В центробежном тяготении циклера, когда вы двигаетесь в определённых направлениях, неизбежно возникают слабые боковые тяжки. Они с вами всегда. Они сопровождают каждое ваше движение. Вы не ощущаете их.

А здесь, в чисто гравитационном поле планеты, мой вестибулярный аппарат ощутил их отсутствие.

Нет, пока я спускался, крепко держась за поручни и видя перед собой только алюминиевые ступеньки и белёную стену топливного бака — я ещё не ощущал ничего необычного. Но когда я спрыгнул на землю, развернулся и зашагал навстречу эпарху по золе между сожжёнными грядками масличника, — оно началось.

Я переставлял ноги, но не чувствовал, что двигаюсь. Моему телу казалось, что оно перебирает ногами на месте, а движется окружающий мир.

Что всё плывёт. Всё скользит назад. Что вся реальность съезжает с фундамента.

Мне удалось сделать несколько шагов, а потом у мозжечка случилась паническая атака.

Я успел осознать, что падаю — что присыпанный пеплом краснозём летит мне навстречу, и сейчас я расквашу об него нос, — и второй раз за день потерял сознание.

— 4. Аборигены встречают жарко

Не помню, от чего я очнулся — от жара или от боли. Наверное, всё-таки от жара.

Открыл глаза и увидел перед собой огонь.

Ревущую стену огня.

Впервые в жизни.

Когда ты в кабине спускаемого аппарата, а где-то под тобой дюзы извергают сияющую от жара водородную плазму — это одно. А когда лежишь боком на земле, странно и неудобно скорчась, и метрах в пяти перед твоим лицом весело, с искрами и треском, горят снопы соломы и хвороста — это совсем другое.

Это страшнее.

Физиологически, животно, инстинктивно страшнее.

В приступе ужаса я дёрнулся вскочить, отползти — и вот тут ударила боль.

Что-то рвануло в спине — нечто засевшее в самой плоти — и повалило наземь, не дало встать, и когда я снова рухнул в масличник — ещё добавило дичайшей боли, саднящей, режущей, распирающей.

Что за дерьмо?

Что происходит? Где я? Что за хрень у меня в спине?!

Мир сузился до двух ощущений — бьющего в лицо жара и боли под левой лопаткой. Больше я ничего не видел, не слышал, не знал и не хотел знать — но в этих пределах ко мне вернулись крупицы рассудка.

Надо было понять, что происходит.

Лёжа на боку, я вытянул руку за спину. Нащупал что-то деревянное, цилиндрическое, нескончаемо длинное — упирающееся мне в спину. Скользнул по нему пальцами. Деревянное перешло в металлическое, а потом... потом была ткань комбинезона и... и дальше уже только моя плоть.

Мне в спину всадили копьё.

В шоке от осознания этого факта я застыл, как парализованный — а когда рассудок вернулся, понял, что и правильно застыл.

Те, кто это сделал, ещё не ушли. Они бегали куда-то за новыми охапками соломы и кидали в огонь.

Они жгли мой корабль.

Шок по-прежнему сковывал параличом тело и отупением мозг, и всё же я понимал: я должен и дальше притворяться мёртвым.

Дыхание нормальное. Лёгкие не болят. Во рту крови нет. Под комбезом вокруг раны чувствую тёплое и липкое, но снаружи — опять-таки никакой крови. Любое шевеление в плечевом поясе вызывает боль, но ничего не парализовано. Руки-ноги чувствую, двигать могу.

Похоже, ни лёгкие, ни позвоночник не задеты, а наконечник копья застрял в трапециевидной мышце. И главное — не прорезал высокоэластичную, высокопрочную ткань противоперегрузочного комбинезона, а вдавил в рану вместе с собой. Тут мне повезло: сепсис не грозит. Внутренний слой комбеза — антисептический: как раз на случай попадания ткани в проникающие раны. Легко отделался.

Придумать бы только, как избавиться от копья и при этом не истечь кровью...

Хотя ладно. Главное — дожить до прибытия десантников Вервеля, а после о моём здоровье будет кому позаботиться.

Вот только спускаемый аппарат...

