|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Ангел двух империй
Глава 01
В то раннее утро я ехал по кольцевой на станцию, когда внезапно начал терять сознание. В глазах поплыло, словно взор накрыла призрачная пелена. Предметы быстро теряли очертания и я из последних сил успел перестроиться в правый ряд. Сознание гасло словно уличное освещение, предвещая полночную тьму — медленно и неотвратимо. Понимая сколь опасно отключиться, в тесном потоке машин, напряг остатка рассудка, слабеющей рукой включил поворотник и начал торможение, прижимаясь к обочине. Что произошло дальше, не помню, точнее, не могу знать. Сознание окончательно меня покинуло, унеслось в необъятную высь, стало каким-то невесомым.
Нельзя сказать, что я видел, скорее, ощущал то уходящее ввысь бледное пространство и яркий луч света, рассекающий его. Мягкое обволакивающее, стремящееся растворить в себе сознание. Изначальное, стремительное движение потока в направлении источника света, медленно сходило на нет. Я как бы всплывал из глубокого омута тьмы, словно пушинка поднимаясь в ласковых потоках восходящего эфира. Падающие с высоты лучи переплетаясь с мрачной чернотой остального пространства, манили, естественным чувством быть ближе к свету. Сколько времени продолжалось парение, не знаю, но яркий луч пересекающий общий поток приблизился настолько, что стали заметны его тугие, упругие, словно живые струи. Путь пролегал сквозь него, но я ни чего не мог поделать, да и не испытывал желания, в полном безразличии я просто ждал. Постепенно мое сознание соприкоснулось с отдельными мягкими струями, мерцающими множеством радужных оттенков, окутанных золотисто-белыми всполохами. Волны настойчиво притягивали к себе, стремясь изменить естественное стремление к выходу из мрака, привлекая внимание все более и более ласковой игрой, упругих потоков. Не знаю как долго продолжалась борьба, но естественный поток не мог соперничать с мощной силой яркого, всепоглощающего луча. Наконец уступил его настойчивому сиянию. Неожиданно подхваченный я лучом устремилось куда-то в сторону от основного пути, по которому, казалось, пролегал и мой. Скорость нарастала, а затем последовала яркая вспышка. Удар, будто тебя оглушили. И полная тьма. Сознание окончательно отключилось.
Возвращение оказалось болезненным и неприятным. Удушающие спазмы сдавили горло, рвотные позывы выворачивают наизнанку. Чувства приходят исподволь, пробиваясь сквозь пелену странных ощущений: головокружения, невесомости и легких, а иногда и острых покалываний в теле. Вероятно мозг посылает хаотические импульсы во всех направлениях. Мышцы конвульсивно дрожат, не способные действовать ноги и руки, лишь вытягиваются. Агония. Не знаю, по какой причине, но я с трудом разлепляю веки и вижу перед собой помещение, залитое солнечным светом. Несколько мгновений растерянно смотрю вверх. Над головой нависает стеклянный купол — нечто, отделяющее меня от мира. Множество прозрачных нитей-проводников опутывают голову, уходя куда-то вверх.
В поле зрения появляется старческое лицо с бородкой клинышком, седеющие волосы, но молодые задорные серые глаза. Человек взволнованно произнес:
— Ваше высочество, это Вы?
Странно, слова знакомые, но язык явно чужой. Напрягаю сознание, пытаясь понять, что происходит, но не понимаю. Память стремится ускользнуть, как мыло из рук. Едва пошевелил губами:
— Не понимаю.
Лицо неожиданно исчезло, но на границе слуха ощущаются звуки, движение. Невнятный разговор более похож на шепот. Спустя какое-то время лицо появилось вновь с тем же вопросом.
— Ваше высочество, это Вы? Нам удалось прервать процесс. Непредвиденный перепад сингулярности не успел нарушить работу саркофага. Если можете, ответьте мне.
Чувствуя себя отвратительно, постарался выдавить из себя звуки.
