Алтарь Святовита

― Давай.

Воинот приподнялся с лавки, расстегнул сумку и вынул из неё тубус, в котором отвозил послание императору. Штауфен с жадностью схватил футляр и извлёк пергамент.

'Я рад, что мой маленький Гюнтер наконец-то устроился. Новгородская княжна ― просто красавица. Жду тебя к себе с первенцем. По возможности, захвати с собой рисовальщика и те прекрасные меха. Сейчас ужасная погода и твоё письмо лишь подтвердило мои опасения. У властителя не может быть друзей, об этом говорили ещё древние, надеюсь, ты помнишь. Но у каждого правила есть исключения, каким был для меня верный Герман . Я буду рад, если у тебя окажется такой друг. Провинция Самолва должна стать форпостом наших восточных территорий'.

― Stupor mundi, ― пробормотал Штауфен.

― Что? ― переспросила Нюра.

― Удивление света. Отец всегда выкидывал фортели, от которых, хоть стой, хоть падай. Или он решил, что я один из его юстициев ? Нет, отец, у каждого свой путь и то, что у тебя 'ужасная погода' виноват ты сам.

― Не торопись с выводами, мой любимый муж. Я думаю, ― сказала княжна, ― надо дядю дождаться, он очень ждал этого ответа. Расскажи, барон, как ты собрал столько переселенцев?

― Не было ничего проще, госпожа. Когда Фридрих узнал, что я направляюсь в Аугсбург, мне дали в сопровождающие трёх новоиспечённых юристов из Апулии, ну а Гец, поехал сам. В принципе, это он собрал два десятка семей. Мне только пришлось оплатить их долги перед аббатством. Дальше была муторная дорога от монастыря к монастырю. Переселенцам на восток запрещено отказывать в крове, этим и пользовались.

― А где этот твой Гец? Зови его!

― Я схоронил его, перед переправой. Когда мы добрались до Ливонии, старый товарищ совсем сдал. Лекарь приставил к его больным ногам пиявок, но даже это не помогло. С каждым днём силы покидали моего друга, а когда он увидел, как вешают на дороге ребёнка-браконьера, ― Воинот моргнул глазами, провёл ладонью по лицу, вроде, как стряхивая усталость, и продолжил: ― Гец заступился за мальчика. Но освободившийся ублюдок подхватил с земли камень и бросил в своего палача. Мальчишке разбили голову дубинкой. Прямо на наших глазах. С тех пор, мой друг уже не вставал с повозки. Всё причитал, что впервые ошибся в человеке. Вот такая грустная история.

Швабцев временно разместили в палаточном лагере, разбитом ещё вчера, на полянке, невдалеке от строящегося замка. Место было удобное и единственное, не подвергшееся сельскохозяйственным посевам, так как в половодье иногда заливалось водой. Поначалу, Гюнтер планировал отвести переселенцам кусок земли на северо-западе от деревни, за старым причалом. Таким образом, замок разделял бы Самолву на две части, но уже вечером столкнулся с неприятной историей, после которой изменил решение. Игнат, вернувшийся с уловом, отказался отдавать рыбу новым соседям. Побил пришедшего за продуктами швабца, и, запершись у себя в доме, поносил иноверцев на чём свет стоит. Рыбака понять было можно, за просто так никто у него дары озера не требовал, Нюра выделила деньги на закупку продовольствия, однако Захар Игната не успел предупредить, посему и вышло недоразумение. Кое-как, с горем пополам конфликт утрясли, но осадок остался, а вместе с ним было принято решение попытаться форсировать ассимиляцию прибывших с коренным населением. То есть не создавать анклавов на основе землячеств.

В воскресенье, через два дня после происшествия с рыбой, на площади перед домом старосты собралось вече. Захар Захарович три раза прозвонил в колокол, привезённый с острова, и забрался на невысокую трибуну, установленную ещё вечером заботливыми руками строителей замка. С помощью этого помоста каменщики клали стену, но для общего дела, на один день ― пожертвовали деревянной конструкцией.

