О Шиэль Бродэ по прозвищу Оса

Картина пятая. В дороге.

Утро. Раннее утро.

Пасмурное небо немного расчистилось, напоенный влагой воздух будто затянут полупрозрачной кисеей тумана, медленно раздергиваемой нерадивой пряхой на тонкие нити. Они опутывают дома и улицы, над крышами почти исчезая, вливаясь в низко висящие давящие серостью облака.

Со скрипом раскрываются городские ворота. Тяжелые, проседающие на размокших петлях створки оставляют на мостовой широкие борозды. Пофыркивая, трогаются с места, волоча за собой повозки, широкогрудые мощные гнедые лошади. Налегая на постромки, тянут шеи, влажные сизые гривы короткими косицами топорщатся при каждом движении. Звонко цокают копыта. С посвистом щелкает в воздухе кнут в руках первого возницы. И тяжелые фургоны один за другим проезжают сквозь ворота. Разноцветные крыши проседают под тяжестью впитавшейся воды. Желтые и оранжевые заплаты кажутся коричневыми, синие задники, натянутые на борта до звона, украшены фиолетово-черными потеками. Колеса скрипят на разные лады, рождая рваную, резкую мелодию. Каждое движение неповторимо.

А люди — одинаковы. И стражники, внимательно следящие за отходом каравана, и возницы... Все как один закутаны в темные тяжелые плащи, а над головами их вьется белыми клубами пар дыхания. Неподвижны, потому что холодный воздух змеей готов пробраться в любую щелочку и выстудить тело, пройдясь по коже холодным сквознячком, отобрать последнее тепло. Сонны, потому что в час, когда поздней осенью солнце едва поднялось над горизонтом, ни один человек, ни Лесной, ни Степной, ни Горный, не способен побороть усталость долгого ночного бдения. В час волчий, час перелома, когда ночь уступает свои права дню и отходит в тень вместе с ночными тварями.

Не были исключением и две фигуры, высокая и низкая, примостившиеся на облучке последнего фургона, который тянул меланхоличный выхолощенный мерин, похожий на тяжеленную винную бочку и цветом, и статью. Мощь и сила, смиренные упряжью, послушно тянули полно груженый фургон. Возница посвистывал, заставляя коня переставлять ноги, похожие размером на столбы. Мышцы под гладкой шкурой перекатывались, напрягаясь. Гнедой бок, лоснясь, взблеснул в свете двух чадящих у ворот факелов. Следом, на привязи, уныло брел укрытый рыжей попонкой белый в серой яблоко длинногривый пони.

И грязно-серый, закованный в камень город остался позади. Дома с покатыми крышами из коричневой черепицы, узкие, заплетающиеся узлами улицы окраины, широкие, сверкающие огнями проспекты, выложенные алой плиткой дворцовые площади и высокие грязно-белые стены, смыкающиеся жадной ловушкой за беспечными ловцами удачи.

Дорога, вытекающая грязно-коричневой лентой из ворот, неспешно вилась меж невысоких холмов, плоские вершины которых поросли густым хвойным лесом. Темная зелень притягивала взгляд, разделяя надвое мир. На серое, низко нависшее небо и покрытые оползнями слоисто-рыжие склоны. По обочинам кудрявились низкорослые кустарники, золотистая листва частью устилала землю, частью трепетала на загибающихся кольцами ветках.

Когда за поворотом окончательно скрылись кажущиеся издали карликовыми стены Степича, из-за холма показалась дозорная вышка. Осенним сумрачным полднем она казалась корзиной, подвешенной между небом и землей. Паутина тонких брусьев, возносящая ее вверх, была почти незаметна в легкой туманной дымке.

Взошедшее солнце совсем не грело, тусклый диск прятался за плывущими по небу облаками. Рассеянный свет погружал мир в желтоватую мглу.

Шиэль откинула капюшон, жадно вдыхая холодный воздух. Осторожно коснулась плеча спутника, устало съежившегося рядом. Сама она чувствовала странный подъем, настроение отчетливо улучшилось, особенно когда стены Степича окончательно скрылись за поворотом. Пахло свободой!

Не дождавшись реакции от Валена, девушка сама потянула с него капюшон серого плотного плаща. Ткань опала, Лесной дернул головой и страдальчески сморщился.

