Записки легионера Абрамова

И тут, вперёд протолкался Паша Саксалайнен из нашего взвода. Был он сыном выходца из Финляндии, чистокровного финна, перебравшегося в Петербург и служившего конторщиком в порту, и полурусской-полукарелки. Как требовал закон при браках православных с иноверцами, крещён он был в православной церкви, и получил имя Павел, хотя, отец назвал его Пааво. Сам Павел, точнее тогда ещё Пашка, рос в преимущественно русской среде, и всегда считал себя больше русским чем финном, хотя, финская основательность и некоторая медлительность в нем остались. В революционное движение его привела ненависть к полицейским, которые как то замели его вместе с друзьями за какую то шалость (подробности шалости Паша не рассказывал, буркнув только, что:"Тот гад получил за дело."), и жестоко избили, причем его лучший друг этих побоев не пережил. И никого за это не наказали!

Сначала Паша примкнул к социал-демократам, но после того как РСДРП согласилась на легализацию, в обмен на признание царского режима, он перешёл в Северный Союз Социалистов-Революционеров, к аргуновцам. Был схвачен во время питерских выступлений, за драку с городовыми, отправлен в "Кресты", где тоже участвовал в протестах, после чего оказался на приснопамятной невской посудине, а затем на борту "Кирилла", где мы и познакомились. В САСШ он освоился быстрее других легионеров, так как с юных лет общался в порту с британскими и североамериканскими моряками, худо-бедно выучил язык, в размерах позволявших как то объясниться, наслушался рассказов о североамериканской жизни. Даже свою слишком длинную для местных фамилию, и непривычное американскому уху имя, он изменил на Пол Сакс (американцы к нему так и обращались, это для нас он был по-прежнему Паша или Саксалайнен). Парнем Паша оказался решительным, и если был в чем то убежден, то привык идти до конца.

Вот и теперь, выйдя из строя, он остановился перед Назгулеску, и высказал все наши претензии к экипировке.

Панцер-командор, не говоря ни слова, достал из кобуры автоматический пистолет Mauser, и выпустил в Пашу десять пуль! Саксалайнен рухнул как подкошенный.

Я с ужасом смотрел на труп нашего товарища, и на стоявшего рядом убийцу, чувствуя, как в душе поднимается ярость и ненависть...Думаю то же чувствовали и все легионеры. Да этот тип хуже Гамильтона и Ричи! Те хоть формальными пунктами устава прикрыться могут! Да что там, даже царские "благородия" так не поступают, самое большее в зубы дадут! А этот негодяй...

Тут убитый вдруг завозился, и начал кряхтя подниматься. Встав на ноги, Саксалайнен принялся ощупывать себя, но не нашел никаких повреждений, кроме небольших царапин от пуль на кирасе. Мы ошеломленно наблюдали это зрелище, а тем временем Назгулеску снова заговорил:

— Надеюсь, по кирасам вопросов больше нет? — и не дождавшись вопросов, продолжил:

— Объясняю для особо умных, первый и последний раз. Кираса и шлем держат револьверные и пистолетные пули, с определенной дистанции также винтовочные и пулеметные. Защищают от осколков гранат и мелких снарядных. Конечно, если граната или снаряд взорвется рядом, выжить вряд ли удастся, скорее загнешься от потери крови или болевого шока. Стёганый на вате бушлат, держит удары штыком, ножом и прочим холодным оружием, на излёте, или вскользь, револьверные и пистолетные пули, хотя, от винтовочной и пулеметной не спасет, защищает от мелких осколков гранат и снарядов, особенно небольшого калибра и не вблизи. Экипировке проверена, защитное действие доказано. Все это нужно, потому что я не хочу попусту терять людей убитыми и ранеными, там где они могли бы остаться живыми и невредимыми.

После этих слов панцер-командор развернулся и ушел, а мы в задумчивости двинулись к казармам. Возражений против кирас и прочей экипировки больше не было, хотя любви к ним особо не прибавилось. Общее настроение выразил Саксалайнен:

"Лучше уж потаскать всю эту тяжесть, чем получить пулю в башку или штык в живот!"