— Я умер? — В данный момент это меня больше всего волновало.
Губы старика скривились в усмешке:
— Еще бы чуть-чуть и могли бы... Не сносить мне тогда головы... — он весело и беззвучно рассмеялся, — Сейчас Вам не следует напрягаться, нужно отдохнуть, тогда все чувства придут в норму. Время лечит. Я ввел Вам снотворное.
В голове помутнело и я вновь провалился в небытие.
* * *
Пробуждение прошло относительно легко. Жесткая постель и тонкая, будто шелковая простыня создавали ощущение больничной палаты. Поднял голову. В просвете окна виднелись ветви растений. Легкий сквозняк знобил тело. Стараясь сесть, осмотрелся, руки слушалось плохо, но чтобы подняться сил хватило. Я весь в белом: рубашка материи подобной шелку, такие же брюки. Облачение более похоже на пижаму или больничную одежду. Пробуждение не осталось незамеченным, раздались непонятные пищащие звуки, топот ног, и из бокового коридора показался тощий старик в светло-бежевом просторном халате, из-под которого торчали ноги в таких же шелковых брюках, как и у меня, и тапочках на босу ногу. При здешних сквозняках это опрометчиво. Сразу узнал улыбчивое лицо и бородку клинышком. Следом за стариком появился незнакомый парень, чернявый, коротко стриженный и круглолицый. "Впрочем, настолько ли незнакомый?" — подумал я, напрягая извилины и находя много странного там, где ничего недолжно быть.
Память услужливо дарила образы. Парня зовут Выру. "И старика я, оказывается, знаю... По-моему, — профессор Хиг. И нахожусь в одной из кают станции, а за окном тропическая оранжерея...
В считанные доли секунды целый эшелон мыслей пролетел перед моим воображением: утро, машина, предположительно, авария, в которую я попал. По спине пробежал озноб: "Где я? Что со мной?"
Профессор со словами: "Как Вы себя чувствуете?" — взял мою руку, тонкими пальцами нащупал пульс.
— Нормально, — выдавил я из себя, вновь удивляясь, что понимаю смысл сказанного, но звуки языка чужие. То есть, не совсем чужие, я их знал с детства, но я знал и другие. Как будто некое раздвоение внутри себя.
Профессор посмотрел в мои глаза немигающим взором и продолжая удерживать запястье, спросил прямо:
— Кто Вы?
Вопрос не столько застал врасплох, сколь заставил напрячь память, вспоминая, кто я все-таки такой. После продолжительных поисков в уголках памяти, осознал, что имею в себе как бы два уровня воспоминаний. Один прямой, четкий, другой — относительный и смутный. Но я знал: именно этот смутный и есть мой истинный, а открытый и легкодоступный — чужой, не мой. Переспросил, не совсем понимая, зачем вообще отвечать:
— Кто я?
— Да, — уверенно подтвердил профессор с легка качнув головой. — Вы наследник Эвносте, или кто-то другой? У меня есть все основания полагать, что Вы — не Эвносте. Если кто-то другой, не стесняйтесь, ответьте. Вы не сможете меня обмануть, но и скрывать свою личность не имеет смысла, наоборот, мы сможем помочь.
Начиная вспоминать, кто такой наследник Эвносте, я все еще неуверенно и медленно произнес отрицательно качая головой:
— Я не Эвносте...
Профессор заулыбался, ласково похлопал меня по плечу:
— Не беспокойтесь, все будет в порядке.
— Кто Вы? — спросил я, и как бы сам себе отвечал, вспоминая, — Вы профессор Хиг!
— Да, правильно, а кто Вы?
— Николай... Что со мной произошло?
— Вы не помните?
— Помню, — медленно отвечаю я, мысли тянутся словно тяжелый прицеп, — Это станция на орбите Айтварки!
— Правильно, — подтвердил профессор, — сейчас Вы можете многие ответы на вопросы найти в собственной памяти. Это пока трудно, но через несколько дней освоитесь. Расскажите, что случилось там в Вашем мире перед переселением душ.
