейцарии, американский разведчик Аллен Даллес встретился с князем Гогенлоэ, фельдмаршалом Браухичем, генерал-полковником Цейтцлером, выступавшими от имени германских промышленников и правых социал-демократов. Тогда обсуждались вопросы возможных путей завершения войны и послевоенного устройства Германии и Европы в целом. Речь шла о том, что Германия может согласиться на мир, если западные державы не допустят советской оккупации Германии. Если тогда переговоры не привели к успеху, то в апреле уже этого, 1944 года, немцы сделали новую попытку: в Берн прибыл представитель от заговорщиков-генералов. Спустя два дня он отбыл назад, но о чем шла речь, нашей разведке установить не удалось. Вот только когда об этой встрече было доложено Сталину, то она вызвала у него негодование по поводу возможного предательства союзников и, как следствие, последовал жесткий приказ в самое ближайшее время разобраться с этим делом. Теперь нетрудно было догадаться, что в эту историю оказался замешан барон. Только каким образом? Ответ мне стал известен через минуту. Оказалось, что вместе с эмиссаром на переговоры прибыл некий барон Арнольд фон Болен, который оказался дальним родственником семьи фон Гаверниц, чье поместье, было предоставлено для переговоров Аллену Даллесу. Барона сейчас в Швейцарии нет, но спустя месяц его ожидают в Берне.

— Надеюсь, что ты свою задачу уяснил, Звягинцев. Проклятье, как курить хочется! — и он сердито посмотрел на меня, словно это я запретил ему курить в кабинете.

— Не совсем. Он же офицер, на службе, так что мне, скорее всего, в Берлин придется ехать, а не....

— Подготовка встречи — не твоя головная боль! Все! На сборы пятнадцать минут. Машина стоит у ворот.

Перебираться через границу по тайной тропе контрабандистов может и познавательно, но при этом было очень трудно даже с моей подготовкой. Тропинки, по которым мы шли, были пригодны только горным козлам, но не людям, но мы сумели добраться до швейцарской деревушки, не побеспокоив местных пограничников. К концу нашего перехода я был выжат как лимон. Заплатив вторую половину оговоренных денег проводнику, я переночевал у его родственников, после чего отправился в столицу Швейцарии. Еще при отправке меня предупредили, что никаких контактов с нашими разведчиками в Швейцарии я иметь не буду. Меня посылали с разовой миссией: попробовать наладить контакт с бароном, а если я провалюсь, то никого за собой потянуть не смогу. Добрался я до Берна без особых проблем. Деловая, но не суетливая, жизнь столицы Швейцарии неожиданно поразила меня своим внутренним спокойствием. Словно и нет войны, охватившей всю Европу, словно не прямо сейчас умирают солдаты на поле боя, не горят печи концлагерей, не страдают люди, лишенные родного дома или получившие похоронку на близкого человека. Горожане шли по своим делам, гуляли, сидели за столиками в кафе или на скамейках в парках, подставив лица нежарким лучам весеннего солнца. Война прошла мимо них. Они знали ее только из газетных статей.

Я словно попал в другой мир. Подобные чувства мне приходилось испытывать раньше, в той жизни, и каждый раз я словно переступал какую-то границу, разделявшую мир и войну. Тело и разум еще не привыкшие к тишине и покою, автоматически продолжают просеивать окружающее пространство в поисках потенциальной опасности. Я знал, что пройдет время и все пойдет своим чередом, или как говорится в библии, "все возвращается на круги своя".

По приезду, сразу после того, как вселился в отель, я пошел на почту и получил конверт. В письме было только несколько строчек, отпечатанных на пишущей машинке. Местожительство барона и места, где чаще всего его можно увидеть. Уже само письмо являлось знаком, что барон находиться в Берне. Просмотрев список, выбрал ресторан, где барон предпочитал обедать. К тому же для посторонних лиц, которые могли наблюдать за нами, встреча должна выглядеть случайной. Встретились два приятеля, которые давно не виделись. До этого я никогда не был в Берне, поэтому всю вторую половину дня я ходил по городу, заодно прошелся мимо ресторана, в котором должна состояться наша встреча с бароном. Остаток вечера прошел в кафе, рядом с моей гостиницей. Плотно поужинав, с чашечкой кофе, я смотрел, как опускается на город ночь. Чувство напряженности как-то само по себе исчезло, и на какое-то время я даже забыл, что нахожусь по заданию советской разведки в чужой стране.

На следующий день я отправился на встречу с бароном. Плана разговора из-за скудности сведений у меня не было, а только наброски. Основным стимулом для его принуждения к работе с советской разведкой должны были стать угрозы. Дескать, он, находясь у партизан, спас свою жизнь тем, что выдал им секретные сведения. Я не считал, что они смогут принудить барона работать с советской разведкой, зато хорошо знал, какие доводы подполковник воспримет в достаточной степени серьезно.

Быстро обежал глазами зал. Народа было немного. Барон не заметил меня, так как прямо сейчас просматривал меню, принесенное официантом. Дождавшись момента, когда он отпустит официанта, быстро направился в его сторону. Не успел я подойти к столику, как он поднял глаза и замер, не веря своим глазам.

— День добрый, господин барон.

— Вы? Здесь?

— Если разрешите, я присяду, и мы обо всем поговорим.

После некоторой паузы, он неуверенным жестом указал мне на стул: — Садитесь.

Какое-то время мы сидели и смотрели друг на друга. Я давал ему время оправиться от удивления и начать думать. Насколько мне удалось изучить подполковника, тот был волевым и рассудительным человек, а значит, безрассудных действий от него ждать не стоит.

— Мне, кажется, я догадываюсь, зачем вы здесь, — наконец сказал барон.

— А знаете, еще две недели я не знал, что мне придется вас когда-нибудь увидеть. И еще скажу, правда, вы мне сейчас просто не поверите. Я рад, предоставленной мне возможности, вас видеть.

— А я вас — нет! И это тоже, правда! — в глубине его глаз зажглись огоньки гнева.

— В вас сейчас говорят эмоции, а не рассудок.

Барон с минуту испепелял меня взглядом, но потом пару раз глубоко вздохнул и взял себя в руки.

— Интересное начало.... Кстати, как мне вас называть?

— Отто Шнитке. Сразу хочу задать вопрос....

Я тут же оборвал фразу, так как подошел официант. Заказав ему чашку кофе, я продолжил: — Как вы видите себя после окончания войны?

Тот внимательно посмотрел на меня: — Я вас абсолютно не понимаю. Чего вы от меня хотите?

— Разговор у нас не для лишних ушей, поэтому давайте перенесем его на свежий воздух. Вы пока ешьте, а я попью кофе.

После окончания обеда, мы вышли на улицу, затем свернув в близлежащий сквер, пошли по аллее. Оглядевшись и не заметив рядом с нами людей, барон начал разговор: — Я человек деловой и поэтому хотел бы сразу внести ясность. Кто вы, я себе прекрасно представляю, а вот зачем я вам — не совсем. Я весьма далек от планов Генерального штаба. Может, поясните свое появление?

Подполковник был уверенным и сильным человеком. Вот и сейчас, как тогда в партизанском лесу, он снова показал себя настоящим мужчиной.

— Поясню, но для начала хочу задать вам вопрос. Что вы выберете, когда на одной чаше весов будет верность Германии, а на другой — ваше личное благополучие, жизнь ваших дорогих и близких людей?

— Я был о вас лучшего мнения. Угрожать жизни моим близким,... это такая низость, что я даже выразить....

— Бросьте. Никто не собирается им угрожать. Призовите свой разум, барон, обдумайте, а затем ответьте на мой вопрос.

Это был не просто вопрос, а проверочный тест. Насколько я мог судить о нем, то в первую очередь тот был бизнесменом, любящим мужем и отцом, а только во вторую очередь патриотом своей родины. Впрочем, я мог и ошибаться. Если он сейчас скажет, что все отдаст во имя Германии, то на нем можно будет ставить крест, как на будущем компаньоне. Пока я добирался до Швейцарии, у меня было много времени обо всем подумать. О своей жизни и о том, что меня ожидает в будущем. Строить жизнь в Стране советов во время правления Сталина мне совсем не улыбалось, и я решил: хватит плыть по течению. К тому же такого удачного стечения обстоятельств может больше и не быть. У меня были кое-какие знания из будущего, а у немца — большие деньги и весьма широкие связи в деловом мире. Если это объединить, то можно организовать неплохой бизнес. Вот только надо выяснить: кто он? Фанатик или делец?

— Я немец и люблю Германию, мою родину, но мои близкие для меня — это все.

— Именно это я и хотел от вас услышать. Поясню свой вопрос. Мне хотелось говорить с деловым человеком, а не фанатиком фашизма, потому что только так мы сможем найти общий язык.

— Скажу так: у нас может быть общее мнение по отношению к искусству или... к семейным ценностям, но какие, помилуй бог, могут быть общие цели у немецкого офицера и русского коммуниста?

— Не разочаровывайте меня, господин барон. Обычно, деловые люди интересуются предложениями, которые им делают, а уже потом делают выводы. Или вы не такой?

— Помилуйте, какие у вас, у коммуниста, могут быть предложения, которые могли бы меня заинтересовать в финансовом плане?

— Как не удивительно, но у меня есть такие предложения. Вот только с этим пока не будем спешить. Хорошо?

— Странный у нас с вами какой-то получается разговор. Вы что меня вербовать не собираетесь? — при этом барон криво усмехнулся.

— Это все от вас зависит, дорогой барон.

Мой странный ответ исходил из практических предложений. Мне очень не хотелось, чтобы моего будущего компаньона посадила на крючок наша разведка, так как в будущем это могло обернуться крупными неприятностями для нас обоих. Вот только из образа русского разведчика я тоже не мог выйти. Еще не пришло время.

— От меня? Интересно. Я вас внимательно слушаю.

Я вкратце изложил ему его судьбу, если тот останется в стане заговорщиков, но мои слова вызвали у немца только презрительную усмешку. Тогда я привел ему последний довод: о сосуществовании заговора среди генералитета будет доложено в гестапо, вместе со списком, в котором, среди других, будет фигурировать фамилия барона. Кроме того, в германскую контрразведку будут переданы соответствующие сведения о том, что, будучи в партизанском отряде барон пошел на предательство, выдав военные секреты, чтобы выкупить свою жизнь.

— Это подло!

— Не спорю, но по-другому вы не хотите принимать мои доводы.

— Вы предлагаете мне предать своих товарищей и....

— Хватит играть словами! Или мы с вами сотрудничаем, или.... — я сделал многозначительную паузу.

В глазах барона снова загорелись гневные огоньки. Ему хотелось накричать на меня, а еще лучше — ударить, но он сдержался, только пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

— Вы не оставили мне выбора.

— Один раз я вам уже спас жизнь, барон. Теперь собираюсь сделать второй раз.

Барон бросил на меня, отнюдь не благодарный, а злой и раздраженный взгляд.

— Что вам от меня надо?

— Для начала вы мне сообщите, все, что знаете о переговорах представителя генералитета с Алленом Даллесом. Обстоятельно, подробно, до последних мелочей.

Подполковник с минуту собирался с мыслями, а потом начал говорить. Спустя двадцать минут он закончил и сказал: — Вкратце это все. Никаких записей при встрече не велось, так что документов вам предоставить не могу.

— Мне нужно от вас две вещи. Первое. Вы как можно быстрее выходите из рядов заговорщиков. Второе. Вы находите мне другой источник информации.

Теперь барон уже изумленно уставился на меня.

— Послушайте,...как вас,... Шнитке! Вас что, в самом деле, заботит мое благополучие?! Вы только что получили, что хотели! Что вам еще нужно?

— Вы мне в будущем нужны живым и здоровым.

Барон замотал головой, словно хотел таким образом привести в порядок свои мысли.

— Не понимаю я вас! Просто не понимаю!

— Все придет со временем, господин барон, — усмехаясь, успокоил я его. — Теперь идите и думайте о том, что я вам сказал.

Мы договорились с ним о встрече через две недели. Именно через это время у него будет возможность снова приехать в Берн.

Изложив все, что услышал от барона на бумаге, я оставил письмо на почте. Кроме этого дал характеристику на барона. Высокомерен, ненадежен, импульсивен, возможны срывы. Такая характеристика говорила о немалом риске работы с таким ненадежным информатором.

Спустя двое суток, снова наведавшись на почту, получил новые указания: продолжить разработку агента, когда он вернется в Швейцарию, а за это время изучить контакты человека, адрес и приметы, которого мне указали. Им оказался крепко сложенный молодой человек, журналист, аккредитованный при американском посольстве. Джеймс Нортон. За все время, пока я за ним наблюдал, он только дважды посетил пресс-центр, организованный специально для иностранных журналистов, зато рестораны и шлюх посещал регулярно и с большой охотой. Знакомств у американца хватало. Хорошо подвешенный язык и деньги, к тому же он неплохо владел немецким языком, делали свое дело. Ничего особенного в его встречах я не обнаружил, если бы не его предпочтение к одному и тому же столику в ресторане "Нарцисс". Причем каждый раз его обслуживал один и тот же официант. Это вполне тянуло на точку передачи информации, но при этом казалось какой-то неестественной. Иностранные журналисты все были на виду, как у швейцарской секретной службы, так и у разведок других государств. Особенное внимание уделяли тем, кто имел прямую связь с посольством, так как лучшего способа хранения и передачи секретной информации и пожелать было нельзя. Ни для кого не было секретом, что американские и английские корпорации, которые продолжали вести дела с нацистами в течение всей войны, пользовались услугами своих дипломатов, которые находились в нейтральных странах.

Все, что собрал, снова ушло письмом через почту. То, чем мне приходилось сейчас заниматься не вызывало во мне воодушевления, но теперь я трудился во благо своего будущего, а значит, мне нужно было показать себя с хорошей стороны, так как довести свой собственный бизнес-проект "Барон" до победного конца, я мог, только находясь здесь, в Швейцарии. Кое-какую теорию по методике слежения за объектом в городских условиях я получил еще в разведшколе и теперь и теперь отрабатывал и шлифовал полученные данные на практике. В итоге я знал наперечет все бордели и кабаки в Берне, но стоящей информации так и не получил. Мне было не понятно, зачем американец был нужен нашей разведке, пока в Берне снова не появился барон. Уже когда я подходил к ресторану, где должна состояться наша встреча, мой взгляд наткнулся на автомобиль, стоящий прямо у входа. Мозг сразу принялся за анализ ситуации. Не такси. Машина имеет мощный мотор. Зачем она стоит прямо у входа в ресторан? Водитель кого-то ждет? Но почему именно сейчас? Стоило мне это перебрать в своей голове, как моя интуиция тихо взвыла. Швейцарцы? Немцы? Американцы?