Несмотря на такое здравомыслие, учеба в "Ист-Пойнтской шкуродерне" оставалась ужасно тяжёлой, и многие из нас всерьез подумывали том что сделали неправильный выбор, отказавшись от конголезский каторги. Там, по крайней мере, были большие шансы сдохнуть быстро и не особо мучаясь. Вряд ли хищные африканские звери и дикари-людоеды смогли бы сравниться с этими шкуродерами-инструкторами! Поддерживала нас только мысль о том, что этот кошмар не навсегда, и все же закончится через такие долгие ДВЕ НЕДЕЛИ, а ещё нам не давали сломаться, дезертировать, взбунтоваться, наложить на себя руки, неизвестно откуда взявшиеся злость и упорное желание доказать и камраду панцер-командору, и этим царским сатрапам, что "телегенты" и "люцинеры" не такие хлюпики и слизняки, как считают романовские реакционеры!

Впрочем, унтера-инструкторы лютовали только во время обучения, а в свободное от службы время это оказались довольно душевные дядьки, устраивавшие с легионерами чаепития, угощая местной выпечкой, и жалуясь что:"В ентой Америке бубликов и баранок ни за какие деньги не купить, а о калачах никто и слыхом не слыхивал!"

Мы пытались их агитировать на тему земли и воли, но должен признать, без какого-то заметного успеха, зато сами узнали от них немало интересного о жизни в деревне, да и в городах, в кварталах бедноты.

— Ты пойми! — отхлебывая чай, и прикусывая имбирным пряником, купленным в заведении бойкой ирландки Меган, открывшей свою торговлю в рыбацкой деревушке неподалеку, торгуя всем, от выпечки до выпивки на любой вкус, говорил Архип Савельев, — Раньше ведь как было? Ну отслужил бы я беспорочно, вернулся бы в наше село на Смоленщине с деньгами, лычками да медалями, построился бы, нашел себе вдову али девку работящую. Да только все равно жил бы не хозяином у себя на селе, а холуем при панском дворе. Куда ни плюнь, везде пана аль чиновника спрашивать надо!

Нынче не так. Как Государь объявил самоуправление народное, так жизнь в деревне пошла совсем другая. Старост на селе да в волости народ сами выбирает, а не кого становой аль исправник велит. Так же и сотских с десятскими сами выбирают, и судей сельских да волостных, с заседателями. Сами и скидывают. Собрались на сход, проголосовали, и коленом под зад! Особенно бабы, случается, лютуют. У них теперь тоже голос. Уж не огреешь вожжами, как раньше. Там же, на сходе, сами решают, кого в земство послать, в уезд да губернию, ни на кого не глядят. Я вон, на побывку ездил, так мне братья с сестрами все обсказали, да и сам насмотрелся.

Сами и судят, чиновника али пана не спрашивают, как в прежние времена. Конокрадов да скотокрадов в округе не осталось, всех извели! Да что там, теперь и куренка никто не украдет.

Самосуд, говоришь? Может и так, а только порядку стало больше и народу живётся спокойнее. Чего это, "беззаконие"? Все по царскому закону, У кажного старосты да судьи, на селе и в волости, тот закон есть, на видном месте висит! Как там прописано, так и судят. Да и люди себе не враги — за нарушения, известно, на каторгу в Сибирь, али на север, куда адмирал Макаров телят не гонял. А насчёт самосуда, я тебе так скажу: лучше с нынешним самосудом, чем как раньше, гнида какая сведёт лошадь, али корову, и тогда с голоду подыхай со всей семьёй, аль по миру иди, а то к кулаку-мироеду в кабалу. Нынче на селе о таком уж забывать начали.