Слова профессора вновь вызвали волну воспоминаний, в которых я ехал на работу и неожиданно у меня помутнел разум.
— Я ехал в машине, — произнес, не собираясь ничего скрывать, — случилось что-то неладное, произошла авария! Возможно, автомобиль улетел в кювет... В яму, — добавил для ясности.
— Носитель пострадал? — в волнении произнес Выру, обращаясь к нам обоим.
— Возможно, — предположил Хиг, глядя уже на меня и как бы ожидая ответа.
В подобном состоянии даже думать напряг.
— Вполне, — с безразличием согласился я, — в плотном потоке машин вырулить нелегко, но я справился, тем не менее, вероятно, слетел с проезжей части.
— Вы могли выжить?
— Без сомнений, — уверенно ответил я, — не настолько все страшно... Но ответьте, что со мной? Где я?
— Напрягите память, немного усилий и все вспомните, а я помогу. Ваш отец...
Действительно, многое становилось ясно из собственных воспоминаний. Зовут меня Эвносте, а мой отец император Логосил. Нахожусь на станции, специально предназначенной для телепортации, или иными словами, для переселения душ. Крайне опасное и мощное оружие. Потому наследники империи вынуждены учиться владеть им лично, не доверяя даже собственной семье. Никто кроме императора и его наследника не имеет права не только использовать, но даже знать, что такое оружие существует. За этим и создана учебная станция во главе с профессором Хигом. Наследник Эвносте должен уметь пользоваться телепортацией, чтобы быть в состоянии победить многочисленных врагов империи и держать в повиновении покоренные народы.
Империя, с моей точки зрения (то есть землянина), представляла собой странный конгломерат из сотен в той или иной степени населенных планет. Человечество отнюдь не является туземным населением исключительно земли. В тысячах обитаемых миров есть колонии людей, различной степени автономности. Многие за сотни лет теряют связи с метрополией, переходя в режим полной изоляции. Положению способствуют: длительность перелетов и слабое развитие удаленных на миллионы световых лет поселений.
Таким анклавом является Земля. Когда-то в прошлом заселенная людьми с других миров, но с течением времени утратившая связи настолько, что о них никто даже не подозревает. На Земле и подобных ей изолятах проводит тренировки Эвносте. Удаленность Солнечной системы позволяет держать все в строжайшем секрете.
Большое значение имеет положение планет, пригодных для жизни. Их хаотическое распространение во Вселенной приводит к отдельным скоплениям, которые развиваются значительно успешнее, других. Перелеты короче, а связи крепче. В результате несколько скоплений образовали нечто вроде добровольного союза, во всех отношениях свободного и демократичного. В итоге борьбы за власть во Вселенной, а точнее за лучшие ее куски в виде самых пригодных и перспективных планет, волей-неволей пришли к осознанию необходимости концентрации власти в руках одного человека. В противном случае союз ждало полное демократическое разложение и война всех со всеми, не только в пространстве, но и внутри колоний. И что еще хуже, власть рядящихся в одежды свободы и добра олигархов.
Таким, естественным образом сложилась империя, интересы которой состоят в поддержании порядка на удаленных островках-планетах. Сепаратизм и эгоистические устремления отдельных личностей могут быть легко реализованы в условиях больших расстояний и удаленности центров силы. Сила эта может быть экстраполирована в точку напряженности только спустя некоторое время, потому индивидуум может уйти от ответственности при совершении преступлений. Разбой или пиратство становится серьезной статьей дохода удаленных факторий, а на государство ложится груз безопасности перелетов. В таких условиях большой вес приобретают региональные центры власти, будь то выборные правительства или диктатуры. Их отношения с центром складываются по исключительно индивидуальным схемам, учитывающим особенности развития, культуры, связей и положения отдельных субъектов. По этой причине Империя как государство вынуждена иметь и задействовать все рычаги влияния, невзирая на политические и идеологические предпочтения. Здесь есть (говоря нашим языком) парламент с системой самоуправления, и монархическая власть с сенатом, способные друг на друга влиять. Одновременно Империя — это не конституционная монархия, но и не абсолютизм, а нечто среднее, много более гибкое, способное реагировать быстро и эффективно.