Дойдя до газетного киоска, стоящего на перекрестке, я стал медленно перебирать свежую прессу, одновременно перебрасываясь словами с продавцом. Со стороны, это должно было казаться, что горожанин, прогуливаясь, решил купить свежую газету, а заодно поинтересоваться свежими новостями у продавца. Выдерживая свою роль, я спустя пять минут, со свежей газетой в руках, я перешел улицу, и двинулся дальше, вот только не в ресторан, а мимо него. По другой стороне улицы, рядом со стоящей у входа машиной, шла довольно миловидная девушка. Делая вид, что заинтересовался ей, я скользнул глазами по автомобилю. За рулем сидел официант из ресторана "Нарцисс".

"Человек Нортона. А я-то гадал. Хм. Получается, что журналист как-то связан с бароном? Или тот... работает на американскую разведку?".

Пройдя вперед, я дошел до сквера и сел так, чтобы боковым взглядом видеть автомобиль, после чего развернул газету и сделал вид, что читаю. Это место я приметил еще раньше: хороший обзор входа в ресторан. Кроме этого, от лишних глаз, меня, по большей части, скрывала афишная тумба. Так я просидел минут двадцать, а барон так и не появился. Я уже встал, собираясь уходить, как вдруг увидел его выходящим из ресторана, а в следующую секунду обе, с правой стороны, двери автомобиля одновременно распахнулись. Судя по всему, барон приехал намного раньше и сидел в ресторане, обедал, а когда понял, что все сроки вышли, решил уйти. Вот только далеко уйти ему не удалось. "Официант" что-то у него спросил. Похоже, насчет дороги, так как немец протянул руку, показывая ему направление и в этот самый миг второй агент, плечистый и рослый малый, подойдя почти вплотную, нанес барону короткий и точный удар в солнечное сплетение, после чего тот согнулся напополам, беззвучно открыв рот. Когда я подошел к ним, бравые заокеанские ребята уже затолкнули моего барона на заднее сиденье машины. "Официант" уже готовился сесть за руль, как увидел меня. Видно и у него была хорошо развита интуиция, так как он сразу сунул руку за борт длинного плаща, но выдернуть ее не успел, захрипев после сильного тычка в горло. Верзила, уже успевший сесть в машину, рядом со своей жертвой, попробовал выскочить, но получив резкий удар в лицо ногой, завалился обратно. Мне хватило несколько минут, чтобы привести обоих в бессознательное состояние, после чего закинуть "официанта" в машину и уехать под испуганными взглядами немногочисленных посетителей и парочки официанток.

Место для того, чтобы с кем-нибудь мне придется поговорить по душам я нашел еще в первые дни своего пребывания в Берне. Просто так. На всякий случай. Вот теперь оно мне пригодилось. Сомнений в том, что сейчас меня ищет местная полиция, не было. Хорошо, что в этом кафе нас с бароном никто не знал и плохо, что я теперь на заметке у швейцарской полиции и это притом, что сам нахожусь на нелегальном положении. Вот только выхода другого у меня не было. Если бы с бароном что-нибудь случилось, то моим надеждам и мечтаниям наступил бы полный крах.

Обыскав обоих агентов и машину, я нашел пистолет с глушителем марки "Зауэр", немецкий "Вальтер", по одной запасной обойме к каждому из пистолетов, кастет, кроткую дубинку, три пачки презервативов, наполовину опустошенную бутылку с фруктовой водой, три сотни швейцарских марок, две пары наручников, но не нашел ни одного документа. Барон за это время пришел в себя и теперь, молча, наблюдал за моими действиями. Я повернулся к нему.

— Мы имеем двух американских агентов, которых привели именно вы. Вопрос. Отчего вы, дорогой господин, стали интересны американской разведке?

Задав вопрос, я стал внимательно наблюдать за лицом барона пытаясь уловить возможные проявления лжи, но кроме растерянности и недоумения на нем ничего не было.

— Не знаю. Честное слово, не знаю.

Я повернулся к агентам.

— Что вы скажете на этот счет, господа из-за океана?

"Официант" оказался сообразительным и сразу попытался выкрутиться: — Вы нас не за тех людей приняли! Нас наняли для того, чтобы получить у этого господина долг. Он задолжал деньги. Мы ничего не знаем. Нас наняли. Это все.

В какой-то мере это объясняло наличие оружия, свинчатку и дубинку. Вот только меня такое объяснение не устраивало. Мне был нужен тот, кто послал их на дело. Но что делать с этими? Слишком было много свидетелей и когда полиция найдет их трупы, то уже будет искать убийцу. Мне только этого для полного счастья не хватало! С другой стороны, если оставить их живыми, уже мне придется бежать и как можно дальше, так как американцы не простят мне эту выходку и будут искать меня с помощью местной полиции. Впрочем, ответ отыскался сразу, стоило мне взглянуть на "зауэр" в своей руке.

— Дергаться не советую, — при этом я выразительно качнул стволом пистолета с глушителем, после чего подошел к барону.

— Мне нужен адрес, по которому я смогу вас найти сегодня вечером.

Тот негромко, почти прошептал, адрес, а затем коротко объяснил, как добраться до загородного поместья его родственников.

— Теперь уходите.

Когда барон исчез из вида, я вернулся к своим пленникам, которые внимательно наблюдали за мной.

— Господа, как вы находите мой английский?

Оба агента сделали вид, что не поняли меня.

— Не понимаете. Тогда может, вы швейцарцы? — вопрос я задал уже на немецком языке.

"Официант" сразу радостно осклабился. Такой вариант развития событий его устраивал.

— Да. Мы швейцарцы. Нас наняли для....

— Кто нанял?

— Мы... работаем через посредника. Поступает заказ....

— Все! Можешь дальше не продолжать, — я усмехнулся. — Раз не хотите по-хорошему....

До этого налитые до бровей своим превосходством, заокеанские господа уже спустя пятнадцать минут после начала форсированного допроса превратились в обычных запуганных мужиков, которые роняя слезы и сопли, наперебой рассказали мне все, что знали.

Эта история началась совсем недавно, в конце апреля 1944 года, когда обер-лейтенант Люфтваффе Вильгельм Йохнен со своим экипажем в воздушном бою сбил два английских бомбардировщика и в погоне за третьим пересёк границу Швейцарии, но при этом его истребитель был поврежден и совершил посадку на швейцарской авиабазе Дюбендорф.

Дело в том, что ночной истребитель был оснащён секретным радиолокатором "Лихтенштейн SN-2" и пушечной установкой "неправильная музыка" на борту. Немцы сначала вознамерились совершить диверсионный рейд на швейцарский аэродром, чтобы уничтожить истребитель, но стоило начальнику внешней разведки бригадефюреру СС Вальтеру Шелленбергу узнать об этой операции, как он срочно решил вмешаться. Воспользовавшись хорошими личными контактами с руководителем швейцарской разведки бригадиром Массеном, Шелленберг добился взаимовыгодной сделки: Германия согласилась продать Швейцарии 12 ночных истребителей, а швейцарская сторона в присутствии немецких представителей должна была уничтожить самолёт Вильгельма Йохнена.

Американцы узнали об этой сделке несколько дней назад и попробовали договориться со швейцарцами, но те наотрез отказали. Одновременно с этой информацией они узнали, что буквально на днях в Швейцарию приедут германские представители, для того чтобы лично наблюдать за уничтожением самолета. По чистой случайности в один вагон вместе с людьми Шелленберга сел барон и надо же было такому случиться, что один из эсэсовцев из комиссии оказался его хорошим знакомым. По приезде, когда представителей встретили и повезли в гостиницу, барон не отказался от приглашения и поехал вместе с ними. Американский агент, следивший за встречей, сделал правильные выводы в отношении барона. Очень хороший знакомый. О чем и доложил своему шефу. Об этой сделке кроме американских спецслужб естественно узнали и представители американских корпорация. Как они могли упустить такой лакомый кусок пирога? И тогда американскому разведчику Джеймсу Нортону было сделано завидное предложение: сто тысяч долларов в обмен на секретный радиолокатор "Лихтенштейн SN-2". Тот понимал, что это весьма трудное дело, но обещанная ему громадная сумма притягивала агента как магнитом. Вот только Нортон исходил из ошибочного варианта, считая, что немцы снимут все секретное оборудование с самолета и увезут с собой. Он сделал такой вывод из-за наличия в германской комиссии авиационного инженера. Еще он понимал, что времени у него мало, раз немцы уже прибыли в Берн, но чтобы что-то предпринять, нужна была информация. К людям Шелленберга ему не подступиться, так как сразу по приезду они оказались под охраной швейцарской секретной службы. Единственным источником возможной информации оставался этот немец. Американец сомневался, что тот имеет отношение к ведомству Шелленберга, но кое-что он все же может знать. Американский разведчик влез в это дело не просто так, а из-за карточного долга, который ему нужно было отдать через три дня. Откуда взять деньги он даже не представлял, а тут был шанс.

Из их объяснений я понял для себя главное: американский разведчик повелся на деньги и действовал по собственной инициативе, а значит, связать его с бароном, а уж тем более со мной практически невозможно. Взяв с собой "официанта", я оставил другого пленника связанным. Спустя двадцать минут он позвонил из телефонной будки своему боссу и назначил встречу, после чего занял заднее сиденье, правда, уже в бессознательном состоянии. Спустя какое-то время я прибыл в условленное место. Джеймс Нортон появился несколькими минутами позже и, увидев знакомый автомобиль, сразу направился к нему, но, не успев сделать и нескольких шагов, как остановился, увидев за рулем незнакомого ему человека, а уже в следующую секунду на него смотрели два пистолетных ствола. В тишине переулка, расположенного на окраине города, раздалось несколько выстрелов. Прошитое пулями тело американского разведчика еще только падало на землю, как автомобиль сорвался с места и исчез за ближайшим углом. Вернувшись на место, где оставил второго пленника, я разрядил пистолеты, после чего заставил американцев оставить свои отпечатки на их рукоятках. Демонстративно опустил оружие в бумажный пакет, после чего сказал: — Ваш босс, Джеймс Нортон, был убит полчаса тому назад из этих самых пистолетов, на рукояти которых отчетливо зафиксированы ваши отпечатки пальцев. Я вас обрадовал? Нет? Тогда у меня есть для вас еще одна радостная новость. Через три дня эти пистолеты с вашим описанием окажутся в главном управлении полиции Берна. Надеюсь, вы правильно меня поняли? Если так, то время пошло!

ГЛАВА 19

Уже два дня я жил в поместье одного из родственников барона, расположенном в пяти километрах от Берна. После нашего разговора, который состоялся в тот же вечер, где я рассказал барону в общих чертах историю, в которую тот оказался поневоле замешан, немец неожиданно для себя проявил неожиданную для меня сентиментальность. Он искренне поблагодарил меня, при этом заявив, что такого рода услуга останется в его памяти навсегда. Для меня же стало главным то, что немец явно стал менять ко мне отношение. Его опасения и настороженность в отношении красного коммуниста как-то сами по себе отошли в сторону, и когда в процессе разговора была затронута тема искусства, мы неожиданно сами для себя горячо заспорили о достоинствах и недостатках голландских мастеров живописи 16-17 веков.

На следующий день, вечером, он уехал, но перед этим мы посетили еще одного его родственника, оказавшегося немалым чином в полицейском столичном управлении. Барон представил меня как немецкого солдата, его дальнего родственника, дезертировавшего из армии Рейха, после того, как его семья погибла во время налета американской авиации. В результате этого разговора мне был обещаны настоящие швейцарские документы. После чего было отправлено очередное письмо с донесением. Ответ, на который я рассчитывал, не замедлил себя долго ждать: разрешаем легализоваться. Теперь мне нужно было отладить постоянную передачу информации, и тогда можно будет заниматься своими делами.

В следующий свой приезд Арнольд фон Болен представил мне свою замену. Он прекрасно понимал, что работая на чужую разведку, все глубже сажает сам себя на крючок и поэтому нашел человека, на которого можно будет переключить внимание советской разведки. Им оказался Карл Лемке, чиновник министерства иностранных дел, который, как оказалось в последствие, часто бывал в Берне по служебным делам. Лемке, при нашей первой встрече, находился в подавленном состоянии и уже с первых минут поделился своим горем. Оно заключалось в тяжелой болезни его единственной дочери. В этот приезд он получил ответ из специализированной клиники, расположенной в Цюрихе, который подарил ему надежду, но при этом одновременно ее лишил. Швейцарские врачи посмотрели ее медицинскую карту и сказали, что у них есть хорошие шансы поставить ее на ноги, вот только на такое лечение нужны очень большие деньги. Находясь в отчаянном положении, несчастный отец был готов продать душу дьяволу, чтобы только получить нужную ему сумму, что тут уже говорить о продаже секретных сведений. Спустя неделю дочь Карла Лемке перевезли в Швейцарию и положили в клинику. Таким образом, я получил источник постоянной и ценной информации, которую разбавлял, время от времени, сведениями, полученными от барона. После того как я легализовался и получил работу сторожа в одном из пригородных имений, командование решило расширить направления моей деятельности и я стал следить за лицами, которые на данный момент интересовали советскую разведку.

Следующие три месяца я жил обычной жизнью жителя Берна, удачно совмещая ее с разведывательной деятельностью, пока не наступило 20 июля 1944 года, день неудавшегося покушения на Гитлера. Несмотря на то, что барон не поверил до конца моим словам, он все же вывез семью в Швейцарию, а сам, в это время, находился как можно дальше от Берлина, в служебной командировке на севере Германии. Только спустя две недели после неудавшегося покушения ему удалось, наконец, приехать в Швейцарию. Начало нашей встречи было, на мой взгляд, излишне эмоционально, даже не смотря на то, что за прошедшие две недели чувства и эмоции у практичного дельца, таким я считал фон Болена, должны были прийти в норму. И только теперь выяснилось, что 39-летний промышленник и финансист не чужд обывательской сентиментальности. Барон не поскупился на слова благодарности. После того, как поток благодарственных слов иссяк, мы сели у камина, держа бокалы с французским коньяком, я с ехидной улыбкой поинтересовался: — Как вы себя чувствуете, господин барон, после того как родились во второй раз?

— Замечательно! И все благодаря вам, мой дорогой друг! Вы просто не знаете, что я пережил за те несколько дней, сразу после покушения на фюрера, когда слушал радио или читал в газетах о казнях заговорщиков. Вы....

— Это все осталось в прошлом, а нам теперь надо подумать о будущем.

Подполковник стер с лица улыбку и уже спокойным тоном поинтересовался:

— Если я все правильно понимаю, то у вас есть какие-то конкретные предложения?

— Вы все правильно поняли, господин барон.

— Для вас, мой дорогой Отто, я теперь только Арнольд.