Тонкие девичьи пальцы потеребили ворот, заставляя распахнуть полы. Коснулись повязки на груди, наложенной прямо поверх рубахи. Клинок резко выпрямился, сбрасывая оцепенелую усталость, аккуратно отвел ладони, прижавшиеся к бинтам.

— Вечером, — тихо сказал он.

— Хм? — Оса вздернула бровь.

— Заодно начнем уроки.

— Это же больно! Терпеть, я имею ввиду.

— Не особенно. И еще... тебе тоже стоит отдохнуть. Мы покинем караван на закате.

Шиэль неодобрительно покачала головой, поражаясь подобному пренебрежению собственным удобством. Потом пожала плечами. В конце концов, Вален совершенно самостоятельный взрослый Лесной. И девушка откинулась на жесткую спинку.

Однообразный пейзаж, будто протекающий мимо, убаюкивал. Мягкое покачивание фургона на хорошей дороге, хлопанье тентов, поскрипывание колес, незатейливый ритм, высвистываемый возницей — все это складывалось в неповторимую мелодию пути.

Хорошо быть Вольным!

Кстати, о вознице. Тощий, какой-то выцветший Степной, размеренно взмахивал плетью, та легонько щелкала кончиком о землю, на обратном движении задевая длинный хвост гнедого. Тот фыркал и, встряхивая головой, продолжал мерное движение. Иногда тонкие губы мужчины перекашивала усмешка. Хотя он и не был доволен появлением нежданных попутчиков, отказать не сумел. Какой-то небольшой должок к Лесному за ним числился. И когда его попросили подвезти Вольных, что он должен был сделать? Последствия отказа для связанного долгом не стоили самого долга. Такая мелочь и такие несоразмерные проблемы в ответ!

Проще смириться с взысканием, налагаемым на возницу за взятых без разрешения попутчиков. В королевских караванах с эти строго. Вортон Шанс снова скривился, искоса наблюдая за молоденькой девицей. Та отстала от спутника, глянула на мерно взмахивающего хлыстом мужчину и снова задремала.

И грезилось ей недавнее прошлое.

Ночь, прикрытая пологом мелкой туманной мороси.

Потрескивание, когда на стеклянные колпаки высоких фонарей одна за другой ложатся капельки влаги. Пляшущие огоньки очерчивают круг теплого золотистого света на мощеной брусчатке, за его границей мрачными темными громадами высятся облезлые кирпичные стены заброшенных домов, почти смыкающиеся над головами пробирающихся по узкому переходу людей.

Вынырнув из переулка, двое сразу вступили в круг. Третья застыла у стены.

Огоньки разом вздрогнули, колыхнулись. Тени заплясали, причудливо ломаясь и складываясь в резкую, неправильную черно-желтую мозаику. Когда к пляшущим от легкого сквозняка огням присоединились и закружились еще две фигуры, от мельтешения света и тьмы зарябило в глазах. И четкий узор размазался, сливаясь в единый водоворот, в котором было уже не разобрать, что происходит.

Движение в круге на миг замерло, распавшись на резкие отчетливые силуэты. Заиграли белым золотом волосы, рассыпавшиеся по плечам Лесного, припавшего к земле, словно хищник. Блеснуло серебро клинка в руках Степного. И вновь закружился вихрь теней, колодец двора наполнили звуки. Шаги, звон клинков, тяжелое дыхание, хлесткие удары сталкивающихся рук, хлюпанье грязи, когда кто-то неудачно упав, проехался спиной по луже.

И снова все замерло, только щерились беззубо черно-синие узкие провалы окон, масляно поблескивая остатками стекол. Будто облитая жидкой мерцающей серебристой чернью фигура выпрямилась. И шагнула за пределы круга, мимо стремительно гаснущих фонарей.

Там, в темноте и осела бесформенной кучей, вроде той, что осталась в желтом тускнеющем круге, медленно пожираемая щупальцами подкрадывающегося исподтишка серебрящегося тумана. Его влажные клубы наползали на брусчатку из щелей фундаментов, медленно вытекали из окон подвалов, растекались озерками вокруг замерших людей.

