Ангел двух империй. общий файл.

— Чей будешь?

Вражина молча, симулровал отключку. Хорошенько заехал ногой под дых, тот захрипел, выпучив глаза. Я взревел, выходя из себя:

— Кто таков!?

Кашляя, человек глухо молвил:

— Мещанин Коновалов буду.

— Ты мне Ваньку не валяй. Где зеркало!?

Мужик дернулся, но я не позволил крутиться, успокоив двумя резкими пинками. Сообразил, судя по реакции, устройство где-то здесь. Внимательно осмотрел помещение кухни, видимую часть комнаты, где на полу лежит убитая. В результате заметил рядом с выходом кожаный. черный, слегка потертый на сгибах, саквояж,.

Вероятно, вражина перед нападением готовясь к худшему держал зеркало поближе к себе, чтобы сподручней бежать. Осмотрев, нашел то, что искал. В саквояже, завернутый в старую газету, лежал зеркальный диск,. Показал пленнику.

— Что ты на это скажешь, мещанин Коновалов? — я подошел вплотную, приставив к горлу нож. — Зачем женщину убил, гнида?

Вражина молчал.

— Не хочешь говорить? Не боишься? — продолжил с деланной злобой, — А я тебя сейчас в лес свезу подальше от людей и прирежу. Куда тогда твоя душонка денется? На тот свет! На суд Божий! Или в зверя, что не намного лучше. Готов к этому?

Мужик злобно зыркал, но слова угрозы действовали. Тут и посреди города вероятность спонтанного перемещения мала, а уж в отдалении точно кончится. С усилием над собой вражина мрачно выдавил:

— Не убивай, скажу, что просишь.

— В первую очередь, говори, кто твой хозяин?

— Седьмой градус, — прошипел он, словно змей.

Ответ привел в недоумение. "Седьмой градус" — что-то знакомое. Напряг память составляя обрывки образов. Что-то знакомое из памяти Эвносте. К сожалению, память покинутых носителей сохраняется лишь частично. И похоже, чем больше носителей поменяно, тем меньше остается от предыдущих. Я даже собственную память сохранил не полностью, многие вещи уже забылись. Тем не менее, вспомнил, что означает "Седьмой градус" — стража императора.

— Что седьмому градусу нужно от императора-наследника?

— Вы — император-наследник?

— Да, собственной персоной.

— Подозрения, Ваше высочество, — сказал ехидно улыбаясь стражник.

— Какие подозрения?

— Не могу знать, но подозрения в измене.

— То есть, хочешь сказать, Вас послал убить меня сам император?

— Нет, меня послал мой сектор и не более того.

Я понимал, простой стражник мало знает о планах верхов. Его послали убить беглеца, террориста, захватившего тело Эвносте и все. Вряд ли я смогу узнать нечто большее, и словам моим он не шибко верит.

— Сколько вас?

Страж молчал.

— Значит, не веришь, что я император-наследник?

— Нет, — твердо заявил он.

Настаивать бесполезно, но стоит повторить попытку хотя бы и в лоб.

— Правильно, но и не террорист, покушавшийся на его тело. Впрочем, не имеет значения, кто я. Не скажешь, убью.

— Своих не выдам, — отвернулся страж.

Похоже он из тех кто крепко стоит на ногах, — подумал я, — такого не сломишь пустой угрозой, А пытать нет времени, да и душа не лежит. Пришлось идти на попятную.

— Да мне и не надо. Я и без тебя узнаю, сколько вас. Вот только зачем ты жену носителя убил?

Мужик ухмыльнулся. Ему плевать на жизнь какой-то женщины. Невольно подумалось: если император окружает себя столь беспринципной стражей, долго ли он будет править? Я не мог хладнокровно убить человека, чье тело занял страж седьмого градуса. Сорок дней с момента нашего появления на земле еще не прошло. Если хорошенько вышибить дух, возможно, душа носителя вернется в тело. Может, это и наивно, но кто знает? Взяв со стола увесистую скалку, я от души приложил мужика по затылку. Тело завалилось на бок.