— Тогда я вернусь к старому вопросу: кем вы себя видите после войны?

— Сложный вопрос. М-м-м...то, что война закончиться не в пользу Германии уже стало очевидным. Последний шанс что-то изменить для нашей страны был упущен 20 июля, так что германскую экономику... ожидает крах. Мы, промышленники и финансисты, видим это, и уж поверьте мне, предпринимаем, все что можем. Кем я себя вижу? Не знаю, но думаю, что когда все утрясется, снова вернусь в сталелитейную и угольную промышленность. Но в любом случае, первое время, буду жить здесь, в Швейцарии. У меня есть здесь поместье, недалеко от Цюриха. Кстати, давайте купим вам здесь дом. Как вы на это смотрите?

— Спасибо за предложение, но мне сейчас не об этом надо думать.

— Понимаю. Гм. У вас есть,... как это лучше выразиться,... обязательства перед своим начальством. Вообще, как-то странно получается. Я говорю с вами, со своим врагом, и не испытываю к вам никакой ненависти, а наоборот, все большую признательность. Кстати, давно хотел вас спросить. Скажите, Отто, а что эти янки собирались со мной сделать потом? Вы меня понимаете?

— Понимаю. Скажу сразу — убивать они бы вас не стали. А вот избить или сломать руку вполне могли. Гм. Потом... могли заставить вас написать нечто вроде расписки — согласия о работе на американскую разведку.

— Вы так просто об этом говорите. Избить. Сломать руку. Написать расписку о работе на Америку. Черт возьми! Вот только сейчас я это мысленно представил и у меня сразу мурашки по коже побежали. Хоть я нахожусь в звании подполковника германской армии, но при этом я глубоко гражданский человек....

— Еще добавьте: добрый католик, любящий муж и отец.

— Может вам и смешно, Отто, но я действительно такой, чуточку старомодный и немножко сентиментальный немец.

"Самое смешное, что он действительно верит тому, что говорит".

Теперь, когда у меня появились постоянные источники информации, мне дали быстрый канал связи для передачи документов. Им стала пожилая женщина, немка Клара Мольтке. В 38 году, после ареста мужа-антифашиста, она бежала в Швейцарию, где ее сестра содержала маленькую гостиницу. Уже потом, спустя полгода, она узнала, что ее мужа повесили. Через нее я не только передавал документы и другую информацию, но и получал указания, в каком направлении вести работу. Встречались мы с ней только тогда, когда у меня появлялись сведения, требующие срочной передачи, а вся остальная информация шла через специально оборудованный тайник. Несмотря на то, что работал в одиночку (наверно, поэтому моим псевдонимом и стал "одиночка"), по характеру специфики получаемых указаний, мне стало понятно, что меня включили в состав какой-то разведгруппы. Вот это мне совсем не понравилось. Ведь чем больше о тебе знают людей — тем легче провалиться или как говорят немцы: Was wissen zwei, wisst Schwein (что знают двое, то знает свинья). Стоило мне это понять, как я усилил бдительность и стал тщательно проверяться, идя к месту встречи. Кроме этого, за сутки, стал внимательно изучать назначенное место встречи. Агент, как меня учили в школе, должен непрерывно изучать окружающую обстановку и оценивать степень опасности: обращать внимание на запасные выходы в людном ресторане или за секунды продумывать план бегства. Так и я отмечал в своей памяти проходные дворы на случай бегства. Дома, скверы и подъезды, подходящие для засады. Вместе с этим помечал в своей памяти людей, которые работали рядом с местом встречи (табачный или газетный киоск, бакалея, парикмахерская).

Сегодня должна была состояться моя четвертая встреча с курьером. В этот раз у меня с собой были документы, которые никак не могли попасть в чужие руки, так как при их анализе господам из германской контрразведки будет несложно вычислить источник. Вывернув из-за угла, я придал себе вид гуляющего молодого человека, одновременно начав анализировать окружающую меня обстановку. Сразу бросилась в глаза женщина-цветочница, которой еще вчера не было на улице. Конечно, ее вчерашнее отсутствие не показатель. Причин много. Здоровье. Дети. И все такое. Вот только она неправильно выбрала место. В нескольких шагах от входа в кафе. Правильнее было бы стать на перекрестке, метров двадцать левее, где проходит основной поток народа.

Идя неторопливым, прогулочным, шагом, изредка бросал ленивые взгляды по сторонам, всем своим видом изображая молодого человека, у которого масса свободного времени. В какой-то мере, так оно и было, так как я пришел за час до назначенного времени встречи. Вот бакалея, которую я вчера отметил. Хозяйка, стоя на пороге, о чем-то живо болтала с покупательницей, как видно своей старой клиенткой или подругой. С табачным киоском тоже было все в порядке, как и сам продавец газет, маленький, щуплый мужчина с острым носом, стоявший на своем месте. Вчера он постоянно крутил головой, разглядывая прохожих и изредка здороваясь со знакомыми, но теперь, проявляя явное любопытство, время от времени, бросал взгляды на цветочницу.

"А она, похоже, здесь чужая, — как только эта мысль сформировалась в моем сознании, я не пошел дальше по улице, а свернул за угол, где, как уже знал, находилась парикмахерская.

За последние несколько месяцев у меня был накоплен большой практический опыт в наблюдении за объектами. Анализировал, сравнивал, обобщал и в результате научился автоматически вычислять людей, которые не вписывались в обычную картину уличной жизни. Агенты криминальной швейцарской полиции и секретной службы отлично играли роли горожан, дворников или продавцов, но при этом действовали всегда группой. Не знаю, кто писал для них методику по слежке, но при определенной наблюдательности, швейцарцев нетрудно вычислить по коротким взглядам, которые те, время от времени, бросали на своих коллег. Сидит такой тип и пьет за столиком кофе и читает газету. Ничего особенного. Но если присмотреться, то изредка тот бросает взгляд на угол улицы, где сидит чистильщик обуви, в нескольких метрах от входа в отель. Чем ему интересен простой чистильщик обуви? Да тем, что тот должен подать сигнал, когда объект выйдет из гостиницы. Где двое, там обязательно будут и другие агенты. Швейцарцы внимательны, аккуратны и стараются обложить объект так, чтобы у того не оставалось ни малейшего шанса оторваться от слежки. Немцы такие же аккуратисты, как их швейцарские коллеги, но при этом не имеют таких возможностей, поэтому часто прибегают к услугам сотрудников полиции или агентов секретных служб. Платят более чем щедро. Вот только нередко среди таких агентов появляются ликвидаторы. Эти профессионалы работают жестко, напористо, не боясь последствий. Даже судя по тем обрывочным данным, что мне были известны, у гитлеровцев была очень сильная поддержка в армии, полиции и спецслужбах Швейцарии. Были и разведчики из других стран. Правда, по большей части американцы и англичане. Хотя эти старались держаться в стороне, но наглости им было не занимать и все из-за того, что за их спинами стояли транснациональные корпорации, связанные через швейцарские банки с немецкими фирмами и предприятиями.

Под звон входного колокольчика я толкнул дверь в парикмахерскую. Отсюда нельзя было контролировать вход в кафе, но зато можно было видеть часть стеклянной витрины, а через нее часть столиков и людей, сидящих за ними.

— Что вам угодно, молодой человек?

— Подравняйте меня немного. У меня через час свидание с девушкой, — добавил я доверительно.

— Эх, молодость, молодость, — вздохнул пожилой парикмахер. — Садитесь. Не волнуйтесь, молодой человек! Я мастер своего дела и постараюсь сделать вас настолько красивым, что не только ваша девушка, но и другие молодые особы не смогут от вас отвести глаз.

Под болтовню парикмахера и стрекот его машинки я стал внимательно наблюдать за кафе. Мой взгляд сразу привлекла молодая пара, сидящая за столиком, прямо у окна. Молодые люди сидели напротив друг друга, держались за руки и о чем-то шептались, обмениваясь нежными улыбками. Прямо, голубки. В другой момент, я бы так и подумал, если бы молодой человек, сидевший лицом к окну, не бросал иногда быстрый и цепкий взгляд на цветочницу.

"Засада. А кто "крыса"? Клара? Или кто-то другой нас сдал? — я задумался.

Клара, как человек, мне нравилась. Спокойная и приветливая женщина.

"Вот только плохо, что она знает меня в лицо. При этом совершенно ясно, что она под контролем, иначе, откуда бы здесь появилась цветочница и эта сладкая парочка. Швейцарцы, похоже, решили проследить цепочку. Интересно, они будут меня отслеживать или сразу брать? Впрочем, это зависит от того, что им обо мне известно. М-м-м.... Привезут они ее сюда под охраной. А вот где остановятся? Думается мне,... что где-нибудь поблизости. На параллельной или рядом лежащей улице. Швейцарцы, как и немцы, педантичны, так что надо искать черные машины, у которых задние стекла машин закрыты шторками".

— Как вам понравилось то, что вы видите в зеркале, молодой человек?! Ведь вы только что получили новое, красивое, мужественное лицо! — парикмахер прямо рассыпался в лестных эпитетах, рассчитывая на хорошие чаевые. И не прогадал.

Выйдя из парикмахерской, я сразу стал прочесывать близлежащие улицы и буквально спустя пятнадцать минут наткнулся в тенистом переулке на два черных автомобиля. Со стандартными шторками на задних стеклах. Оба водителя, прислонившись к капоту одной из машин, о чем-то негромко говорили. Стоило мне их увидеть, как исчезли последние сомнения и я укрылся за афишной тумбой (при этом делая вид, что заинтересовался репертуаром столичного драматического театра), и попытался понять, что мне следует делать дальше. Бросил взгляд на часы. До встречи оставалось 15 минут. Осторожно выглянул из-за тумбы и понял, что мои предположения полностью оправдались. Дверцы второй машины распахнулись и двое агентов, не спеша, повели дворами Клару Мольтке по направлению к месту нашей встречи. Выглядела она неплохо, вот только если раньше у нее было веселое, улыбчивое лицо, то теперь....

Один из сопровождавших ее агентов шел чуть впереди, а второй охранник шел рядом с Мольтке. Крепкие, сильные молодые мужчины, в хорошо пошитых костюмах. Оторвав взгляд от театрального репертуара, какое-то время следил за ними взглядом, а потом, выдержав расстояние, пошел за ними следом. План моих дальнейших действий сложился в голове почти сразу, стоило мне бросить взгляд на крайний подъезд близлежащего дома, мимо которого они только что прошли. Быстро оббежал глазами двор, потом пошел к выбранному месту засады. Подойдя к подъезду, еще раз бросил взгляд по сторонам.

"Очень даже хорошо. Эти деревья отлично закрывают обзор для близлежащих домов. Отличное место для засады".

Ниточка, которая тянулась ко мне, должна быть оборвана. Это решение пришло ко мне не сразу, а после того, как я проанализировал сложившуюся ситуацию. Курьер представляла для меня определенную угрозу. Если меня все-таки возьмут, то очной ставки с Мольтке мне не миновать, а там.... Короче, ничего хорошего.

Из подъезда дома я вышел сразу, как только Клара в сопровождении двух охранников прошла мимо. Шедший впереди агент меня видеть не мог, но зато на мое появление среагировал второй охранник. Вот только как-то неправильно среагировал. Я исходил из того, что Клара дала мое описание, но агент, бросив на меня взгляд, не потянулся за пистолетом и начал реагировать только тогда, когда увидел выдернутую из-за спины мою руку с оружием. Он только успел сунуть руку под пиджак, как вместо правого глаза у швейцарца появилась черная дыра. Клара, только и успела, что бросить на меня взгляд и издать слабый вскрик, перед тем как упасть на землю. Агент, шедший чуть впереди и уже начавший разворачиваться, свою пулю поймал виском и без звука упал, широко раскинув руки. Быстро подойдя, я сделал еще по одному выстрелу по распростертым на земле телам, после чего быстро вышел со двора, а затем долго петлял по городу, уходя от возможного преследования. Только убедившись, что слежки нет, я уселся на скамейку в первом попавшемся сквере и стал обдумывать то, что мне показалось странным. Охранник не насторожился при виде меня, а среагировал, только увидев оружие. Отсюда мог быть только один вывод: она дала неправильное описание моей внешности.

"Значит, у швейцарцев на меня вообще ничего нет. Это не просто хорошо, а здорово. Молодец, Клара! Извини меня, подруга, но другого выхода просто не было. Пусть земля тебе будет пухом!".

Если на этот раз для меня все сложилось хорошо, то это был не повод для радости, а зарубка на память о том, что безопасность в моем положении — есть понятие размытое и неопределенное.

Если я думал на "крысу", то на самом деле все обстояло не так. Муж сестры Клары оказался тайным осведомителем полиции и спустя какое-то время написал на нее ложный донос, так как считал себя патриотом, а ее предательницей интересов Рейха. Швейцарские полицейские со всей тщательностью проверили его донесение и найдя некоторые странности в поведении Мольтке, решили, что это не их дело, а контрразведки. Так курьер попала в поле зрения спецслужб.

Тайником я решил пока не пользоваться, а воспользовался аварийным вариантом, предназначенным на самый крайний случай, поэтому в ближайший вторник в половине первого подошел к урне и бросил смятую коробку из-под папирос определенной марки. В ней лежала одна сломанная папироса, в мундштуке которой находилось мое зашифрованное послание, в котором сообщалось, что пропал курьер. Спустя два дня я пошел на почту и получил письмо с приказом срочно сменить квартиру и затаиться на неделю, пока они будут разбираться со сложившейся ситуацией, а потом снова прийти на почту.

Спустя неделю я открыл письмо с новыми инструкциями, а когда расшифровал их, то мне сразу захотелось послать всех куда подальше. Число знающих меня людей, как человека, имеющего отношение к разведке, росло в геометрической прогрессии.

"Обо мне, наверно, скоро станет известно доброй половине Швейцарии".

Согласно инструкции мне нужно было в течение двух дней прибыть в условленное место на границе, а затем дождаться перебежчиков. Мужчина, женщина и ребенок. Вот только когда они появятся, только сам бог знает. Может через день, а может, и три дня пройдет. Но приказ есть приказ. Получил — выполняй.

Спустя два дня я приехал в местечко, находящееся в четырех километрах от границы. При мне были две удочки и объемистый рюкзак и свернутая палатка. Все это снаряжение я взял, стоило мне узнать, что те места славятся отменной рыбалкой. По пути меня подвез старик-управляющий одного из близлежащих поместий, который всю дорогу учил меня, как надо правильно ловить рыбу. Он был из тех людей, которые любят болтать и совсем не интересуются чужим мнением. Подобное поведение мне было только на руку, поэтому я старательно делал вид, что внимательно его слушаю. Спустя минут сорок он остановил свою кобылу и показал рукой в сторону небольшого леска, сквозь которые проглядывала голубая лента реки.