― Вот, что я вам скажу, дорогие мои соседи. Деревня наша разрослась и уже скоро станет городком. Князь наш, защитник и опора, долгих лет ему и его княжне, призвал новых жителей. Не от хорошей жизни немцы с насиженных мест в наши края подались, посмотрите на них, кожа да кости, голь перекатная. По заветам наших предков, ― Захар на секунду задумался, ― да и христианским тоже, помощь мы должны оказать им. Они языка нашего не разумеют, спросить толком ничего не могут, а мы что ж? Рыбешки пожалели? Негоже так! С сегодняшнего дня, прошу вас, объясняйте немцам, что как по-нашему звучит, не откажите в подобной малости.

Следующим на трибуну взошёл Игнат. Поездки на остров не прошли для рыбака даром. Шляпа из приятного хлопчатобумажного материала, благодаря полям в форме овала защищала лицо от солнца. Темная ткань на нижней стороне полей устраняла отблески, и всегда щурившийся Игнат теперь смотрел широко раскрытыми глазами. Вместо рубахи — полосатая тельняшка, заправленная в брюки с усиленными коленями, держащиеся на лямках. Поверх был надет жилет с двумя карманами. Талию охватывал пояс из чёрной кожи с двумя ножами: коротким, длиной с ладонь, и длинным, доходящим до середины бедра. На ногах ― зашнурованные ботинки с высокими голенищами. Сняв шляпу, Игнат поклонился народу и, дождавшись тишины, молвил.

― Я тут выяснил, что немцам два года разрешено подати не платить. Как же это получается, мы их кормить должны, дома строить, а нам что с этого?

Среди старожилов прошёл гул недовольства, но быстро стих. Народ захотел послушать, что ещё скажет Игнат.

― Коли князь решил так, то честно будет и нам послабления ввести. Я вот что предлагаю: рыбаки будут свой улов, который на личные нужды не востребован, сдавать Захару. А староста наш ― подсчитывать и вести список. Что он с этим уловом делать будет ― то его личное дело. Хоть обратно в озеро отпускает. Но я бы, — Игнат загадочно улыбнулся, ― на месте князя построил большую общую коптильню и цех по засолу. Посмотрите вокруг! Нас почти в два раза больше стало, а стало быть и есть больше будем, да так, что скоро и продавать станет неча. Корелы нам за топоры много соли привезли, и на будущий год обещали, а торговать ей по уговору не можем. Чего соли пропадать? Для тех, кто рожь сеет ― мельницу и печь возвести. Народу у нас уже много, работы всем хватит, а вот еды зимой...

― Какой такой цех? Ты чего несёшь? ― раздались голоса их толпы.

― Неучи! Цех ― это большая изба, где ремесло творится. Коли не знаете, слушайте.

― Сам ты неуч. Небось, от немцев словечек нахватался. ― Крикнул Демьян, перебравшийся в Самолву ещё с Гюнтером, так сказать, с первой волной переселенцев.

― Тише! Дайте человеку сказать, ― раздался женский голос. ― Неужто не слышите? Дело Игнат предлагает.

― Спасибо Инга, одна ты меня уразумела, ― рыбак коротко кивнул жене старосты и продолжил, ― Захар Захарыч, как всё наладится, по итогам сданной рыбы будет выдавать нам необходимые в хозяйстве вещи или серебро. Кому как потребно. А где он это всё будет брать, пусть сам думает, на то он и выдобщик. Да хоть через купца этого хитрого обмен ведёт. Вот, если тебе, Демьян, корову захочется завести, али гусей, то не в Псков или Ремду поедешь рыбой торговать, а всё на месте захапаешь. Понятно, что все сразу желаемое не получат и дабы обиды не возникло, то пусть ведётся строгий учёт.

― А в чём же послабление?

― В том, что князь, помимо соли пусть за свой счёт цеха нам поставит и два года пользоваться ими разрешит безвозмездно.