Он, конечно, не сгорит. Его обшивка выдерживала несравнимо более высокие температуры. Но...

Я ведь оставил открытым люк.

И теперь оттуда валил чёрный дым, воняло жжёным пластиком и резиной, и время от времени что-то громко хлопало — видимо, взрывались аккумуляторы или резервуары системы жизнеобеспечения.

Вот дерьмо! Вот же дерьмищенское дерьмо дерьма!

Уцелеет ли фаб?

Да, и более актуальный для меня вопрос: как насчёт остатков горючего?

В баках ещё тонн десять метастабильного дигелия, а он разлагается при абсолютной температуре в шестьсот градусов. Если топливо сдетонирует — как бы не пришлось перерисовывать карту провинции Литимен.

О, эта Сделка явно войдёт в историю. И моё имя тоже. Как нарицательное. Говорим: "Ну ты профессор Фнекк!" — подразумеваем: "О, ты гений!" Говорим "Ну ты Сланк!" — подразумеваем: "Экий же ты редкостно невезучий идиот!"

Ладно, не буду казнить себя, лучше присмотрюсь, что происходит.

Совсем рядом в пятне окровавленной земли валялся труп молодого человека с грязными белокурыми волосами. Безоружный, рядом щит с эмблемой литименского ополченца. Уж не он ли вонзил в меня копьё, а выдернуть не успел? Я осторожно огляделся (двигать шеей было отчаянно больно). Воины бегали без щитов, непонятно — литименцы или гвардейские вепретапиры. Щиты у мертвецов были и с той, и с другой эмблемой. Были и трупы эпарховых охранников в камуфляже. Что ж, нечто прояснилось: произошла битва между аборигенами, а не только покушение на моё убийство. Филоксены против ксеномахов? Если так, то поле битвы осталось за ксеномахами — кто ещё стал бы поджигать мой корабль?

Кто-то выкрикнул команду, и поджигатели прекратили беготню. Подобрали копья и щиты — жёлтые с косым красным крестом. Всё-таки литименцы. Выстроились в колонну и потянулись за командиром — всадником в бело-голубом плаще, в яйцеобразном шлеме с белым плюмажем.

Кентарх? Но командует не своими вепретапирами, а литименской тагмой, сынками местных аристостов? И кстати, где наш эпарх Реминикс?

Как бы сейчас пригодилась консультация Звивы Окенден!

Увы.

Планшет и гарнитура при мне. Но антенна, нацеленная на спутник Н-536, осталась в корабле — и, конечно, вышла из строя. Без антенны планшет мог только принимать местное радио.

Кстати, не послушать ли музычку?

Или лучше драму "Другое полушарие любви"?

Ладно, эти ряженые ушли. Надо убраться подальше, пока, чего доброго, и впрямь не сдетонировали баки. Сомневаюсь, что это возможно, но лучше не проверять. Забьюсь в какую-нибудь канаву и буду геройски ждать десантников.

Копьё только надо вытащить из спины.

Звива оказалась права: хорошо я сделал, что взял аптечку. И хорошо, что не успел подарить эпарху.

Я стиснул зубы — каждое движение руки отдавалось режущей болью в ране, — открыл аптечку и распаковал шприц с анестетиком. На ощупь несколько раз всадил вокруг раны сквозь комбез. Стал ждать.

Ветер дул с прежней силой, буйно развевал костёр, отрывал от него трепещущие полотна пламени. Светило клонилось к закату, нижний край уже коснулся горизонта и поджался рефракцией, потемнел, окрасился пурпуром. В воздухе кружились какие-то длинноклювые перепончатокрылые твари, визгливо перекликались, садились на мертвецов.

Анестезия подействовала, спина онемела. Теперь надо было вытащить копьё — но так, чтобы забитая наконечником в рану складка ткани так и осталась внутри, останавливая кровь наподобие тампона.

Очень медленно. По миллиметру. Придерживая ткань. Очень, очень осторожно...

Ну, вот и сделано.

Кровь не хлещет. Всё сделано правильно.