— Вам туда! Удачной рыбалки!

— Спасибо, господин Мейстер за советы! Теперь точно наловлю много рыбы! Хорошего вам дня!

Управляющий махнул рукой, прощаясь, затем тронул вожжи и лошадь, стронувшись с места, неспешно побрела дальше. Помахав еще раз рукой на прощанье, я повернулся и торопливо пошел к реке, с видом человека, старающегося не потерять ни одной минуты из будущего удовольствия. Пройдя лесок, спустился по обрывистому берегу к реке. С деловым видом поискал место для ночевки, а когда нашел, пошел и нарубил лапника. Поставил палатку. Достал снасти, котелок, плед. Следующие несколько часов старательно изображал рыбака, полностью захваченного своим любимым делом, хотя никогда рыболовством не увлекался. За всю свою жизнь был на подобных мероприятиях с десяток раз, и всегда в теплой компании приятелей. Ближе к вечеру развел костер. Сварил уху, поел и лег спать. Так должна была смотреться обычная картина "человек ловит рыбу" для чужого взгляда. Поспал четыре часа, после чего осторожно вылез из палатки и двинулся в сторону границы. Вышел с запасом времени, так дорогу представлял слабо. Добравшись, сориентировался и стал наблюдать за местностью. Было уже совсем светло, когда я двинулся в обратный путь. Если говорить честно, то я давно так хорошо, расслабившись, не отдыхал. Загорал, купался, хотя вода в реке была довольно холодной. В обед для лучшего аппетита выпил немного водки. Потом был ужин, сон и новый поход к границе. На этот раз я пришел не впустую. Только начало светать, как в серой предрассветной мгле увидел четыре фигуры. Три взрослых человека и ребенок. Встав, быстро пошел вперед, при этом нахлобучив шляпу на самые глаза. Подойдя к группе, помахал рукой в знак приветствия и назвал пароль:

— Родственники тети Марты?

После моих слов наступила настороженная тишина и только спустя десяток секунд один из мужчин хриплым от волнения голосом сказал:

— Да. Извините, что так поздно. Телега сломалась.

— Ничего. У меня недалеко своя повозка стоит. Доберемся быстро.

После этого мне показалось, что они все дружно и с облегчением выдохнули воздух. Один из мужчин, проводник, ни слова не говоря, сразу развернулся и пошел к деревушке, как я знал, расположенной где-то в километре отсюда.

"Ночевать к родственникам пошел, — подумал я, а вслух спросил: — С вещами помочь?

Мужчина отрицательно мотнул головой, но его жена все же решила попросить помощи: — Если можно. Пожалуйста.

Взял корзинку из ее рук, и мы пошли в ночь. Никто из них, даже их дочь, девочка лет двенадцати, за все время пути не произнес ни слова. На рассвете мы пришли на место моей стоянки. Я внимательно осмотрелся, но ни чьих следов пребывания, кроме своих, не обнаружил. Разогрел вчерашнюю уху, достал пару банок консервов, колбасы, хлеба и накормил беглецов, после чего отправил их спать. Проснулись они уже ближе к вечеру. Поели каши с тушенкой, после чего я достал из рюкзака еще одни резиновые сапоги и мешковатую брезентовую куртку.

— Одевайтесь. А это ваша удочка.

Тот понятливо кивнул головой и сказал: — Понятно. Рыбаком буду.

Когда мужчина переоделся, я протянул ему документы: — Читайте и запоминайте.

Они с женой минут пятнадцать внимательно изучали их, а затем спрятали в одежде.

— Теперь мы собираемся и идем на станцию. Билеты я уже купил. Идти, от силы, полчаса. Не доезжая до Берна две остановки, сойдем. Я доведу вас там до хутора. Дальше не моя забота.

Мужчина только согласно кивнул головой, а его жена, прижав руки к груди, тихо поблагодарила: — Спасибо вам большое. И удачи вам в этом благородном деле.

Вещи из чемодана, который нес мужчина, перекочевали в мой вместительный рюкзак, поэтому выглядели мы почти обычно. Двое рыбаков. Жена одного из них с объемистой корзиной и девочка, у которой на коленях стоял котелок, где плавали три маленькие рыбки. Полицейский патруль, проходя по вагонам, удостоил нас только мимолетного взгляда.

До хутора мы добрались еще засветло.

"Мужик явно хозяйственный, — подумал я, при виде большого дома с постройками, окруженный двухметровым забором.

Постучал в ворота. Спустя несколько минут левая створка ворот отошла в сторону, и мы увидели на фоне хозяйского дома пожилого, но крепкого, мужчину в сопровождении двух парней. Меня сразу насторожил один из них, так как ни лицом, ни фигурой он не вписывался в семейный ансамбль. Лицо вроде доброжелательное, на губах легкая улыбка, а в глазах — холодная настороженность. После обмена паролями, хозяин представился.

— Меня зовут Марк, а это мой сын. Давид. Это племянник. Его зовут Леон.

В шпионских делах родственные чувства мало что значат. Что он тут делает?

— Вы не волнуйтесь, — заметив мою настороженность, попытался успокоить меня хозяин. — Леон нам давно помогает.

— Хорошо. Я свою задачу выполнил. До свидания.

— Вы разве не останетесь ночевать? Время позднее.

— Не волнуйтесь за меня. У меня палатка. В кои веки вырвался на природу, поэтому хочу на утренней зорьке с удочкой посидеть, а завтра поеду в город.

— Удачи вам! До свидания!

Отойдя метров двести от хутора, я нашел заросли кустов. Спрятавшись за ними, стал настороженно вслушиваться в июньскую ночь. Трещали цикады, стрекотали кузнечики, какой-то зверек прошуршал в кустах. Мое поведение объяснялось одной-единственной причиной, которая называлась племянник Леон. Его взгляд, холодный и настороженный, резко отличался от испуганно-растерянных взглядов отца и сына. К тому же он обладал атлетическим сложением в отличие от приземистых и кряжистых фигур хуторян. Впрочем, была еще одна причина, правда, косвенная. Я успел бросить взгляд на часть двора за спиной хозяина. Так рядом с домом, недалеко от входной двери стояла будка, а собаки не было. Конечно, та могла помереть от старости, а могли и... прирезать. Чужие люди. К тому же непонятно, зачем хозяину брать с собой сына и племянника? Но все становится на свои места, если этот племянник является чужим человеком и находился вместе с ними для контроля действий и слов хозяина, а его сын был взят для сглаживания общей картины. Но это я так думал, а ведь все могло обстоять по-другому, поэтому мне нужно было проверить свои сомнения. К тому же если после пропажи курьера что-то случиться с беглецами, то именно меня могут в этом обвинить. Сначала курьер, а затем и это. Появится сомнение, а потом могут и в предательстве обвинить. А оно мне надо? Не успел я все это обдумать, как услышал шаги двух торопливо шагавших человек. Чуть приподняв голову из-за кустов, я увидел в густеющих сумерках две фигуры. "Племянника" и шагавшего вместе с ним незнакомого мужчину. Оба крутили головами по сторонам, без сомнения, выискивая меня. Стоило им пройти мимо, как я быстро встал во весь рост и метнул нож в спину, чуть приотставшего, врага. Тот не сразу понял, что произошло, почувствовав тупой удар в спину и только через секунду, когда боль стала огнем разливаться по спине, хрипло закричал. "Племянник", почти мгновенно развернулся в его сторону, выхватив пистолет, но ему потребовалась еще одна секунда, чтобы увидеть в сумерках меня, своего противника. Именно это мгновение расставило все по своим местам — кому жить, а кому умереть. Клинок вошел гитлеровцу в мягкую ткань горла, пронзив трахею и распоров яремную вену. Вместо крика раздалось глухое бульканье — это умирающий, захлебываясь собственной кровью, не в состоянии был вымолвить ни звука. Подойдя, я склонился сначала над одним телом, а затем над другим. К моему сожалению, оба были мертвы, хотя одного я намеревался только ранить.

"Совсем распустился ты, парень. Когда последний раз тренировался? — укорил я сам себя.

Информацию мне получить не удалось, зато настроение немного улучшило найденное у фашистов оружие. Хорошие, качественные боевые ножи и пистолеты с глушителями. Это улучшало мое положение, но отнюдь не сделало радостным. Идти напролом, ничего не зная — это не мое! Пустым геройством я уже давно не страдал. Еще с начала службы в Афганистане. Потом жизнь наемника научила автоматически анализировать все происходящее, отфильтровывая малозначительные детали, выискивая признаки возможной опасности и просчитывать все возможные риски. Именно эта постоянная настороженность и готовность к бою помогала мне выжить все те годы. Больше двадцати лет в той жизни было посвящено войне, а я все оставался в живых. Мало того, меня за это время ранили только трижды, и только последнее ранение поставило окончательную точку на военной карьере.

Спрятав рюкзак, удочки и резиновые сапоги в кустах, я направился к хутору. Подобравшись к забору, я увидел, что в доме горит свет, но при этом занавески были задернуты. Некоторое время прислушивался. Сейчас во дворе должен был находиться часовой. Вот только где он, сука, затаился? Если бы луна не светила так ярко, то можно было попробовать перелезть через забор, а так я сразу окажусь на виду, и поэтому стал терпеливо ожидать, пока противник себя не проявит. Спустя какое-то время открылась входная дверь дома и на пороге появилась темная фигура на фоне тусклого света. Он сделал несколько шагов, огляделся и сделал приглашающий жест рукой. В следующую секунду от навеса, где была сложена поленница дров, отделилась еще одна темная фигура и пошла к дому. В руках у него был автомат.

"Ликвидаторы, — неожиданно пришла догадка. — Зачищают всех под ноль".

Слышать о них мне пришлось, а вот видеть не приходилось. Это открытие подтолкнуло меня к немедленному действию. Пригнувшись, я прошел вдоль забора и вышел к тому навесу с поленницей, где до этого прятался гитлеровец. Здесь я находился вне их поля зрения, после чего перемахнул через забор и замер, вслушиваясь. Нож у меня уже был в руке, готовый для броска. Спустя пару минут послышались еле слышные шаги. Фриц выбрал хорошее место. Навес, под которым он прятался, давал глубокую тень, и его практически не было видно. Потом негромко хлопнула входная дверь. Гитлеровец прошел мимо колоды с торчащим из нее колуном и остановился в трех метрах от меня. Сначала скользнул беглым взглядом по поленнице и забору, и только потом развернулся ко мне спиной, став наблюдать за воротами и двором. Сделав короткий шаг, я, выйдя из-за поленницы, метнул нож в тускло белеющую шею фрица. Часовой словно всхлипнул, затем пошатнулся и упал на колени. Несколько секунд он так стоял, пока сознание цеплялось за жизнь, и только потом упал лицом на землю. Подкравшись, я первым делом выдернул нож и тщательно вытер о куртку мертвеца, после чего оттащил тело за поленницу. Вернулся, посмотрел на автомат, но поднимать с земли не стал. Я уже не сомневался в том, что они здесь для того, чтобы вернуть беглецов на родину, а вот за жизнь семьи хозяина хутора сейчас не дал бы и медной копейки.

Осторожно подкравшись к дому, я притаился у входной двери, приготовив пистолет.

Теперь все зависело от слепой удачи. Прошло несколько минут. Стоявшая вокруг тишина вызывала во мне только тревожное ощущение. Она словно укрывала собой где-то совсем недалеко прячущуюся опасность. Впрочем, ощущение опасности щекотало нервы не только мне. Чуть скрипнула дверь и на пороге показалась фигура гитлеровца с оружием в руках. Я дважды нажал на спусковой крючок. Пум! Пум! Тело дернулось, навалилось на дверь, и широко распахнув ее, с глухим шумом упало с крыльца. Застыв в ожидании, я был готов стрелять в темный проем двери и в окно, если там кто-то покажется. Я был в более выгодном положении, чем мои потенциальные враги, засевшие в доме, так как имел широкое пространство для маневра. Вот только наступившая тишина меня смущала. Ни шороха, ни звука. Мой противник должен был хоть как-то отреагировать на исчезновение четырех человек. Или я положил всех? Бросил взгляд на часы. На все, начиная от первого броска ножа и кончая двумя выстрелами на пороге дома, у меня ушло около двадцати минут, так что вполне возможно, что ликвидаторы, оставшиеся в доме, еще просто не осознали смерть своих коллег. Рыбак далеко успел уйти или свернул на какую-нибудь тропу.... Эти мысли в какой-то мере внесли ясность и я стал осторожно подкрадываться к двери. Замирая на каждом шагу, я осторожно я проник в дом, пропуская сквозь себя малейшие звуки окружающего меня пространства. Несмотря на то, что я почти предугадал судьбу хозяев хутора, мне не раз пришлось проглотить стоявший у горла комок, стоило мне увидеть, зарезанных как овец, четырех людей, лежавших в самых неестественных позах. Особенно жутко было смотреть на мертвых детей. Юношу и девочку, лет десяти. Наверно с минуту стоял, приходя в себя, и только потом огляделся. Где беглецы? Не успел вопрос возникнуть у меня в голове, как я увидел в полу люк. Гитлеровцы загнали беглецов в подпол, быстро перерезали семью, после чего разделились. Двое остались, а двое других убийц отправились за мной в погоню. Подошел. Откинул люк и сразу услышал чье-то тихое всхлипывание.

— Живо вылезайте! У нас совсем нет времени!

Следующие три дня, проведенные с семейством, находящимся на гране нервного срыва, были для меня жестоким испытанием, сродни тропическому болоту, в котором мне как-то пришлось просидеть несколько часов, скрываясь от преследования, в мою бытность наемником.

После того, как я передал семью беглецов с рук на руки, мне было приказано перейти на запасную квартиру и не искать контактов, пока не разберутся, что произошло на хуторе. Моим словам поверили с трудом, и только потому, что их подтвердили живые свидетели. Случай с пропавшим курьером, а теперь засада на хуторе. Причем все это связано непосредственно со мной. Естественно, что все это как-то подозрительно смотрелось. Убивать меня не будут, но есть шанс, что вышлют обратно в Союз, а если я исчезну по дороге, то сразу запишут в предатели. Вот этого мне точно не надо. Значит, пора пускать в ход свой план.

Официальной датой моей смерти, зарегистрированной в полицейских протоколах, стало 7 августа 1944 года. Дежурному в полицейский участок около десяти часов утра поступило около десятка звонков от граждан, сообщивших о стрельбе в одном из домов на Кенигштрассе. К месту происшествия сначала приехала полиция, а спустя какое-то время приехала специальная машина и увезла два тела в морг. Скорая помощь, прибывшая часть позже оказала первую помощь раненому, которого обнаружили на месте преступления, а затем, в сопровождении полицейского отвезла его в больницу. После того, как все произошло, около дома, где произошла перестрелка, собралась приличная толпа, так как в благонамеренном и деловом городе Берне такие события случались крайне редко. Близко к дому их не пустили полицейские, перекрывшие подходы с обеих сторон улицы. На все вопросы любопытных горожан они коротко отвечали: — Ничего не знаем. Следствие разберется.