Глава 03

Достав из саквояжа, завернутое в газету зеркало, я постарался как можно быстрее и незаметнее покинуть дом. Федор поджидал меня на другой стороне улицы, поставив упряжку чуть ли не в конце квартала. Не скрываясь, прошел расстояние до пролетки, легко прыгнув на сиденье, скомандовал:

— Трогай!

Лошадка резво зарысила по мостовой. Когда проехали почти половину расстояния до училища, извозчик осмелел, обернулся спросить из любопытства:

— А что, Ваш бродь, нашли убивцу?

— Нашел, Федя, но, увы, нас опередили.

— Пошто так?

— А-то! Я, Федор, решил больше не ввязываться в это дело и тебе не советую. Какие из нас с тобой Пинкертоны? Пусть полиция голову ломает. Я тебе заплачу, и ты доставишь это зеркало по указанному мной адресу и передашь прислуге, чтобы та отнесла его в мою детскую и на этом закончим. Не нести же в училище. Что, Федя, сделаешь для меня это напоследок?

— Что ж не сделать, Ваш бродь, отвезу, — уступчиво согласился Федор. Хитро добавив: — Коли платите.

Не доезжая квартал до училища, оставил извозчика и расплатился.

— Прощай, Федя, может, когда и свидимся. Насчет зеркала, осторожней, не разбей, привези в целости.

— Не сумневайтесь, Ваш бродь, доставим.

Он, крутанув вожжами, слегка щелкнул кобылу. Та резво побежала в сторону Каменного моста.

Я не зря отправил зеркало с извозчиком к Константину Ухтомскому. Следовало торопиться. Прошло более трех часов после самовольного побега, и по возвращении изрядно попадет. А если куда-то прятать зеркало, то времени уйдет еще больше. Федя без сомнений доставит зеркало и не украдет. Если вещь не будет доставлена, нагрудный знак позволяет легко найти извозчика. Вместе с тем для Феди зеркало — малоценный предмет и красть его нет резона.

Занятия подходили к концу, и мне стоило торопиться. В окнах классов первого этажа все еще мелькали стриженые затылки кадетов. Я сделал попытку проникнуть в училище через вестибюль первого этажа и парадную лестницу, но не тут-то было. В окнах парадного подъезда виднелись кителя офицеров, и я не рискнул идти напролом. Стараясь не отсвечивать в окнах и не привлекать внимания многочисленных прохожих, осмотрел пути-подходы. Ничего не получалось: всюду люди, офицеры, кадеты. Окно второго этажа оставалось слегка приоткрытым с того времени, как искал возможность бежать из училища. Теперь другая задача — проникнуть внутрь. Тогда спуск через окно не представлялся возможным по причине оживленного движения по набережной и присутствия на ней офицеров, которые могли заметить мое верхолазание.

Впрочем, тогда меня это мало волновало и отказался совсем по другой причине. Спустя четыре часа после переселения, чувствовал в себе больше силы. Прикинул способ подъема, получалось — вполне смогу. Подождал, когда на набережной будет поменьше народу и нет офицеров. Мне даже пришлось пару раз козырнуть, отдавая честь. И как только заметил — в мою сторону мало кто смотрит, а народу поблизости всетаки много, с разбегу преодолел высокий подиум здания. Затем, цепляясь за широкий кирпичный руст канелюр, без каких-либо усилий поднялся на карниз, разделяющий первый и второй этажи. Взглянул в окно, пусто ли в казарме, или можно сказать, в спальне гардемарин. Оказалось — народ есть. Это меня огорчило, но выбора нет. Пришлось ждать, привлекая внимание прохожих и грузчиков, которые уже начинали тыкать в меня пальцами. Положение складывалось незавидное. Пройдет пара минут, и перед окнами училища соберется толпа. Прохожие уже останавливались, глядя на гардемарина в форме, стоящего на карнизе. Время текло безвозвратно, приближаясь к катастрофе. За подобные фокусы могли выкинуть из училища с белым билетом. Но повезло, мои товарищи в казарме медленно и неохотно по неизвестной причине отвернулись в сторону, и я, недолго думая, шмыгнул внутрь.