Не дав самолвинцам опомниться и переварить сказанное Игнатом, на трибуну взошёл Гюнтер.

― Кого освобождать от уплаты подати ― это моё личное дело. Земля моя, а вы арендаторы. Всё, что рассказал вам Игнат, исполнить очень трудно. Получается, я должен сделать то, это и ещё сверх этого. Как я тут давеча услышал: а мне что с этого? ― Штауфен выдержал паузу, ― самолвинцы, одно дело делаем. Все мы краше жить хотим, али не так?

― Хотим, да, ― раздались голоса.

― Мельницу, коптильню и цех по засолу рыбы строить дозволяю. Соль, будущим годом, ещё купим, на железо теперь тратиться не надо. Лес ― вон, под боком. Всё, что нужно для этого получите, два года пользуйтесь, богатейте, но... всё своими силами.

― Как же мы построим? Мельница не сруб, тут мастеровые нужны, ― размышлял вслух Демьян, ― князь артельщиков с замка в жизнь не отпустит. Пришлые плотники сдерут три шкуры, а платить чем?

Размышления Демьяна тут же нашли благодатную почву для дальнейших пересудов, пока кто-то не вспомнил об обязанностях выдобщика. По итогам вече постановило заниматься административной работой Захару Захаровичу. Он должен был определить места для цехов, нанять плотницкую артель, упросить каменщиков замка построить хлебную печь и сделать всё это в кратчайший срок. Естественно, Захар выдвинул условие: все жители деревни после полудня и до заката переходили под его руку и отрабатывали трудовую повинность.

Уже на следующий день, староста начал оправдывать доверие односельчан. В ста саженях от главной площади, в месте, где река Самолвка сужалась подобно бутылочному горлышку, стали возводить плотину. Русло перегородили вбитыми в дно жердями и оставили в покое, пока не будет построено само здание и изготовлены водяные колеса. Какова должна быть мельница, представляли пока только по размеченной колышками площадке, но у Гюнтера каким-то образом оказалась гравюра, которую Захар вывесил на всеобщее обозрение, приколов её кнопками к своему забору. А после очередного прибытия плота на рыбьих пузырях, рядом с рисунком, появились картинки с коптильней и хлебной печью. Теперь люди воочию могли увидеть, что они собираются строить, и от этого работа только ускорилась. Деревня была поглощена новым и, как водится, очень интересным занятием, сводившимся пока к заготовке строительного леса и рытью рва вокруг замка. В пылу этого энтузиазма, на задний план как-то отошло прибытие отряда Трюггви, доставившего два десятка прусских рабов, отбитых у ливонских купцов. Их сразу определили на каменоломню, отрабатывать свою свободу и хоть как-то подкормиться. Как ни странно, но попасть на эту работу мечтали многие. Тяжелейший физический труд компенсировался таким продовольственным пайком, о котором самолвинцы и мечтать не могли.