Люди отметили, что помимо полиции были еще люди в штатском, которые предъявив специальные жетоны дежурившему полицейскому, вошли в дом. В толпе сразу пробежал слушок, что дело совсем не простое, раз приехали из секретной службы.

В ходе расследования было составлено несколько протоколов со слов свидетелей. Позже к ним приложили отчеты и фотографии эксперты. После чего неспешно началось следствие, которое в итоге ни к чему не привело, а еще через пару месяцев дело сдали в архив. Вся эта история на семьдесят процентов была хорошо разыгранным спектаклем в двух действиях, куда входила инсценировка перестрелки и моя смерть. Связи барона и мои деньги сделали свое дело.

Еще года полтора тому назад, после долгих и осторожных поисков, я нашел в Москве канал сбыта. Им стал Михаил Артемович Думский, на вид совсем ветхий старичок с седыми нависшими над глазами бровями, начинавший работать с антиквариатом еще при царе. Не знаю, кем он был в воровском мире, но за все время нашего сотрудничества он ни разу не подвел меня. Именно через него ушли картины, антиквариат, драгоценности и накопившаяся за эти годы большая часть денег, а взамен я получал бриллианты. Когда я узнал, что мне предстоит ехать в Швейцарию, то мне оставалось только радоваться подобной предусмотрительности, хотя таким образом я заранее готовился к денежной реформе, которая должна была состояться осенью 1947 года. Бояться, что останусь без денег, у меня не было нужды, так как 1946 году я собирался провернуть еще два налета на подпольных миллионеров, которые должны были мне принести, как минимум, полмиллиона рублей. Данные по этим двум архивным делам, записанные мною по памяти, сейчас лежали в тайнике моей квартиры, и я надеялся, что акции пройдут не хуже, чем мое самое первое дело. Вот только с коллекцией монет я какое-то время не знал, что делать. Для начала показал ее Думскому, но тот сразу заявил, что покупателя на столь редкостный товар ему придется искать долго и я стал перед дилеммой: спрятать здесь или все же попробовать забрать с собой. Даже по тем любительским знаниям по нумизматике, что достались мне от хозяина тела, я смог из сотни монет выделить порядка трех десятков, которые уже сейчас имели большую стоимость. Обдумав еще раз, я выбрал третий путь: забрал только самые дорогие монеты, стоимость которых смог найти в специализированных каталогах, а остальные спрятал. Так что в Швейцарию я приехал не бедным родственником, а имея при себе небольшой мешочек с бриллиантами и второй, намного тяжелее и больше — со старинными монетами. Все это было положено на сохранение в один из столичных банков. Когда во время второй встречи с бароном я предложил ему деловое сотрудничество на паях, Арнольд фон Болен какое-то время смотрел на меня, а потом, хитро улыбнувшись, спросил: — Если я вас правильно понял, то вы собираетесь вложить в общее дело свою долю денег?

Его интонация и улыбка говорили сами за себя: откуда у русского коммуниста могут быть деньги? Это просто смешно!

Тогда я не стал распространяться насчет своих капиталов, но уже в следующую встречу построил маршрут нашей прогулки так, чтобы тот проходил недалеко от банка, где находилась моя ячейка. Когда наш разговор снова коснулся совместного бизнеса, я сказал, что готов представить ему доказательства своей платежеспособности.

— Что прямо сейчас и предоставите? — с хитрецой в голосе поинтересовался барон.

— А вы сомневаетесь, господин барон? — вернув ему не менее хитрую улыбку, в свою очередь, спросил его я.

— У меня нет привычки, верить кому-либо на слово.

— Я на это и не рассчитывал. Вон видите — здание банка? — когда барон утвердительно кивнул головой, я продолжил. — Давайте зайдем. Хочу вам кое-что показать.

Фон Болен сразу перестал улыбаться и как-то по-новому посмотрел на меня. Неужели этот коммунист не шутил? Именно этот вопрос читался в его взгляде.

Когда клерк, сопровождавший нас в отделение банковских ячеек, ушел, я вставил ключ, замок щелкнул. Я выдвинул ящик и подозвал, стоящего в отдалении барона. Когда тот подошел, я достал замшевый мешочек. Развязав его, осторожно вытряхнул часть содержимого себе на ладонь. При свете ламп камни вспыхнули, словно усыпанные брызгами ослепительного белого света.

— Как вам? — поинтересовался я, глядя на вытянутое от удивления лицо барона.

— Мой бог! Не ожидал! Просто не ожидал увидеть нечто подобное! Думал, какие-то военные секреты....

— Так вы думали, что я планами советского генерального штаба буду торговать?

— Ну-у-у... — замешкался барон, явно не зная, что сказать.

— Возьмите один камешек. На выбор. Проверите.

Фон Болен осторожно взял один из россыпи, двумя пальцами и так же осторожно опустил камень в жилетный карман. Ссыпав бриллианты в мешочек, я достал второй, объемный и увесистый, мешочек. При виде него в глазах барона засветились огоньки любопытства. Развязал тесемки и достал монету.

— Это все старинные монеты? — несмотря на очевидность, уточнил барон.

— Очень старинные. У меня есть несколько фотографий. Я их вам отдам. Проверьте, но вот насчет этой монеты, что сейчас держу в руке, могу сказать сразу: ее сестренку в 1941 году продали за 4250 долларов. Это американский серебряный доллар 1804 года. Еще имейте в виду, что с каждым годом эти монеты будут только прибавлять в цене.

Спрятав мешочек в стальной ящик, я достал оттуда несколько фотографий монет и протянул фон Болену: — Возьмите. Поинтересуйтесь у специалистов.

Выйдя из здания банка, мы какое-то время шли молча. Немец был в легком шоке и теперь пытался понять, как ему относиться к этому сразу, ставшим таким непонятным, русскому. До этого было все просто. Коммунист. Русский шпион. Один из тех, кто собирается утопить истинный миропорядок в крови капиталистов. А теперь? Кто перед ним?

Я понимал, что немецкому промышленнику трудно будет сломать сложившийся в сознании стереотип, поэтому не торопил его. Наконец барон заговорил: — Вы меня удивили.... Нет! Неправильно! Вы меня поразили своим деловым подходом! Да и как можно нечто подобное ожидать от коммуниста с их лозунгом: грабь богатых и раздавай бедным! От вас я такого точно не ожидал!

— Это еще не все, дорогой барон. Наибольшее удивление у вас еще впереди.

— Вы меня и так поразили — дальше некуда.

Я ему коротко описал, что будет с ним и его семьей, если он останется в рядах заговорщиков.

— Зачем вы мне это говорите?

— Хочу уберечь от смерти своего будущего компаньона. Если все пойдет хорошо, то вместе мы сможем заработать очень много денег.

— Откуда вы можете это знать?

— Сейчас отвечать не буду, но вот это письмо, которое вы вскроете через три месяца, подтвердит все, только что сказанное мною сейчас.

— Я вас не понимаю!

— Вы же знаете выражение: всему свое время. Так что наберитесь терпения и приготовьтесь ждать.

Спустя три с половиной месяца мы с фон Боленом снова были в кабинете его двоюродного брата, в сейфе которого хранилось письмо.

— Доставайте и читайте.

Тот достал конверт, потом посмотрел на печать, которую он еще тогда, три с половиной месяца, оттиснул на сургуче, запечатав им конверт. Пожал плечами, надорвал конверт и развернул сложенный вдвое листок. Текста там было совсем немного, так как у меня в памяти об этом событии сохранились лишь отрывочные сведения, но барон просто прикипел глазами к листку. Несколько минут он читал и снова перечитывал шесть строчек, написанным от руки широким размашистым почерком. Он просто не мог поверить своим глазам.

— Как? — спросил он меня, подняв глаза, сиплым, севшим от волнения, голосом.

— Теперь я могу вам ответить, так как доказательство того, что вы услышите, сейчас у вас в руках. У меня есть дар предвидения. Мои мать, бабка и прабабка ведьмами были, видно от них мне дар передался, хотя по мужской линии он до этого времени не передавался. Хотите — верьте, хотите — нет.

— Я бы не поверил, вот только это письмо... — немец не договорив, потряс листком в воздухе, — полностью подтверждает ваши слова! Вы непонятный, загадочный и непредсказуемый человек! Не знаю.... Нет! Вы мне дважды спасли жизнь, поэтому я должен благодарить бога, что мы встретились в этой жизни! Уже это переполняет меня благодарностью....

— Не будем тратить на это время, а лучше давайте вернемся к нашим делам. Как я говорил раньше: я хочу предложить вам совместное предприятие. Хотя оно лежит далеко от ваших профессиональных интересов, но мне думается, что предложение будет вам не менее интересно.

В моей прошлой жизни, я много чего почерпнул из истории картин. Особенно меня заинтересовали те, что стали дорогими и известными всему миру художественными произведениями. Провалившись во времени, у меня появилась возможность приобрести картины художников, чьи имена, в последствие, станут известными на весь мир. За эти годы, все, что мог, я вспомнил и записал. Картины. Аукционы. Цены. Прямо сейчас у меня в кармане лежал список картин и фамилий еще неизвестных художников, которые через два-четыре десятка лет будут стоить десятки, а то и сотни миллионов долларов, но это был список только одного из четырех направлений, которыми я собирался заняться в будущем. Неторопливо сунув руку во внутренний карман пиджака, я нашарил листок, потом достал его и расправил. Так как я заранее готовился к этому разговору, то изложил довольно быстро и лаконично. Все это время барон внимательно слушал, ни проронив, ни слова, а потом минут пять молчал, мысленно укладывая в голове полученную информацию.

— Знаете, Отто, я не раз думал о том, чтобы перевести свое хобби на крепкую деловую основу, но так и не собрался. По большому счету меня даже убеждать не нужно. Сам прекрасно понимаю, что это очень хорошее вложение денег! Так мы с вами компаньоны?!

— Вы еще в этом сомневаетесь, Арнольд?

— Теперь уже нет. М-м-м.... Среди моих знакомых есть полковник СС Вильгельм Модлиц. У него диплом искусствоведа. Образованный, начитанный, по-своему умный человек, далекий от политики. В свое время с воодушевлением принял идеи Гитлера, но судя по всему, в последнее время в них разочаровался. Вилли по интеллекту гораздо выше любого армейского офицера. Вот только со временем он привык красиво жить и сорить деньгами. Я, почему о нем вспомнил? Он одно время занимался произведениями искусства, привезенными из Европы, и даже кое-что помог мне приобрести... по сходной цене. Правда, последние полтора года наши пути не пересекались, но мне думается, что надо попробовать с ним поговорить. Как вы смотрите на это, Отто?

— Не называйте меня больше Отто, Арнольд. С новыми документами я получил новое имя — Александр Бурш.

— Поздравляю! За это дело надо выпить! Ваш фужер, Александр! А теперь.... Прозит!

Пригубив фужер с коньяком, я поинтересовался: — А он точно не фанатик?

— Одно время мы с Вилли довольно часто общались. Иногда он ставил меня в тупик резкими отзывами о некоторых руководителях рейха, но при этом никогда не трогал фюрера. М-м-м.... В общем и целом, у меня о нем сложилось впечатление как о трезвомыслящем человеке, хотя при этом, не сочтите за каламбур, он любитель выпить. Да и в карты не прочь поиграть.

— Это его проблемы, а как с ним можно связаться?

— Попробую найти его телефон, но для этого вам придется подождать.

Барон поставил фужер с остатками французского коньяка на сервировочный столик, после чего встал и подошел к письменному столу. Какое-то время перебирал бумаги, потом нашел записную книжку. Полистав ее, снял трубку, а спустя несколько минут я услышал: — Добрый вечер, Вилли. Ты еще не все деньги спустил за карточным столом?

После короткого разговора, к которому я почти не прислушивался, Арнольд повернулся ко мне и сказал: — Думаю, что Вилли, все правильно понял. Мы договорились с ним встретиться.

— Если вы с ним договоритесь, то пусть начинает подыскивать для нас картины. Интересует коллекция картин во дворце Иммерхоф. Особенно картины Густава Климта. Они сгорят в 1945 году.

— Несмотря на то, что я вам верю, мне очень странно слышать подобные слова.

— Привыкайте, дорогой барон, привыкайте. Кстати, нам нужно будет определиться с местом хранения произведений искусств.

— Насчет этого не волнуйтесь. Вы, надеюсь, не забыли о моей вилле под Цюрихом. Именно там хранится моя коллекция картин.

— Отлично! В таком случае, я на днях еду в Лондон. Думаю за тысячу фунтов купить там две картины, пока еще неизвестного миру художника.

— Желаю удачи! И все же.... — барон замялся.

— Говорите, Арнольд.

— Вы знаете, когда закончится война?!

— Знаю, но не скажу. Объясню это так: нельзя простому человеку знать тайное, начертанное небесами, — при этом я помрачнел лицом, придав ему таинственное выражение. Немец, услышав подобные слова, чуть ли не в струнку передо мною вытянулся. Что тут скажешь? Впитанная с молоком матери дисциплина и вера в бога, являясь основой каждого добропорядочного немца, переборола трезвость ума и практичность дельца.

ГЛАВА 20

В который раз я начал жить снова, с чистого листа. Оказавшись в другом теле и другом времени, первое время мне пришлось идти со всеми в ногу, хотя бы потому, что нужно было учиться врастать в чужую жизнь. Казалось бы, родная страна, но жизнь в ней, по большей части, оказалась для меня такой же непонятной и необъяснимой, как Африка в свое время. Моя практичность, индивидуальность и внутреннее неприятие политики страны советов, сделали меня изгоем чуть ли не с первых дней пребывания в новом времени. Мне пришлось выживать, как в чужой стране, чему помог немалый опыт человека, воевавшего в различных точках земного шара. Стоило мне освоиться, как я окончательно понял, что хочу идти своей дорогой, а не общим строем вместе со всеми, навстречу утопическому будущему под названием коммунизм, а полученное знание иностранных языков явно подталкивало к тому, что пора искать свое счастье за рубежом.

Теперь, когда я благодаря счастливому стечению обстоятельств оказался за границей, мне нужно было найти способ остаться здесь, и при этом, ни в коем случае, не запятнать имя Кости Звягинцева.