Тишину нарушило щелканье огнива. Маленький фиолетовый огонек затрепетал в ладонях тонкой фигурки, отделившейся от стены. Шаг, другой, и она опускается в туман, как в воду, становясь на колени у того, кто победил. В свете лампады люди кажутся призраками, кожа будто прозрачная, под ней можно разглядеть каждую венку, одежда словно серый саван, расшитый погребальным узором, трепещет от каждого движения, дыхание срывается с губ едва заметным облачком. Оно, на миг ловя отсвет огня, озаряло сияющим лиловым нимбом отстраненные спокойные, будто выточенные изо льда усталые лица.

Двое, обнявшись, поднялись с земли и тихо исчезли среди темных проулков, оставляя жертву круга городу.

Очнулась Шиэль от резкого тычка в бок.

— Третья застава! Слезайте, — равнодушно бросил возница.

И Вольные соскочили прямо на ходу, без сожалений распрощавшись с караваном, и двумя призраками скрылись в сумеречной, расчерченной лиловыми тенями роще. Оттуда проследили, как фургоны, не замедляя равномерного движения, скрылись за высокой, в два роста, оградой из светлого дерева, перегораживающей утоптанный тракт, словно хребтом какого-то древнего чудовища. Острые колья вырастали из земли в окружении низкорослого подлеска, жидкий кустарник не давал укрытия, сквозь редкую вязь темно-пурпурных побегов просвечивала устланная прелой листвой земля. С наблюдательной вышки окрестности виднелись как на ладони, потому незваные пассажиры покинули караван за две сотни шагов до ворот, на повороте, прикрывшись рядом высоких темно-синих елей.

Шиэль пришлось самой позаботиться о костре, немудреном ужине и спальном месте. А Лесной сидел, кутаясь в плащ и ежась, когда легкий холодный ветерок, загуляв меж деревьев, закружился рядом, пробираясь под одежду.

Вздохнув, он протянул руки к стреляющему разноцветными искрами костру. По еловым хворостинам плясали сизо-алые огоньки, тонкая струйка дыма поднималась вверх, смешиваясь с паром от подвешенного на рогульку котелка. Оса, озабоченно изучив Лесного, присела рядом. Зачерпнув мятой кружкой ароматное варево, предложила усталому спутнику. Тот, откинув капюшон, аккуратно глотнул, сплюнул травинку заварки. Лицо его чуть расслабилось, в светлых раскосых глазах заиграло веселье.

— Подлизываешься?

— Ну... — девушка улыбнулась, одергивая рукава, — интересно...

Лесной, Клинок, Вольный, безжалостный убийца, тонко улыбнулся. Заглянул в темные глаза девушки, легонько дернул за выбившуюся прядь, любуясь лицом, на котором огонь рисует золотистые узоры. Лицо изящное, типичное для Горных, широкоскулое, сужающееся к подбородку отчетливым треугольником. Глаза темные, почти черные, но это скорее густая ночная синь, изредка взблескивающая звездным серебром.

Прикусив губу, она терпеливо ждала.

И спустя пару ударов сердца Вольного наемника сменяет учитель, мастер Слушающий небо. В расслабленном лице не остается ни единой тени угрозы, только усталость и капелька боли. Он кивком разрешил Осе заняться повязкой. Пока она аккуратно снимала с напряженного тела серые мягкие полосы, сматывая в аккуратные валики, Лесной сидел, прикрыв глаза.

Потом откинулся на землю, на подстеленный плащ, поймал тонкие руки девушки, нервно порхающие над ним, и прижал к груди. Под треск костра и шелест ветра заговорил:

— Неестественная и чуждая способность творить магию была привнесена в наш мир извне, так говорят легенды. Способность разрушать реальность, ломать ее структуру, а потом отбирать и направлять силу, полученную от этого действа на собственные нужды — вот что это такое. Целитель делает все иначе. Легко и просто...

Ровный, спокойный тон, четкие слова, сливающиеся в почти песню. Это завораживало. Рука Осы непроизвольно начала двигаться, поглаживая мягкую ткань.

— Как целитель, бард и другие мастера взаимодействует с окружением? Гармонично. Не нарушая целостности мира.

— А, да... Целитель, бард — редко переворачиваемые гадальные фишки, а кто еще? — задумчиво спросила Шиэль, поднимая лицо к медленно очищающемуся от облаков небу. Там мерцали звезды колючими белыми иглами.