В городе конечно, другой разговор. Поедешь на торг али ещё по каким делам, гляди в оба. Мазуриков всяких там ещё хватает. Правда, коли попадется, тут уж пришибают всем опчеством, ежели до городового добежать не успеет. И в ответе не будут. Неправильно, говоришь? Нужно в суд? Может оно и так, да ворье это, людишки тёртые и скользкие. Того гляди откупятся, и снова за прежнее возьмутся. Так то надежнее. Ты, я вижу, никогда с ярмарки пустым не возвращался, без товара и без денег. И голодным старикам да ребятишкам в глаза не смотрел. От того что твои кровные, горбом заработанные, какая то тварь вытащила, и шикует на них. А вот у нас с батькой как то было. Бедовали тогда... Вспоминать не хочется! Нет уж, лучше честных людей пожалеть, а не сволоту всякую!

Вот и выходит, что воли у мужика теперь много, больше нельзя, а то люди друг дружку перережут. Ну и зачем нам против Царя бунтовать?

Земля? Оно конечно, какому мужику ещё землицы не хочется? У панов ее забрать, да между крестьянами поделить неплохо будет. Так ведь и забирают. Паны ж в долгах чуть не все, и землицу заложили давно в казну да по банкам. Это нам учитель новый объяснил, из этих, народных социалистов. Хороший человек. Раньше в ссылке в Сибири был, а как Царь объявил вольности, к нам попросился. Детишков учит, ну и взрослых, которые хотят грамоте научиться. Так вот, крестьянский банк ту землю что в банки заложена, выкупает, да мужикам раздает, и казна тоже. Да только, невелика радость с того.

Тот учитель показывал нам книжку, с картами всех губерний и уездов, там показано, где сколько пахатной и прочей земли, сколь под мужиками, а сколь под панами, да сколь где крестьянских хозяйств и душ сельского народа. И про наш уезд там есть, и про волость. Стали считать, сколько выйдет на каждое хозяйство панской, церковной и прочей земли, оказалось, чистые слезы! Проверили на наших панах — все сходится. Было, скажем, семь десятин, с панской землёй будет десять. На кота широко, а на собаку узко. Ни жнейку там прикупить, али молотилку, али ещё какую вещь по хозяйству, али скотины племенной, да зерна доброго на посев, чтоб кулаку не кланяться, да саженцев каких. Так и будешь горб гнуть, только чтоб с голоду не помереть. А ведь этой землицей потом сынов наделить надо, да каждому поровну. Не выгонишь же родную кровь, куски по дворам клянчить. Сейчас ведь переделы отменили. Один у тебя сын — все ему. А как десяток? И сколь кажному той земли достанется? А внукам? Только чтоб похоронили.

О правнуках уж молчу. Вроде и большая Расея, и земли до черта, а в наших местах не хватает, и взять негде.

Можно, конечно, за Урал переселиться, там земли много, доброй, целинной, дают каждому, не жадничает. Обратно, власть с переселением помогает, налоги с переселенцев первые годы вовсе не берут, а потом ещё сколько то лет половину. В нашем селе, некоторые мужики, помоложе, да побойчее, подались в те места. Кто то аж на Дальний Восток отважился. Вот где земли, говорят!... А уж рыба в реках и зверь в лесу, не переводятся...Правда, добираться туда... Хороше ещё, что теперь чугунку построили, а не как раньше, пароходом по морям-окиянам вокруг всего света. Но все одно, без казны не осилить. Можно в город, на работы уйти. Которые и уходят, на заводы, фабрики, аль ещё куда. Но большую часть трудно сдвинуть, известно, тяжел мужик на подъем, да на всякое новое. Однако, и делать что то все равно надо, так не прожить.

У нас в волости, скотский дохтур из земства, как его, да, ветеринар. Молодой ещё парень, а уж головастый! Скотину лечит прям как волшебник! Сам он тоже социалист, только христианский. Говорит, что Христос был первым социалистом, чтоб, значит, все по справедливости, и никто никого не обирал да не гнул, и апостолы так же, и первые христиане жили артельно, и во всем друг дружке помогали.

Вот он и подбивает наших мужиков объединиться, да вскладчину хозяйство вести. Колхоз, значить. Все считает, и на пальцах показывает, что тогда и землю обиходить будет быстрее, и косилки всякие, с сеялками да сноповязалками и прочим, прикупить получится, и скотину породистую завести, и на посев чего получше закупить, и удобрений, да много чего. И доход делить по справедливости, да помогать, кому надо, по Христовым заповедям, и мироедам не кланяться, урожай сбывать самим, за настоящую цену, без перекупов.