Когда Костя Звягинцев умер, а вместо него появился гражданин Швейцарии Александр Бурш, я начал строить его жизнь исходя из своего опыта, пожеланий и способностей. Первым делом, из Берна я переехал в Цюрих, где стал совладельцем антикварного магазина, после чего уехал в Англию. Вернувшись, стал вживаться в роль антиквара и добропорядочного обывателя, при этом начав подыскивать нужных мне для дела людей. От них мне требовалось беспрекословное подчинение, умение владеть оружием и знание языков. В Швейцарии, где население использует три языка: немецкий, французский и итальянский, найти полиглота было несложно, а вот людей, не боящихся проливать свою и чужую кровь, пришлось поискать. Я их нашел, правда, несколько неожиданно для меня, зато сразу двоих. Швейцарец Курт и немец Вальтер. Так они назвались при знакомстве, но при этом нетрудно было догадаться, что это были не их настоящие имена. Впрочем, мне не было никакого дела ни до их фамилий, ни до их прошлого. Мне просто были нужны подручные для проведения нелегальных операций. Судя по блатному жаргону, жестам и повадкам Курта почти сразу стало понятно, что тот связан с криминальным миром, и только намного позже я узнал из его пьяной исповеди, как он пошел на разбой. Оказалось, что последние восемь лет он входил в одну из групп контрабандистов, которая полгода тому назад при переходе границы наткнулись на засаду германских пограничников. По большей части швейцарцы проходили границу без проблем, получая сведения от прикормленных пограничников и таможенников, но на этот раз все пошло не так. Началась стрельба, в ходе которой контрабандисты, потеряв двух человек и товар, все же сумели оторваться от преследования и уйти. Уже потом они узнали, что один из немецких пограничников скончался от раны, полученной в перестрелке. После чего в среде контрабандистов проскочил слух, что на трех контрабандистов, оставшихся в живых, немцы открыли охоту, то есть, если они попадутся на глаза пограничной страже, переговоров не будет. Естественно, что коллеги и партнеры по бизнесу стали избегать их, словно прокаженных. Действительно, кому охота подставляться под пулю из-за каких-то неудачников. Швейцарец был молод, года на два постарше меня, при этом имел хорошо подвешенный язык и умение найти подход к почти любому человеку. В разговоре умел придать себе заинтересованный вид и настолько живо реагировал на то, что ему говорили, что собеседник невольно начинал ему верить, хотя тот был просто искусный актер. Он не учился мастерству перевоплощения, ему это дало матушка-природа, как ядовитые клыки змее. Вот только внутри, он был гнилым, как иной раз бывает с фруктами. Гладкий, румяный бок, а стоит надкусить, как внутри оказывается горькая гниль. Жадный, беспринципный, он являлся, своего рода, своеобразным примером уголовника. Не сразу, но я раскусил его гнилое нутро.

Вальтер был другим человеком. Мужчина, около сорока лет, мощного телосложения. Мрачный и неразговорчивый. Если суть швейцарца для меня не стала загадкой, несмотря на его актерскую игру, то Вальтера я долгое время не мог понять, особенно после того, как он случайно или нарочно проговорился, что до середины 43 года служил в криминальной полиции Гамбурга в чине криминальинспектора. Лейтенант уголовной полиции. Вот только то, что заставило его бежать из Германии, бросив семью, мне так и не довелось узнать. Имеет жену и двоих детей, которых очень любит, и ничего не зная об их судьбе, очень сильно переживал за них. Спустя несколько месяцев мне, после долгих поисков, удалось их найти, а потом переправить их в Швейцарию. Именно тогда немец заявил мне, что он мой должник до конца жизни. Мое внутреннее чутье сказало мне, что его слова правдивы и искренни до последнего слова.

Эти два человека, лишившись привычной среды обитания, случайно найдя друг друга, объединились и занялись вооруженными грабежами. Именно так мы и встретились. Выйдя из ресторана и идя домой, я решил срезать путь и в одном из переулков наткнулся на эту парочку, которая решила меня ограбить.

Когда мне путь перегородил широкоплечий верзила, держащий в руке нож, я уже не сомневался, что у меня за спиной сейчас нарисовались фигуры одного или двух его подельников. Что могли видеть грабители? Молодой мужчина, щеголевато одетый и довольный жизнью. Скорее всего, служащий среднего звена одного из крупных банков. Делец, который отдаст все сам, стоит лишь его хорошо припугнуть. Вот только не знали они, что у этого молодого человека боевой опыт составляет почти три десятка лет и тело в моменты опасности превращается в боевой механизм, крушащий все на своем пути. Неожиданностью для грабителей стало то, что их жертва первой напала на них. Резко сократив расстояние, я нанес мощный удар ногой. Подошва ботинка с жесткими краями рантов врезалась в голень, державшего нож бандита. Тот с воплем согнулся. Нанеся сокрушительный удар другой ногой по оседающей фигуре, я резко ушел влево, уходя от бросившегося на меня второго грабителя, держащего в руке короткую дубинку. Я атаковал его сбоку, подбивая руку с дубинкой вверх и одновременно нанося хлесткий удар по печени свободной правой рукой, тем самым заставив налетчика, с натужным стоном, сложиться пополам. Дубинка, выпавшая из ослабевшей руки бандита, громко стукнула, упав на брусчатку. Громила, с трудом, но сумел подняться и сейчас, глядя на меня со звериной ненавистью, был уже готов броситься на меня, как я поднял обе руки вверх и нагло улыбаясь, заявил: — Парни, а вам работа случайно не нужна?

Так мы и познакомились, а спустя неделю я вместе с Куртом и Вальтером выехал в Берлин, чтобы лично познакомиться с Вильгельмом Модлицем, штандартенфюрером СС, который возглавлял один из отделов управления, которое занималось произведениями искусства, свозимых в Германию из оккупированных территорий.

В Берлине я предварительно встретился с бароном, который дал на него характеристику.

Модлиц имел арийскую внешность, вот только с ростом не дотягивал до 100% образчика арийской расы. Имеет хорошо подвешенный язык, диплом искусствоведа и большое желание разбогатеть. Начинал он работать в Австрии, где его прикрепили к одной из специальных команд по изъятию ценностей. Так он оказался в ведомстве Розенберга. Модлиц оказался не просто хорошим специалистом, но и человеком, умеющим подбирать подарки для начальства. Именно это умение дало ему без особого труда шагать по служебной лестнице вплоть до звания полковника СС. До того, как осесть в айнзацштабе Розенберга в Берлине в должности начальника отдела, он два с половиной года работал представителем этого штаба в Голландии и Франции, при этом сумев собрать в свою личную коллекцию ценные произведения искусства. Сейчас, помимо своей работы он нередко выступал экспертом в комиссиях, которые отбирали из награбленных сокровищ

для личных коллекций первых людей Рейха. Вот только за эти годы он пристрастился к хорошей жизни, которая требовала от него все больше денег. Если раньше он мотался по захваченным Рейхом территориям, где оценивал и отправлял в Германию произведения искусства, не забывая при этом самого себя, то теперь у него таких возможностей стало намного меньше. К тому же став начальником отдела, он имел теперь дело в большей степени с отчетами и экспертными справками, чем с картинами и другими произведениями искусства. Роскошная жизнь и карточные игры забирали львиную долю его зарплаты. К тому же, будучи здравомыслящим человеком, он понимал, что война идет к логическому концу, что означало конец его хорошей жизни.

Именно поэтому штандартенфюрер СС Вильгельм Модлиц с особым вниманием отнесся к звонку, а затем и к встрече с бароном. Из этого разговора он вывел для себя, что барон, имея обширные связи, каким-то образом вышел на заокеанских представителей антикварного бизнеса и собирается торговать произведениями искусства. Если до последнего времени у него было мало возможностей работать на сторону, да и агентов гестапо в управлении хватало, то теперь кое-что изменилось. Гитлеровские армии отступали на всех фронтах, что заставляло отправлять эшелонами произведения искусства с бывших оккупированных территорий в Германию. Какое-то время верхушка Рейха думала над тем, что делать с награбленными вещами, пока не решила создать сеть тайников, в которых должна была храниться валюта, золото и произведения искусства, которые в будущем должны будут стать основой для возрождения новой Германии. Для этого начали формироваться специальные группы, в состав одной из которых вошел полковник СС Модлиц. Он и его люди занимались составлением документов, экспертных справок, комплектованием и сохранностью груза вплоть до момента его отправки. Теперь он получил самые широкие полномочия, а вместе с ними непосредственный доступ к хранилищам с теми произведениями искусств, которые до этого ему были недоступны.

Наша встреча состоялась в маленьком кафе. Меня сопровождал Курт и Вальтер. Их задачей был контроль нашей встречи. Чтобы не было никаких лишних любопытных глаз и ушей, а заодно проследить: нет ли какого-либо хвоста за эсэсовцем.

— Здравствуйте, господин... Модлиц. Или вы предпочитаете другое имя?

— Здравствуйте. Меня устраивает мое собственное. Господин Бурш, если я не ошибаюсь?

— Да. Александр Бурш. Вы не против чашки хорошего кофе и рюмки французского коньяка?

— Еще как не против. Но вы же не думаете найти их в этой забегаловке? — и он бросил взгляд полный отвращения в сторону кухни кафе.

— Все это и даже немного больше есть в квартире, которую для меня снял хороший друг.

— Вы, что не знаете, что все иностранцы сразу по переходу границы передаются под наблюдение специальных служб?

— Знаю. Вот только в подобных делах я имею кое-какой опыт. У меня репортерское удостоверение одной из цюрихских газет, а так же официальное задание от редакции. Не волнуйтесь, все мои документы в порядке. Я уже прошел официальную регистрацию в Управлении Берлинской полиции и получил специальный пропуск.

— Даже так? И какова тема вашего задания?

— Народ Германии и искусство Европы. Начало приблизительно такое: германский народ в полной мере оценил усилия фюрера....

— Тогда давайте не будем терять время, господин Бурш. Идемте.

После общих фраз, выпитой наполовину бутылки коньяка и четырех опустошенных чашек с кофе, наш разговор перешел в деловую фазу.

— Меня интересуют имеющие международное признание произведения искусства, числящиеся в официальных каталогах. При этом желательно их доставка на территорию Швейцарии. Оплата в швейцарских марках, долларах, английских фунтах.

Модлиц не собирался отказываться от сотрудничества, что сразу было ясно из его ответа.

— Вы не представляете насколько это все сложно! — и он придал своему лицу озабоченное выражение. — Все такие произведения искусства под жестким контролем. К тому же они занесены в особые списки.

— Вы же сами и составляете эти списки. Разве не так?

Эсэсовец скривился. Ему не удалось набить цену. Он мысленно проклял барона, которому в свое время он об этом рассказал. Он был тогда в подпитии и, не удержавшись, похвастался перед приятелем.

— Не все так просто.... — начал он говорить, но проворный швейцарец перебил его. — Я уже в курсе, что вам сейчас везут произведения искусства и антиквариат со всех бывших оккупированных территорий, а вы складываете все это в одну большую кучу. Вы уже сейчас не справляетесь, а дальше будет еще хуже. Вы уже забили все запасники музеев и картинных галерей, и теперь не знаете, куда еще складывать.

В глубине души полковника СС поднялась волна раздражения. Откуда пронырливый швейцарец об этом знает? Всего лишь две недели тому назад айнзацштаб Розенберга в Берлине получил приказ, в котором говорилось о том, что все предметы искусства, антиквариат и раритеты, не представляющие высокой ценности нужно срочно начать продавать через сеть ломбардов, антикварных и комиссионных магазинов. Старинным фолиантом не накормишь солдата, а картиной не выстрелишь по врагу. Изнемогающей Германии срочно были нужны деньги на войну. Эсэсовец рассчитывал, что с помощью этой схемы он станет главной фигурой в этом деле, вот только на самом деле получалось иначе. Этот хитрый швейцарец знал больше, чем ему надо.

"Дьявол! Если у него есть еще источники получения данных, то значит, этот хитрый тип разговаривал не со мной одним. Отсюда можно сделать только один вывод: он может покупать товар у моих конкурентов! Проклятье!".

Не удержавшись, Вилли поинтересовался: — Вы давно в Германии?

— Да уже четыре дня. А что?

— Просто время впустую уходит.

— Не знаю как вы, а я время впустую не терял, — небрежно ответил швейцарец, тем самым подтвердив самые худшие подозрения полковника СС.

— Знаете что,... я тут подумал и решил, что смогу отправлять нужный вам товар к границе Швейцарии. Лучше это будет какой-нибудь городок, расположенный недалеко от швейцарской границы. Ничего другого по доставке товара я не могу вам предложить,... но зато смогу выделить в личное пользование машину со специальным пропуском. Учтите, что у нас сейчас бензин для автомобилей личного пользования жестко лимитирован, но у вас с этим проблем не будет.

— Автомобиль. Это просто здорово. Спасибо. Вот только не покажется ли кому-нибудь странным, что швейцарский журналист раскатывает по стране....

— С этим пропуском ни у кого вопросов не возникнет, так как он будет за печатью и подписью Розенберга.

Я быстро принял восхищенно — удивленный вид, чтобы польстить Модлицу:

— У меня просто слов нет, господин Модлиц. Вы умеете удивить!

Эсэсовец расплылся в довольной улыбке: — Господин Бурш....

— Бросьте! Для вас с этой минуты я просто Алекс. Ведь мы только что стали партнерами, не так ли?

— Отлично! Тогда для вас я Вилли! Алекс, теперь давайте выпьем за наше тесное сотрудничество!

Схема работы нашего нелегального предприятия получила шуточное название "Грабь награбленное". Впрочем, я только следовал ленинскому лозунгу "грабь награбленное", появившемуся в первые годы власти, когда большевики в массовом порядке осуществляли поголовную конфискацию (экспроприацию) у владельцев частную собственность.

Лишних людей я брать не стал и обязанности распределил на нас четверых. Вилли находил картины или другой антиквариат, имеющий определенную ценность, затем делал переоценку, после чего они направлялись в антикварные, комиссионные магазины и ломбарды Берлина, но не доходили до прилавка. Во время второй мировой войны наблюдался взрыв антикварной и комиссионной торговли, вызванный небывалым предложением награбленного товара, поэтому в неразберихе такая операция просто терялась среди множества других покупок. Курт взял на себя контакты с таможней и пограничной стражей. Он же наладил контакт с контрабандистами, с которыми мы переправляли часть товара. Вальтер, который до сих пор числился в розыске на территории Рейха, стал принимать груз по другую сторону границы. Я взял на себя сопровождение груза до границы, а наиболее ценные предметы лично доставлял в дом барона. Обратно я ехал не с пустыми руками. Коньяк, сыр, сигареты и кофе. Половина из них шла Вилли.

За два первых месяца работы мы перебросили в Швейцарию около восьмидесяти предметов старины, из них сорок семь картин. Все они имели свое место и цену в международных каталогах.