Я встал, опираясь на это копьё, и осмотрел наконечник. Железный, листовидный, и на моё счастье — маленький и плохо заточенный. Кто-то сэкономил на железе, кто-то поленился точить, ткань смягчила удар, и вот результат — я жив и имею хорошие шансы дожить до прилёта десантников.

Да, если только снова притворюсь мёртвым. Потому что сюда опять идёт какая-то грёбаная толпа ряженых.

Я присел за высокий пучок масличника. Приближались воины, но теперь их было гораздо больше — несколько сотен. Они шли с северо-запада, заходящее Светило освещало сбоку их знамёна-хоругви: жёлто-красное литименское, несколько незнакомых, и ни одного имперского грифопарда в ромбе. Перед колоннами пеших копейщиков ехали командиры верхом на конерогах, упряжные овцеяки волокли нечто похожее на лафеты с мортирами, или бомбардами, или как там назывались эти архаичные пушки. Доносилось суровое маршевое пение и нестройный топот.

Что вообще происходит? Они сошли с ума? Они всерьёз собираются воевать с Консорциатом?

В любом случае отлежаться не выйдет. Надо валить. Я пополз прочь (каждое движение плеча, несмотря на анестезию, отдавалось болью, только теперь тупой и тянущей). Дополз до колючей живой изгороди вокруг поля и прижался к земле в её тени.

Перепончатокрылые падальщики, заполошно взвизгивая, разлетелись. Новоприбывшие воины стали располагаться биваками вокруг всё ещё горевшего корабля. Издали он напоминал яйцо, торчащее из земли остроконечной половиной; языки пламени зализывали обтекатель широкими мазками сажи. Кажется, никто пока не разыскивал мой труп. Никто не заметил его отсутствия.

Что происходит? — в который раз я задал себе вопрос. Но теперь попытался действительно над ним поразмыслить.

Это не мог быть спланированный заговор. Никто, включая меня, не знал, что я сяду в Литимене.

Здесь назревал какой-то гнойник, и моё внезапное прибытие его прорвало.

Возможно, местная знать принадлежала к партии ксеномахов. Возможно, она была недовольна, что их эпархом назначали мьюлдорского выскочку и к тому же филоксена.

Возможно, ксеномахи перетянули на свою сторону кентарха. Возможно, они переполошились, узнав о моём прибытии. Возможно, они решили, что это начало инопланетной оккупации по образцу Южной Трамонтаны, и что эпарх в деле.

Возможно, эпарх понимал, что они так думают. Или предполагал, что они так думают.

И может, когда я упал в обморок, эпарх с перепугу решил, что меня убили ксеномахи, что это начало мятежа, и приказал своим телохранителям начать расправу? И именно это спровоцировало настоящий мятеж?

Ох, как бы мне сейчас помогла консультация Звивы Окенден!

Ну ничего, скоро наговоримся с ней вдосталь. До моего слуха наконец-то донёсся рокот винтов. Десантники унтер-майора Вервеля, благослови их Чета! Надо будет похлопотать, чтобы его наконец повысили до полного майора.

Мятежники тоже услышали, забегали, закричали, принялись наводить и заряжать свои комичные бомбарды или там кулеврины. Эх, неприятное будет зрелище, когда их начнут поливать из пулемёта. Надеюсь, хватит одной предупредительной очереди, чтобы всех разогнать.

Как чёрное насекомое на фоне заходящего овала Светила, возник в его сиянии конвертоплан. Приблизился, вырос в птицу. Приблизился ещё, сделал полукруг, зашёл с другой стороны. Сизовато-зелёная камуфляжная раскраска, на фюзеляже красный трискелион в белом круге — эмблема Консорциата, и голая блондинка, намалёванная армейским художником. Под крыльями — спаренные пулемёты... Сейчас, сейчас... Грохнула и окуталась чёрным пороховым дымом бомбарда... конечно, мимо... ну всё, конец этим клоунам...

Конвертоплан сделал круг над горящим кораблём, поднялся выше и полетел обратно.

Без единого выстрела.