Между тем, результаты упорного труда становились осязаемы. Спустя неделю после собрания, на полнолуние, возле внутренней стены строящегося сарая замка, Илья со своей артелью за одно воскресенье обязался сложить большую белую печь . Одновременно в ней предполагалось выпекать до дюжины караваев, что являлось особенным условием для разрастающегося населения. От глинобитных печей того времени и региона, новая конструкция отличалась разительно. Единственное, что оставалось прежним, так это традиции при кладке печи. Рано утром Нюру в сопровождении Гюнтера пригласили к месту, где собирались класть каменку. Хозяйку замка усадили на колоду высотой с локоть. Расстояние от ключицы до верхней части колоды давало высоту свода внутренней части печи. Этот размер зафиксировали жердочкой. Устье печи должно было быть на пядь шире плеч хозяйки, а высота его равна их ширине. Шесток в глубину должен быть равен размеру от локтя до кончиков вытянутых пальцев, но в этот раз размер увеличили в полтора раза. Высота печи делалась равной росту хозяйки встававшей на цыпочки. Закончив процедуру, Илья приступил к работе, охотно комментируя свою работу, как бы стараясь обучить коллег. Имея в достаточном количестве, как шамотного кирпича, так и огнеупорной глины, результатом его трудов уже смогли пользоваться через десять дней. Единственное, о чём мастер не обмолвился, так это о пяти сутках проведённых на острове, где получил не только новые знания и обзавёлся клятвой на кресте, но и фактически разобранную готовую печь, которую осталось заново собрать. Рядом с топкой в стену вмонтировали чугунную тридцатилитровую ёмкость для воды и пристроили плиту для манипуляций с тестом. Вскоре из привезённого с острова идеально вытесанного камня доложили стену, после чего получилась пекарня с отдельным входом; она-то и стала первым, полностью построенным каменным зданием в Самолве. Едва там завелось необходимое оборудование для выпечки, жена Демьяна, как самая сведущая в пекарном деле, стала печь хлеб для всей деревни. Это был очень важный шаг в обеспечении продуктовой самодостаточности жителей. Что бы ни говорили, а хлеб ― всему голова. Могут меняться пристрастия, переоцениваться ценности, да что там говорить, сама жизнь может измениться; вот только хлеб останется незаменимым столпом сытости. И если есть этот продукт в достатке, то и всё остальное прирастёт.

В эти дни Игнат трудился до седьмого пота. Каждое утро он с сыновьями уходил к острову на Волхву косу, волоча за собой плот. Благо погода стояла хорошая, позволяющая использовать парус, и регулярные рейсы даже стали нравиться. Рыбак уже догадался, что белая скала создана человеком. Дважды он подходил к ней, когда Лексей просил толкать неподъёмную тележку, дабы преодолеть подъём, а последнюю неделю, он даже побывал внутри неё. Дядя княжны оказался приветливым, всегда делал подарки и подолгу общался с Игнатом, сидя на бережку или ловя рыбу на удочку из своей тёмно-зелёной лодки. Вот и в этот раз, когда плот подвели к берегу, хозяин острова пригласил его, правда, уже вместе с сыновьями.

― Игнат, рад тебя видеть с твоим семейством, ― поприветствовал я сошедшего на берег рыбака, ― как добрались?

― Спасибо, всё как обычно. Дочурка привет передавала и подарок для тебя.

Рыбак достал из кармана жилетки маленький плоский камушек похожий своей формой на рыбу, и протянул мне. На гальке, детской нетвёрдой рукой, были нацарапаны круглые глаза, зубастая пасть, плавники и чешуя. Линии были выкрашены синеватой краской, словно камень обмакнули в купорос.

― Ух ты, красиво. Даже не знаю, чем теперь отдариваться буду.

― Не надо. Для детского счастья главное внимание, слово ласковое, да гостинец какой-нибудь. Эту рыбку она сама сделала, ещё в прошлом году. А на радостях, как сарафан с нюхчами примерила, так и отдала игрушку мне. Сице, это она отдарилась.

Поделок народности веспов в моей коллекции ещё не было. И пусть безделушка не из драгоценного металла или редкого камня, тут, как правильно сказал Игнат, ― главное внимание.

Отобедав и оставив сыновей рыбака загружать плот, мы поднялись на верхний этаж башни и в спокойной, неприхотливой обстановке, сидя на мягких креслах, созерцая озёрную гладь, продолжили беседу. В каждой деревне есть хозяин, у которого и дом, по сравнению с остальными, почему-то более крепкий и скотина выглядит гораздо ухоженней, да и сам он часто отличается в лучшую сторону. Игнат был именно таким человеком. Редкое трудолюбие, смекалка, несомненно, немного удачи, вывели его хозяйство в Самолве на шаг вперёд, и мне стало интересно узнать его мнение по поводу всего происходящего. Ибо Игнат был, как бы в противовес старосте Захару Захаровичу, так сказать, оппозиция существующей власти. Взгляды его опирались только на личное благосостояние, но пупом земли себя не считал, жизнь свою отдельно от соседей не представлял, а потому очень переживал за свою деревню.