С Модлицем мы даже немного подружились. Для него я стал тем человеком, с которым можно было поговорить по душам, выложить свои страхи и сомнения, не опасаясь, что тот не донесет на тебя в гестапо. Когда он перебирал лишку, то оставался у меня ночевать, и тогда мне приходилось выслушивать его пьяно — философские взгляды на жизнь. Правда, нередко среди них проскакивала довольно интересная информация. Так я узнал, что гитлеровцы стали формировать грузы специального назначения для сверхсекретных тайников во всей Германии, где должны были храниться слитки драгоценных металлов, валюта, произведения искусства и антиквариат для будущих поколений нацистов. В соответствии с планом "Закат солнца" с конца лета 1944 года на юге и востоке Германии, в Австрийских Альпах и Рудных горах в Чехии началось сооружение и обустройство глубоких бункеров и естественных тайников. Входы в них подлежали тщательной маскировке, — как правило, их замуровывали или взрывали. Строили хранилища по проектам немецких инженеров под надзором СС военнопленные, по окончании работ они подлежали ликвидации. Степень секретности была такой, что по завершении строительства хранилищ особого назначения ликвидировались не только работавшие там военнопленные, но и (в особых случаях) солдаты строительных частей вермахта и проектировщики. По мере приближения конца войны эта программа получала все больший размах, и в нее включалось все больше объектов. К началу 1945 года это были уже любые места (замки, поместья, особняки, хозяйственные постройки, монастыри, церкви, бомбоубежища), где можно было спрятать сокровища. Наращивалось и строительство подземных хранилищ, предназначенных для особо значимых документов и ценностей.

О том, что полковник принимает участие в этом секретном проекте, он мне не говорил, зато сумел проговориться, находясь в совершенно пьяном состоянии. На следующий вечер у нас состоялся разговор.

— Вилли, вы вчера похвастались, что занимаетесь формированием и отгрузкой ценностей, которые должны в будущем помочь восстановлению нового Рейха. А почему вы об этом раньше молчали? Или мы не друзья?

Эсэсовец скривился так, словно надкусил лимон, потом налил себе виски полстакана и сразу опрокинул себе в рот. Кинув в рот ломтик сыра, какое-то время жевал, потом глухим, недовольным голосом проговорил: — Алекс, давайте сразу договоримся, что мои служебные тайны не будут являться товаром для торга. Я немец и верю в будущее возрождение Рейха! Вам этого просто не дано понять!

— Ой! Только не надо мне говорить об арийской расе и ее высшем предназначении. Оставьте это вашей пропаганде. Теперь насчет тайны. Я согласен увеличить ваш гонорар на 10% за то, что вы будете мне давать координаты этих тайников. По-моему, это хорошее предложение, тем более что выполнить такую работу не составит для вас особого труда.

— Вы просто не понимаете, что мне предлагаете! Меня не просто убьют! Я испытаю все муки ада...!

— Послушайте, Вилли. Мы с вами деловые люди и то, что сейчас делаем, уже тянет на десяток лет тюрьмы. Разве не так? Так давайте пойдем дальше. К тому же давно хотел спросить у вас: чем собираетесь заняться после войны?

— Я.... М-м-м.... Честно говоря, много думал, но так ни к чему и не пришел. Мне нравиться такая картинка: я сижу за столиком уличного кафе. Передо мной рюмка конька и чашка кофе, а на душе спокойствие и умиротворение. И никакого страха. Вы даже не представляете, как трудно выживать в атмосфере страха и отчаяния!

— Вот видите! Вам нужно спокойствие. А как оно достигается? Хорошим счетом в банке! Если вы проследите за логической цепочкой моих умозаключений, то поймете, что я вам тоже хочу спокойной и счастливой жизни.

Полковник снова налил себе виски. Выпил. Несколько минут раздумывал над моими словами, а потом отчаянно махнул рукой и заявил: — Дьявол с вами! Постараюсь сделать, что смогу. Вот только координаты мест секретных мест сказать вам не смогу. Сразу поясню, чтобы не было лишних вопросов. В мои обязанности входит составление и упаковка груза. Причем формирую я его, исходя из габаритов и объемов транспорта, которым должен был быть отправлен груз.

— Но вы же доставляете его,... предположим, на вокзал?

— Нет. Этим занимаются особые команды. Они забирают упакованный груз, а затем сопровождают его в пути. М-м-м.... — Вилли задумался, потом изобразил на лице сомнение: — Но кое-что наверно можно разузнать. Только....

— Только прибавь мне, Алекс, еще пять процентов. Вы это хотели сказать, Вилли?

— Почти. Только не 5%, а 10. Оно того стоит, поверьте мне!

— Погодите! Еще пять минут вы говорили, что у вас нет никакого выхода на тайники, а теперь вы утверждаете, что узнаете места их расположения. По-моему вы собираетесь меня обмануть!

— Нет! Все не так! Я просто вспомнил! Понимаете, до этого момента меня не интересовал этот вопрос! Дело в том, что среди командиров конвоев есть мой хороший приятель. Когда идет приемка и погрузка груза, мы с ним за дружеской беседой успеваем выпить по паре рюмок коньяка. С Конрадом мы познакомились во Франции. Эх, хорошее было время! Париж, коньяк и красивые девушки! Как мы с ним гуляли! Вы.... — и он замолчал, предавшись сладким мечтаниям.

— Вилли! Вы где? — с усмешкой спросил я своего компаньона.

— Здесь я. Здесь. Мне 39 лет, а я еще толком и не пожил. Все! Все, Алекс! Воспоминания закончены! Гм. Теперь к делу. Последний раз он начал рассказывать куда едет, но я его оборвал, но на этот раз все будет по-другому. Я постараюсь у него уточнить место.

— Что нужно? Коньяк? Виски? Кофе?

— Коньяк и кофе — это то, что нужно! А теперь, Алекс, давайте выпьем... за наше спокойное будущее!

Ждать пришлось недолго. Уже спустя несколько дней, во второй половине дня, ко мне ввалился прилично выпивший Модлиц.

— Алекс! Дружище! — закричал он с порога и попытался меня обнять, но я ловко уклонился, при этом мне пришлось его поддержать, чтобы он не упал у меня прямо в прихожей. Я хотел отвести его сразу в спальню, но тот принялся упираться. Пришлось идти с ним в гостиную. Не успел я выставить перед ним коньяк, лимон и сыр, как он сразу налил себе половину фужера конька и выпил.

— Вилли, ты, что куда-то торопишься?

— Совесть, Алекс! Совесть! Она проснулась и требует....

От новой дозы алкоголя лицо полковника СС резко побагровело, а глаза подернулись мутной пленкой.

— Чтобы ты пошел в гестапо и покаялся. Я тебя правильно понял?

— К дьяволу такие шутки! У меня сегодня Конрад был.

— И что?

Эсэсовец начал слепо шарить по карманам черного мундира, пока, наконец, не выудил небольшой листок.

— Держи.

— Ну,... с местностью понятно. А что за название?

— Конрад сказал, что там какие-то бывшие копи есть. Уголь что ли когда-то добывали? Или что-то подобное.

— Хм. Так там этих шахт может много быть. Где искать?

— Не знаю, — тяжело мотнул головой полковник. — Все. Я спать.

— Погоди! Когда уехал твой Конрад?

Вилли отдернул рукав мундира, затем какое-то время пьяно смотрел на часы мутными глазами и только потом сказал: — Полтора часа тому назад. Все, Алекс....

— Не все! Позвони в гараж! Мне нужна машина!

Несмотря на все свои сомнения и немалый риск мне все же удалось выследить место захоронения секретного груза. Так на моей "карте сокровищ" появилась первая отметка.

За следующие три месяца я выследил еще четыре таких конвоя. Точного места этих тайников я, конечно, не знал, но и того, что стало мне известно, вполне должно было хватить для поисков, кроме того, у Вилли, за дополнительную плату, я получал дубликаты списков вещей, заложенных в тайники.

Все шло неплохо, но в последнее время Модлиц стал меня беспокоить. Если раньше он был предельно осторожен в своих делах, то по мере приближения советских войск к границам Германии в нем все больше рос страх, а вместе с ним и какая-то патологическая жадность. У меня появилось подозрение, что он стал просто красть, стараясь как можно больше накопить для своей будущей жизни. Это меня беспокоило по двум причинам. В Рейхе была хорошо развита система тотальной слежки и, несмотря на звание полковника СС и то, что его лично знает руководитель внешнеполитического управления НСДАП Альфред Розенберг, на него могли донести, что могло привести к печальным последствиям. Вторая причина заключалась в том, что начиная это дело, мне даже предположить было трудно, что оно примет такие широкие обороты, а значит, возрастут и траты. К тому же вкладывая деньги сейчас, я собирался получать дивиденды, только, как минимум, через десять лет, поэтому сейчас я только тратил свои накопления ничего не получая взамен. Надо было что-то придумывать по поводу возмещения убытков. Вот только не имея нормальных документов (удостоверение швейцарского журналиста не являлось полноценной защитой), ни людей, что-то планировать ни имело смысла. У китайцев есть поговорка, которую я никогда не понимал: "если кто-то поступил с тобой дурно, не пытайся ему отомстить, сядь на берегу реки, и вскоре ты увидишь, как мимо тебя по воде проплывет труп твоего обидчика". Именно так я сейчас и делал. Тянул время, ожидая, что все разрешиться само собой, без моего участия. И к моему удивлению это произошло. Началось все с прихода Вилли. Он пришел ко мне немного выпивший, что стало последнее время для него стандартом, и пригласил в ресторан. Идти не хотелось, но мой компаньон оказался на этот раз настойчив, к тому же, пообещав нечто особенное. Уже по дороге я узнал, что это благотворительный вечер для армейских офицеров, организованный комитетом вдов и матерей офицеров, погибших на войне. Вечер проходил в ресторане, в котором мне еще не доводилось бывать. Тяжелые занавески, массивные люстры, свисавшие с потолка, строгий вид официантов — все это говорило о том, что ресторан придерживается старых порядков. Публика меня несколько удивила тем, что среди офицерских мундиров было немало гражданских людей. Офицеры были представлены в званиях, не ниже майора. Черных мундиров не было. Шума и пьяных выкриков, которые сопровождали вечера в ресторанах, здесь не было. Посетители тихо переговаривались, чинно, глоточками, попивая вино. Вилли, попросил у официанта графинчик коньяка, но тот только огорченно покачал головой, а затем дал нам программку вечера, к которой было приложено меню. Из алкогольных напитков в нем было указано только шесть сортов вина. Не успели мы сделать заказ, как на сцене появились музыканты в черных фраках и с музыкальными инструментами в руках. Один из них сел за рояль, а еще спустя несколько минут мимо столиков к сцене пошла несколько грузноватая женщина в длинном черном платье с блестками. Ее руки закрывали длинные ажурные перчатки. При ее появлении народ оживился и дружно захлопал. Вилли шепнул мне, что это популярная в Германии оперная певица. Ни балета, ни оперы я не понимал, поэтому тихо, но с недовольным тоном, спросил его: — Какого дьявола ты меня приволок сюда?

— Ты не любишь оперу? — удивленно спросил он у меня.

— Нет, — сердито буркнул я.

— Думал....

— Он, видите ли, думал.... — начал я его отчитывать, но договорить мне не дали негодующие взгляды окружающих нас участников вечера, сидевших за соседними столиками. Больше я ничего говорить не стал, вместо этого начав разглядывать собравшихся здесь любителей оперы, и вдруг неожиданно мое внимание привлекла молодая и красивая женщина. Сначала меня привлекла ее строгая и вместе с тем изящная красота, но уже спустя минуту, у меня появилось ощущение, что я ее уже где-то видел.

Все первое отделение вечера я усиленно пытался понять, где мог видеть эту женщину, которую раньше не видел, но так и не мог вспомнить, что добавило еще раздражения в мое настроение. Когда наступил перерыв и певица села за один из столиков, как видно ее больших поклонников, потому что сразу полилось вино и стали произносить громкие тосты за ее здоровье и творческие успехи, которые весь зал подхватывал, поднимая бокалы за своими столиками. Оркестр на сцене заиграл нечто медленное. Пары стали выходить на середину зала перед сценой и медленно кружиться в такт музыке. Одну из этих пар составила эффектная красотка вместе с моложавым полковником. Стоило ее изящной фигуре закружиться в танце, как я сразу вспомнил, где ее видел.

"Точно! Картина! Это ее я видел на картине пару дней назад. Еще тогда подумал о ее изысканной красоте, которая неплохо бы смотрелась в моей постели. И тут она.... С нее писали. А вообще-то странно, — я напряг память, пытаясь вспомнить детали картины. — М-м-м. Лицо. Глаза. Очень похожи, вот только там она старше выглядит. Раза в два. Высокая грудь. Белое платье. Красная роза на груди. Она выглядела невестой.... Зачем.... Впрочем, сейчас все узнаю".

— Вилли, ты видишь ту молодую женщину?

— Если ты имеешь в виду красавицу, графиню Шварц-Зельде, то я ее не просто вижу, а откровенно ей любуюсь, как истинным произведением искусства. Ее большие серые глаза....

— Стоп. Кто она? — коротко поинтересовался я личность молодой женщины.

Тот посмотрел на меня с хитрой усмешкой: — Что и ты, Брут? Ничего. Не ты первый, ни ты последний. Из влюбленных в нее мужчин, наверно, батальон можно составить.

— Кто она? — снова спросил я.

— Польская графиня, в которую по уши втрескался граф Фридрих фон Шварц-Зельде. Он ее чуть ли не девчонкой привез в свое имение, вот только его счастье оказалось недолгим. Генерал вскоре погиб. Где, как — не знаю. Осталась вдова. Кто к ней не подкатывался....

Остальные слова я пропустил мимо ушей, так как объяснение Вили не дало толковых объяснений, но одно я знал твердо: картина и молодая женщина связаны между собой, но загадка вполне могла подождать. Бросив последний раз взгляд на польскую графиню, я сказал:

— Все, Вилли. На сегодня с меня хватит. Я пойду.

— Ты бы знал, какая у этой генеральши коллекция картин. Граф в свое время из Австрии и Польши привез. И не только картины.

— Ты откуда знаешь? Сам видел? — заинтересовался я.

— Сам — нет! Зато один из моих людей, он каталогами занимается, когда-то составлял для генерала опись его коллекции. Вот от него и услышал.

— Ладно. Это у них, а у нас свое, — оборвал я его. — Я пошел.

— Я тоже пойду. Меня уже наверно в клубе заждались.

— Давно не проигрывал? — усмехнулся я.

— Сегодня мой день. Я это чувствую, — с какой-то непонятной мне патетикой ответил он мне.