Наши то пока мнутся, раздумывают, а вот петровские решились. Земли стоящей у них мало, неудобь, зато луга хороши. Так они вскладчину маслобойку купили, теперь масло делают, в уезде продают, и в Смоленске, и даже в самую Москву! А потом сыроварню поставили, наняли одного литвина, он их научил, сыры делать стали. Тоже в город продают, и говорят неплохую деньгу имеют. Опять же, озера рядом. Купили новые лодки, сети, коптильню построили, рыбу ловят, коптят и тоже продают. И зажили теперь получше нашего, а ведь голота была! Брат пишет, у нас в селе как узнали, так бабы на наших мужиков и насели! Уж больно им завидно, что в Петровке бабы да девки в новых платьях ходят, платки да шали в городе покупают. И ведь не переорешь их, антихристов, дороже связываться. Так что, видно, на будущий год, и у нас начнут артельно хозяйствовать. Тогда глядишь, и землицы без революций ваших хватит, хорошо жить. А все прочее мужику не больно интересно.

Вот ты говоришь, конституция, парламент, чтоб значить, заместо Царя править, да министров и прочее начальство в столицах выбирать. А кто в том парламенте сидеть будет? Мужик? Мужик не будет. Ему хозяйством заниматься надо. Тут с сельскими да волостными делами бы управиться, а земство в уезде да в губернии, и вовсе только с Божьей помощью. А уж вся Расея! Выбирать бобыля али лентяя какого, у которого и хозяйства своего считай нет, тоже не с руки. Ежели он на своем дворе управиться не смог, где ему с чем побольше совладать? Вот и выйдет, что пойдет от нас в твой парламент кулак-мироед, али какой краснобай из города, и думать они там будут не о народе, а о своем кармане, как вон, сенаторы здешние. Мы хоть в аглицкои и не особо сильны, но нашлись добрые люди из наших, русских, что в Америку перебрались, газетки нам читают.

Да и сколько всего знать надо, чтоб таким огроменным государством управлять! Я вот, взводом командовать смогу, дело привычное. Случись нужда — могу и ротой, особливо ежели не долго. А вот за батальон, вместо майора вашего, уже не возьмусь, образования не хватает, положу вас всех в первом бою. Ну и зачем мне грех на душу брать? Пусть майор командует, его этому учили. Так и с государством. Цари этим тыщу лет занимаются, поди, лучше всех прочих наловчились.

Савельева поддерживал Семён Неморгайло, только он говорил не о деревенской жизни, а о городской:

— Сам я питерский, с Выборгской стороны. Нас у батьки и мамкой одиннадцать родилось, да четверо выжило. Я, старший брательник, да сеструхи погодки. На Путиловском работал с малолетства. Сначала на подхвате, конечно, принеси, подай, подержи, убери... Как немного подрос — к станку приставили. Работали по двенадцать часов в сутки, когда гудок услышишь, на ногах уже не стоишь. Это нам, по малолетству и слабосильности ещё послабление было, взрослые то по шестнадцать часов уродовались.

Уж и работа, я вам скажу, была собачья! В масле, да в пыли металлической, или угольной, так извозюкаешься — последний босяк чище выглядит. Хотя мать с сеструшками и стирала каждый день. Да ещё и рвалась одёжка о всякие острые железки, или искрой прожжет. Зашивали да штопали без конца, на улицу выйти стыдно. Поесть в обед — только если что из дома принес. Или у торговки перед проходной пирожок перехватить. Но это когда деньги есть. Чуть зазеваешься, машиной покалечит, а то и вовсе убьет. Коли номер, так похоронят и забудут, а если покалечился, лечись как знаешь. А не вылечился, так пошел вон, без руки, или ноги, ты на заводе не нужен. Иди на паперть, милостыню просить. Да и платили гроши, всю жизнь углы снимали, иная собачья конура получше будет. Чтоб какую вещь в хозяйство купить, или обновку — голодать приходилось. Ещё и штрафами последнюю шкуру сдирали!