Закрыв плотнее створки окна, скинул китель, ботинки, брюки и залез под одеяло, притворяясь спящим. Гардемарины на противоположной стороне о чем-то шептались, меня же после стольких треволнений клонило в сон. Последнее, что помню — мысли о доме. Мне снился дом...

* * *

Пробуждение настало внезапно. Меня трясли за плечо, а спросонья чудилось — будто утро и надо вставать. Продрав глаза, увидел физиономию отделенного Линевича и недоуменно молвил:

— Уже утро?

Наверно, выражение моего лица было столь выразительно, что передалось Линевичу.

— Где Вы были днем, Ухтомский? — твердо спросил он.

Совершенно естественно выпучив глаза от удивления, спрашиваю в ответ:

— Я?..

Вероятно, моя физиономия стала совсем непередаваемой, что отделенному пришлось доказывать свое предположение, он молвил возмущенно, почти шепотом:

— Вас не было в казарме! Я заходил, Вас не было!

Я захлопал ресницами, пытаясь понять, чего от меня хотят, сонно прошипел:

— Я спал всю ночь...

Но Линевич не отставал, доказывая с придыханием:

— Вас не было в казарме во время уроков! Я вынужден доложить!

Наконец мне надоело слушать нелепые обвинения:

— Вы сошли с ума, Линевич, я спал всю ночь и не мог никуда уходить, — сказал я начиная раздражаться. У Линевича аж в груди сперло дыхание от возмущения.

— Ночь еще не наступала, — выпалил он.

— Как не наступала? — совершенно естественно переспросил я.

Вероятно мои ответы задели товарища, лицо вытянулось будто на плацу, ответил раздраженно:

— Прекращайте паясничать, Ухтомский, еще никто не спит!

Действительно, гардемарины, по большей части, сидели каждый у своей конторки и делали уроки. Кто читал, сидя на стуле, кто отсутствовал. В общем, занимались своими делами.

— Дело Ваше, — продолжал отделенный, показывая якобы безразличие, — но подобные выходки ни к чему хорошему не приведут.

— Бог с Вами, Линевич, — тихо воскликнул я пожимая плечами, — может сейчас и день... Но не помню, чтобы отлучался. Возможно, ходил в комнату размышлений, а сейчас заспал? Вы меня и не видели. — последнюю фразу произнес крайне удивленно.

Отделенному надоело со мной пререкаться. Закинув руки за спину, отвернулся, собираясь уходить. Молвил с укоризной:

— Ну как знаете, Ухтомский...

По его уходу я не проявил интереса к учебе, хотя память услужливо давала информацию о заданиях. Закатив глаза, ухнулся обратно в постель, собираясь как следует отоспаться и поразмышлять на досуге. Дела не так плохи, но и не слишком хороши. Получив зеркало, не смог установить связь. Выяснить причину не представлялось возможным. Возможно, устройство повреждено еще до того, как переброшено на Землю. Теперь понятно, почему Хиг не смог установить связь с наследником.

Возможно, я просто не могу связаться с профессором по причине смерти последнего. Седьмой градус на это вполне способен. Могут быть и другие причины невыхода Хига на связь. Оставалось только ждать. И вот еще одно неожиданно всплыло из памяти Эвносте — если зеркало повреждено, я могу не только проверить, но и изготовить новое, используя знания, почерпнутые ранее. Так что, не все еще потеряно. Возможно, я смогу вернуться домой, лишь бы Хиг был жив. В противном случае, застряну навсегда. Остается маленькая надежда построить такую же лабораторию, как у Хига, с саркофагом и устройством набора, но хватит ли на это сил, знаний, и где взять деньги? Ведь здесь я никто, а для исполнения нужна целая индустрия, не то что завод. Повторить лабораторию Хига весьма непросто, если сказать — невозможно. Но у меня что, есть выбор?