— Укройся, — девушка послушно закуталась в плащ с меховой оторочкой. — Мастер оружия, Слушающий небо, Читающий знаки, Учитель, Ищущий знаний... Фишки делятся на Созидающие новое, Исправляющие старое и Разрушающие. Это более чем условно, но подумай, кто ты, как целитель?

— Исправляющая, — пробормотала девушка. Оторвалась от разглядывая неба и подбросила хворосту. Вверх с яростным треском вознесся целый сноп оранжево-алых искр. Лесной прикрыл глаза, дыша медленно, размеренно.

— Именно. И для начала тебе придется научиться чувствовать неладное. Давай, прикрой глаза... Я послужу неплохим пособием. Прислушайся, но не к шелесту ветра, треску костра и далекому вою. К своему дыханию, к биению сердца, к току крови в сосудах...

Тихий, вкрадчивый голос Лесного убаюкивал. Девушка прикрыла потяжелевшие веки, расслабленные ладони замерли на груди учителя. Дыхание легким облачком поднималось вверх, в холодную ночную черноту. Сознание наполнилось новыми ощущениями. Наполненность, чуткая настороженность, позволяющие отрешиться от окружающего мира. Уловить теплый солнечный комок в груди, пульсирующий в ритме ее дыхания.

— Потом... чувствуешь это, да? Да, правильно, — Вален едва слышно довольно фыркнул, заметив, что кожа девушки начала наливаться слабым белым сиянием. — Продолжай вслушиваться. А теперь расширяй...

Девушка плавно выдохнула, потом резко вздрогнула, распахнув глаза. С пальцев ее сорвалась пара белых искорок. Покружив в воздухе, они плавно опустились на грудь Лесному и стремительно впитались. Сияние, окружавшее Осу, потухло. И она бессильно осела на землю, шепча:

— Ну как, получилось? Это было больно... Будто резануло что-то в груди...

— Все верно, — повернувшись и погладив девушку по голове, заметил Клинок. Ему явно стало лучше, исчезла напряженность из мышц, болезненно бледная кожа чуть порозовела, пропали синеватые круги под глазами. — Целитель должен знать, что лечить, а потому основа всего для мастера — со-чувствие. Молодец, у тебя с первого раза получилось... И да, первый всегда тяжело, дальше будет легче.

Шиэль душераздирающе зевнула, пристраиваясь под теплый бок Лесного.

— А вором быть проще, — накинув на обоих теплый плащ, пробормотала она. На губах расцвела неуверенная улыбка.

— Не сомневаюсь. Спи... мастер целитель.

Ночь укрыла путником звездным покрывалом.

Картина шестая. Застава.

Сумерки.

Последние прозрачные и ясные сумерки перед долгим холодным сезоном.

Еще не лег на землю снег, но обочины дороги уже покрылись тончайшим слоем серебра, жухлые светло-коричневые травинки едва перестали сиять рубинами в гранях мельчайших кристалликов льда. Но белесое ясное небо и редкие облака еще подсвечены багрянцем спрятавшегося за холмами солнца.

Макушки темно-зеленых елей, выстроившихся в отдалении, едва заметно покачиваются, рисуя четкий, острый узор, уходящий к горизонту. Широкая утоптанная дорога тянулась между невысоких холмов, поросших невысокими кустами, земля под которыми устлана пестрым оранжево-алым ковром, а на тонких ветвях остались только редкие темно-фиолетовые ягоды. Кожица лопалась, и кисло-сладкая мякоть истекала приторно-кислым, вяжущим соком, оставляющим липкие пурпурные капельки на опавшей листве.

Холод медленно наступал на уголок мира, где встречались Степь, Лес и Горы, волну за волной выпуская из запасников сезонный ледяной воздух, который пробирался в горло, оседал ледяным комом в груди, не смотря на теплые меховые одеяния, превращающие путников в неуклюжих бурых медведей. Практичные в движении тонкие плащи и камзолы давно уже сменились на пошитые с запасом свободные дохи, волосы прикрыли капюшоны, а кожаные рукавицы — ловкие пальцы мечника и тонкие пальчики воровки. В тишине, нарушаемой лишь хрустом земли под подошвами, белесые полупрозрачные клубки дыхания медленно поднимались все выше и выше молочным туманом и рассыпались тончайшим жемчужным кружевом, которое, казалось, вот-вот застынет хрупким серебряным витражным узором.