Рано утром меня разбудил длинный, резкий, пронзительный дверной замок. Для порядка выругался, потом набросил халат и подошел к двери.

— Кто?

— Алекс, это я! — раздался за дверью голос Вилли.

Я распахнул дверь. Хотя запах от него шел такой, что можно было идти на кухню и начинать закусывать, выглядел он не сильно пьяным, зато бледным и взволнованным.

"Ревизия нагрянула на его склады?! — это была первая и единственная мысль, которая пришла мне сразу в голову, стоило мне увидеть ее состояние.

— Что случилось?

— Я войду? Разреши?

Я посторонился. Он сразу прошел через гостиную в кухню. Не успел я переступить порог кухни, как он умоляюще посмотрел на меня, а потом на дверцу шкафа, где хранилось спиртное. Я достал початую бутылку виски и стакан, который поставил перед ним. Он налил треть стакана, одним махом выпил, достал пачку сигарет.

— У меня не курят.

— Извини, Алекс. Совсем забыл. Ночь просто сумасшедшая была, — и он неловко-торопливыми движениями спрятал ее во внутренний карман пиджака.

— Опять проигрался?

Он только обреченно кивнул головой и снова налил в стакан виски, но выпить я ему не дал.

— Потом. Сначала расскажи. Коротко и ясно.

После короткого, но несколько сумбурного рассказа, я уяснил, что полковник проиграл свою зарплату за полгода вперед. Он оставил в клубе все наличные деньги, что были при нем, и расписку, что выплатит карточный долг в течение десяти дней.

— В чем проблема, Вилли? У тебя на швейцарском счету лежит в десять раз больше денег.

— Да. Да! Но эта жирная свинья еще и посмеялась надо мной! Этот спесивый индюк Рольф заявил во всеуслышание, что я его личный кошелек! Он еще....

— Кто такой Рольф?

— Это страшный человек, Алекс. Такой убьет и глазом не моргнет. Слышал, как он как-то хвалился, что его французское сопротивление к смерти приговорило, а он не испугался и продолжал выполнять свою работу. Смеялся, что не одну дюжину лягушатников на корм лягушкам и ракам отправил. Сволочь!

— Ну, посмеялся. И что? А ты над ним посмейся.

— Ага! Посмеешься над ним! Ты его не видел. Сам здоровый, а глаза, когда выпьет, бешенными становятся. И руки волосатые, словно у гориллы. К тому же он состоит в личной охране Розенберга.

— Тогда не ходи в клуб.

— Не пойду! Долг отдам и все! Все! С игрой покончено! А Рольф пусть идет в ад! Что б его поезд с рельс сошел!

— Куда он собрался?

— Эта свинья, в последнее время, зачастила в Швейцарию. Он, видите ли, дипломатический курьер! Тупой мужлан!

— Зачем?

— А ты как думаешь? — рассмеялся искусствовед и потыкал пальцем вверх. — От них ценные грузы возит. Они тоже понимают, что скоро надо бежать. А там деньги нужны. И хорошие деньги!

Я задумался.

"Курьер с ценным грузом? Да это то, что надо! Небольшой объем означает только одно: валюта".

Вилли, тем временем, влил в себя содержимое стакана и налил себе еще. Лицо немца стало краснеть, а глаза посоловели.

— Если ты знаешь, когда он поедет, то бомбу под поезд сунь. Бах! И нет твоего врага, — плоско пошутил я.

— Это не для меня! А поедет он завтра. Свинья! Ненавижу! И чего его французы не шлепнули?! Какая жалость! Знаешь, а я с ним однажды ехал. Они тогда втроем были. Их к поезду с охраной доставили. Он тогда на меня бросил взгляд и сделал вид, что не узнал! Сволочь!

— Так они ящик, что ли тащили? — наивно поинтересовался я

— Ящик. Скажешь тоже, — Вилли как-то разом опьянел и теперь смотрел на меня мутными глазами. — Нет. У них чемоданы в руках были. Да. И цепочками пристегнуты. Проклятый Деггер! Чтобы ему сдохнуть!

И отчаянным жестом Модлиц влил в себя новую порцию виски, а спустя минуту пьяно покачал головой и сказал: — Меня,... кажется, здорово... развело, Алекс.

— Останешься у меня. Здесь тебя Рольф не достанет.

— Скотина жирная.... Хвастался, что через два дня снова будет в Берне, где его ждет такая красотка.... Какая сволочь, а?! Ему все, а мне....

Спустя пять минут, стоило полковнику положить голову на подушку, как он заснул. С гулким храпом. Я прошел в гостиную, сел в кресло и стал прокручивать в голове полученную информацию.

"Что имею? Рольф Деггер. Курьер. Завтра вечером едет в Берн. Везет ценный груз. Едет не один. Все это очень кстати, а то ведь скоро по миру с протянутой рукой пойду. М-м-м.... Два дня на подготовку. Думаю, стоит рискнуть".

За десять минут до появления пограничной охраны и таможенников проводник обошел купе и предупредил пассажиров, что те открыли двери, приготовили свои документы и ждали прихода представителей власти на своих местах. Не успел проводник добраться до своего купе, как получил удар по голове и потерял сознание. Очнулся он в своем купе только тогда, когда его уже растолкали полицейские. Пассажиры, дисциплинированные жители третьего рейха, продолжали сидеть в вагонах до прихода пограничников и таможенников, которые обнаружили трупы курьеров и оглушенного проводника. Поиски убийц ничего не дали.

Операцию по изъятию ценностей я подготовил и провел вместе с бывшим криминальинспектором быстро, четко и без ошибок. Мы с ним уже бежали по запасным путям с грузом, когда на вокзале раздались тревожные крики. Нас видели пассажиры поезда, после чего с их слов были составлены портреты двух убийц и переданы в Главное управление полиции. Вот только они ничем не походили на наши автопортреты. Фальшивые очки, усы и бакенбарды сделали свое дело и уже спустя двадцать минут были выброшены в мусорный ящик. Больше времени пришлось затратить на вскрытие чемоданчиков, чем на саму операцию. Они имели не только усиленные замки, но и были укреплены стальными полосами. Стоило последнему замку открыться, как я указал Вальтеру на входную дверь.

— Курту ничего не говори. Не надо ему лишнее знать. Ты, Вальтер, придешь ко мне завтра утром. Получишь свой процент.

Закрыв за ними дверь, я начал разбирать добычу. Как я и ожидал, это было валюта, золото и драгоценности. Правда, насчет происхождения колец, серег и других золотых украшений я старался не думать. Полдня у меня ушло на то, чтобы рассовать добычу по банкам. Назавтра расплатившись с Вальтером, я выехал в Берлин. По приезде сразу направился к Вилли домой и застал его на пороге, выходящим из дому.

— Вечер добрый, Алекс.

— И тебе хорошего вечера, Вилли. Я привез тебе деньги, как ты и просил.

— Алекс, друг, уже нет никакого долга! Бог снизошел к моим мольбам! Рольфа Деггера убили! Вот так-то!

Я сделал непонимающее лицо: — Погоди! Ты когда пьяный явился ко мне утром, то говорил про жирную свинью по имени Рольф. Он что на фронт за это время попал?

— Не знаю! Хочу как раз это сейчас в клубе выяснить! Мне на службе мельком сказали, но никто толком ничего не знает. Так что, если ты не против, давай наш разговор перенесем на завтра.

— Не против. Приходи ко мне завтра. К 9 утра.

Завтра штандартенфюрером СС Вильгельм фон Заподлиц явился ко мне аккуратно причесанным и пахнущим дорогим одеколоном.

— Алекс! — прямо с порога заявил он мне. — Есть бог на небе! Есть! Это он ниспослал небесную кару на этого подлого негодяя!

— Да черт с ним! Ты мне лучше скажи: та партия картин, которую мы смотрели на прошлой неделе, еще не ушла в магазины?

— Нет. А что?

— Хочу приобрести одну картину для себя лично. Ты как?

— Пожалуйста. Но что это за картина?

— В твоем списке она отмечена, как "Женщина в белом платье с розой". Из какой-то там семейной коллекции.

— М-м-м....Честно говоря, не помню ее. А что с ней?

— Хочу ее купить. Себе купить.

— Хм! Как хочешь. Плати деньги и забирай картину. Бумаги купли-продажи уже сегодня оформят мои люди.

Полдня у меня ушли на осмотр и отборку, после чего меня нашел молоденький лейтенант — эсэсовец, за которым солдат, тащил завернутую в бумагу картину.

— Господин полковник, просил передать вам бумаги и картину.

— Благодарю вас, господин лейтенант.

Дома я развернул картину и стал внимательно изучать лицо, изображенной на полотне женщины. Впрочем, уже с первой минуты было ясно: оно имело определенное сходство с вдовой генерала. На следующее утро я подъехал на машине к дому графини. Попасть к ней оказалось действительно непросто. Дворецкий взял мою визитку, внимательно ее прочитал, после чего снисходительно — вежливым тоном объяснил, что графиня не имеет привычки принимать подобного рода гостей.

— Нет, так нет, — легко согласился я, ничуть не расстроившись, так как на другой ответ и не рассчитывал. — Только примите подарок.

Дворецкий уже собравшийся закрывать массивную дверь, удивленно вскинул на меня глаза.

— Подарок?

— Картина. Ей она понравится. Заноси!

Мое последнее слово было обращено к шоферу, который достал картину из машины и стоя ждал моих указаний.

Отступив в сторону, я подождал, пока он не поставит ее около дворецкого, после чего сказал: — Мое почтение, госпоже графине.

С этими словами сошел с широкой лестницы, и пошел по дорожке к литым воротам с фамильными гербами графов Шварц-Зельде.

Полдня меня не было дома, но стоило мне переступить порог, как по ушам ударил пронзительный телефонный звонок. Снял трубку.

— Вас слушают.

— Александр Бурш?! — женский голос просто звенел от напряжения.

— Да. С кем имею честь говорить?

— Картина! Откуда она у вас?!

— Скажем так: досталась по случаю. Увидел ее, потом увидел вас, решил, что вы очень похожи. Это все.

— Вы не ответили на мой вопрос! — сейчас в ее голосе звучали повелительные нотки.

— А вы уверены, что я обязан отвечать на ваши вопросы?

На той стороне конца провода воцарилось молчание. Потом женщина шумно выдохнула воздух и уже спокойным голосом сказала: — Извините меня. На это картине изображена моя мать. Картина была написана за два года до ее смерти. У меня не было возможности ее забрать. Она осталась в нашем замке,... а потом мне сказали, что все погибло в огне.

— Сочувствую.

— Спасибо. Если вы не против, то я хотела бы с вами встретиться.

— Не против. Когда и где?

Через полтора часа мы встретились в кофейне. Изящная, очаровательная и в тоже время очень грустная молодая женщина. В больших серых очерченных пушистыми ресницами глазах таилась боль. Я придал лицу выражение сочувствия.

"Она моложе, чем я думал. 22-24 лет. М-м-м.... Дьявольски красива. Ей бы живости в лице, а то... выглядит, словно собственный призрак".

С полминуты мы рассматривали друг друга.

— Мы с вами где-то встречались? — неуверенно начала разговор графиня.

— Благотворительный вечер в ресторане. Там еще выступала некая оперная певица. Меня туда пригласил один приятель, любитель оперного пения. Там я вас и увидел.

— Судя по вашим словам, вы не любитель оперного пения.

— Не понимаю ни оперы, ни балета, зато люблю живопись, госпожа графиня.

— Кто вы, господин Бурш?

— Мужчина. Швейцарец. Владелец антикварной лавки. Знаю немецкий, французский, английский языки. Для первого знакомства, думаю, этого хватит.

— Мне кажется, вы очень уверены в себе, господин Бурш, — эти слова были сказаны на отличном французском языке и без малейшего намека на кокетство.

— Жизнь такая, госпожа графиня. Или ты, или тебя, — ответил я ей на том же языке.

— Хотя меня воротит от подобной философии, но в ней, надо признать, есть большая доля правды, — чуть помолчав, она вздохнула и тихо добавила. — На себе испытала.

— Еще немного времени, и я стану таким же грустным, как и вы, госпожа графиня. Поэтому предлагаю поменять тему разговора. Так вы хотите знать: откуда у меня эта картина?

— Да! Очень хочу!

— Я расскажу, но радости вам от этого будет немного. У меня есть знакомый. Называть я его вам не буду. Так вот, он один из множества людей, кто ведет учет художественных ценностей, которые Германия стаскивала к себе со всей Европы. Те предметы искусства, имеющие высокохудожественную ценность, идут в личные коллекции первых людей Рейха или в музеи Германии, а те, которых нет в международных каталогах, продают через комиссионные и антикварные магазины. Именно таким образом ваша картина оказалась у меня.

— Значит,... это просто чистая случайность, — полным разочарования голосом произнесла молодая женщина.

— Точно так. Только одно могу вам пообещать, что если у вас есть список и описание семейной коллекции, то разыскивая интересные вещи для себя, буду иметь в виду ваши интересы.

— Извините. Об этом я как-то сразу не подумала. Мне же надо рассчитаться с вами за эту картину. Сколько я вам должна?

— Ничего. Считайте, что я сделал одной молодой грустной леди подарок в расчете на то, что она хоть раз улыбнется.

Она удивленно посмотрела на меня: — Вы какой-то странный торговец.

— Согласен. Так, когда будет готов список и описание вещей, госпожа графиня?

Она вдруг робко и неуверенно улыбнулась. Я в ответ усмехнулся: — Так намного лучше.

— Я передам вам все,... через пару дней. Только я еще хотела кое-что узнать, — она замялась. — Даже не знаю.... Можно ли узнать у вашего знакомого, каким путем эта картина попала к нему. Дело в том, что мне сообщили, что наш замок сгорел. И с ним все сгорело. А тут картина....

— Я понял. Постараюсь узнать, но ничего не обещаю. Теперь мне можно задать вам пару вопросов?

Лицо графини сразу стало напряженным и сердитым. В следующую секунду я поднял ладони вверх, показывая своим жестом, что сдаюсь на милость победителя: — Все. Все, госпожа графиня. Понял. Никаких вопросов. Разрешите мне откланяться.

Лицо графини как-то разом изменилось, словно она срочно сбросила маску, и приняло виноватое выражение: — Извините меня. Вы для меня так много сделали, а я....

— Ничего страшного не произошло. Сделаем так. Вы список оставьте у вашего дворецкого, а я на днях загляну и заберу. Договорились?

Она заколебалась, решая как ей быть, но потом все же сказала: — Так будет неправильно. Я передам его вам сама. До свидания, господин Бурш.

— До свидания, ясновельможная пани, — попрощался я с ней по-польски.

Разворачиваясь, чтобы уйти, я еще успел заметить, как широко раскрылись от удивления ее большие серые глаза.