— 5. Планета начинает нравиться

Единственное возможное объяснение, — думал я, прижимаясь к земле, — таково: десантникам строго-настрого запретили атаковать аборигенов. Даже в ответ на обстрел. Даже рискуя потерей фаба и моей гибелью. Похоже, для кого-то в руководстве Консорциата мир с Планетархией имеет более высокий приоритет, чем Сделка. И этот "кто-то" ещё не разобрался, что на меня напали не имперцы, а мятежники.

(Если это мятежники. Моя версия событий — не более чем версия, я прекрасно это понимал).

А конвертоплан, между прочим, не улетел, а сделал круг радиусом побольше, вне досягаемости аборигенских орудий. Вервель ищет меня? Я должен быть хорошо заметен сверху — в белом комбезе на красно-буром фоне земли. Может, сядут подальше? Нет, — сразу отогнал я надежду. Куда бы они ни сели — я не добегу. Всадники увидят, догонят и добьют. И десантники это понимают. И если им действительно запретили открывать огонь — они никак не смогут меня защитить.

Я не отрывал взгляда от конвертоплана, всё ещё на что-то надеясь. Машина сделала ещё полкруга — и что-то крошечное, тёмное отделилось от фюзеляжа, полетело вниз. И вот тогда он окончательно развернулся, уменьшился до птицы, до насекомого, и наконец, чёрной точкой растворился в свете закатного Светила.

Они что-то сбросили. Какую-то посылку для меня. Всё-таки не оставили меня, не забыли!

Хотелось побежать за посылкой, но я не двигался. Что будут делать аборигены? Они заметили или нет?

Нет, никто не бросился поднимать сброшенное. Все галдели и суетились вокруг орудий — кажется, ожидали нового налёта. Не заметили, хвала Всеблагой Чете!

По-пластунски, хотя рана дёргала болью, и плечо плохо слушалось, я пополз прочь от горящего корабля в сторону посылки. Старался держаться под прикрытием живой изгороди. Я всё ещё слишком близко к этим уродам, и до сих пор жив только потому, что они не обнаружили отсутствия моего трупа и не подняли тревогу — но это вопрос времени.

Следующая изгородь — повыше, мне по грудь. Продрался сквозь её колючки, безвредные для комбеза. Встал и побежал, пригибаясь. Вестибулярный аппарат уже адаптировался к планете: я всё ещё странно ощущал своё движение, но в обморок больше не тянуло.

Пролезть сквозь ещё одну изгородь — и на следующем поле должна быть моя посылочка.

Вот и следующее поле, а вот и посылочка — раскрашенный в камуфляж, обитый резиной чемоданчик армейского спаскомплекта...

Да только, похоже, больше не моя.

Пара крестьян — мужик и баба в соломенных колпаках, босые, в туниках из какой-то дерюги — наклонились над чемоданчиком. Разглядывали, тыкали пальцами, оживлённо бормотали.

Я бы не сказал, что в интонации их бормотания слышался суеверный страх перед упавшим с неба инопланетным артефактом. Не говоря уж о пиетете перед чужой собственностью. Чудился мне скорее тон делового обсуждения: как бы эту штуковину приспособить в хозяйстве, или почём продать в базарный день.

Я выпрямился.

— Почтеннейшие, — сказал на чистом классическом летьянмере, — мира вам и здравия. Пожалуйста, отдайте. — Вытянул руку и сделал универсально понятные жесты — указующий и подгребающий. — Это моё.

Крестьянин с крестьянкой подняли головы.

И опять-таки никакого мистического ужаса перед явлением потустороннего существа я не прочитал в их прищуренных глазёнках и жлобских, прямо скажем, физиономиях. Читались там совершенно другие чувства. Далёкие от мистических, но ещё более далёкие от дружеских.

И правда, как они должны были воспринимать эту историю?

Конечно, они знали о людях с неба — колонистах Консорциата и осознанцах. Наверняка видели в небе спутники и шаттлы, а может, и недавний манёвр моего циклера. И уж точно — мою посадку. И уже что-то слышали о стычке и поджоге.

Кем я был в их глазах? Нет, не сверхъестественным существом. Богатеньким иностранцем. Который попал в переделку, и которого свои же — люди из летающей машины — не смогли или не захотели защитить.