Родители Константина Ухтомского люди, по местным меркам, состоятельные, хотя и не слишком. Думаю, не откажут сыну в энной сумме для небольшой электротехнической мастерской. Почему бы и нет? С чего-то надо начинать...

* * *

Утро встретил головной болью сродни похмелью. Подъем прошел тяжело, ноги ватные. Уроки Советской Армии, позволили быстро разобраться в правилах Морского училища середины девятнадцатого века. Побудка, умывание, гимнастика — все под свист боцманских дудок, что для меня вполне естественно. Я понимал все без исключения команды и не противился инстинктам. Если бы не головная боль после вчерашнего, можно сказать — все в порядке.

Утренний чай подали в большой обеденной зале, отделанной лепниной и роскошно украшенной. На окнах — бархатные портьеры, на торцовой стене — в обрамлении государственных флагов и золотого декора — огромный портрет императора.

К нашему приходу столы уже накрыты, в самоварах парит чай. Услужливые денщики в необъятных белых фартуках ожидают просьб господ кадетов и гардемарин. Товарищи мои подходили каждый к своему месту, вполголоса переговариваясь между собой. Чаевничали, уходили. Я проделал ритуал утреннего чая без каких-либо хлопот. Хлеб, чай, сливочное масло — все на месте, и даже ложки и нож для намазывания масла на хлеб лежали там, где им положено. Я не сделал ошибок, но в мандражил ужасно. Хорошо то, как память услужливо подбрасывала образы, когда новая душа становилась в тупик. Еще радовало, оказался в теле русского человека, а не какого-то там англичанина или, не приведи Господи, индуса. Вот тогда бы точно засыпался, несмотря на услужливую память носителя.

После завтрака все построились на тесном внутреннем дворе училища. Начались строевые учения. К шагистике мне не привыкать, тем более, что традиции Русской Армии за сто лет мало изменились. Чеканя шаг, отдавая честь и снова становясь в строй, я испытал головокружение и попытки вестибулярного аппарата отключиться. Складывалось впечатление, будто я в первый раз совершил переселение и сейчас завалюсь вновь, расквасив нос. Нечто подобное было в лаборатории Хига, когда очутился в теле наследника. Правда никто не гонял по плацу, а отсыпаться в саркофаге вполне удобно. Сейчас надеялся перенести ломку на ногах.

Строевую подготовку проводил гвардейский унтер — подтянутый рослый усатый молодой человек с приятными чертами лица. Он заметил нарушение координации и верно связал со здоровьем, а не обычной для гардемарин расхлябанностью и неспособностью к строевой. Здесь на плацу он царь и бог, потому при очередном вызове из строя обратил внимание:

— Гардемарин, что происходит, Вы сами не свой?

Товарищи молчали, а я даже не знал, что сказать, как обратиться к унтеру. Наконец, собравшись с мыслями, выдавил:

— Болен...

— Вижу, Вам совсем плохо, пойдите, доложитесь ротному.

По случаю, ротный оказался здесь же, на дворе. Из памяти носителя я знал, что это большая удача. Командиры не утруждали себя присутствием на занятиях, перекладывая обязанности на учителей и кадетов-унтеров. Доложил по всей форме, как положено, в том смысле, что послан доложить о болезни.

Капитан второго ранга фон Штерн сделал весьма раздраженное лицо, будто я с него мелкий долг требую. Неуклюже взмахнул рукой, словно отогнял муху.

— Пойдите, гардемарин, к доктору, доложитесь...

— Прошу прощения, господин капитан второго ранга, но вряд ли я сейчас застану доктора в училище.

Моя дерзость произвела должное впечатление, фон Штерн недовольно заметил:

— Дождитесь, верно, он придет.

— Господин доктор намеревались осмотреть меня еще вчера вечером, но не изволили.

— Странно, — протянул фон Штерн, — видно был занят. У них обширная практика. Вы, Ухтомский, дождитесь доктора в расположении, — а затем значительно более строго и раздраженно, — и не смейте куда-либо отлучаться!