Даже наследование отличается от земного, не приоритетом первенства рождения, а приоритетом первенства способностей наследников всей семьи императора, а не исключительно единородных сыновей. Бывали случаи, семья императора не показывала необходимого для управления государством таланта, и наследник назначался со стороны, методом усыновления. Практиковалась система соуправления, или другими словами передача власти от императора к наследнику, до смерти первого, чем исключалась опасность безвластия в неустойчивый период глубокой старости властителя.
Во всяком случае, система сложна для моего понимания, но память и способности наследника Эвносте позволяли облегчить восприятие.
За тысячу лет, что существует Галактическая империя, никто не смог сокрушить ее только благодаря таланту повелителей, способных предупредить врагов и нанести неожиданные удары в таких областях, о которых те даже не подозревали.
Для занятий выбрано уединенное место на орбите безжизненной каменной планеты, лишенной атмосферы. Отсюда наследник вселялся в тела множества людей из самых разных времен и пространств. Впрочем, Эвносте не был деспотичным тираном, души возвращались назад, делая обратный обмен. Все работы проводились тайно, иначе и быть не могло. Так требовал отец — император Логосил. Повелитель древней империи со столицей в Архелеоне, у него трое сыновей: старший Эвносте, средний Килон и младший Мирин.
Осознание существующего положения привело мои чувства в возбуждение и даже панику. Я спонтанно воскликнул, обращаясь к Хигу:
— То есть я нахожусь в теле наследника Эвносте!? — и обалдело взглянул на свои, точнее совсем чужие руки.
Действительно, до конца ощутил это только сейчас. Тело чужое! Отнюдь не коренастое, мускулистое, каким обладал, еще совсем недавно, там на земле, до злосчастной аварии. Фигура Эвносте заметно ниже и тоньше.
Профессор помог встать, всем видом и выражением лица показывая готовность слушать.
— Значит, несмотря на, как Вы говорите, профессор, изменение сингулярности, обмен произошел, — сейчас говорил скорее Эвносте, чем я сам. — А что стало со мной, то есть с Эвносте? И что Вы предполагаете делать? Ведь эксперимент прошел не по плану.
— Мы вынуждены ждать, когда наследник выйдет на связь. Если все прошло удачно, он без сомнений воспользуется спрятанным на планете отражателем сингулярности и мы узнаем обстоятельства перемещения.
— А если не выйдет?
— Совершим обратный перенос.
Хиг подвел к высокому зеркалу. Оттуда смотрел невысокий черноволосый молодой человек с острыми чертами смуглого лица, с серьезными темными глазами. Лицо красивое, формы, мною никогда не виданной. Оно ничем не напоминало мое собственное. Почти без усилий пошевелил руками. Мышцы повиновались и тем не менее — тело чужое. И мысли в голове какие-то чуждые.
Выру накинул мне на плечи светло-бежевую одежду, нечто среднее между плащом и халатом. Превозмогая слабость, я самостоятельно приблизился к окну, ожидая увидеть черноту космоса и яркие краски плывущей над нами планеты. Профессор сопровождал, готовый в любой момент придти на помощь. В противоположность ожиданиям за окном раскрылся дикий ландшафт внутреннего сада станции. Прямоугольная комната, в которой мы находились, располагалась на втором ярусе станции и своими широкими окнами выходила в среднее, увенчанное прозрачным куполом, обширное помещение. На уровне балкона высились буйно зеленеющие деревья, крупные плоды которых ждали своего часа для употребления в пищу. Как знал носитель, станция во всех отношениях полностью автономна и может обеспечить себя всем необходимым. Экипаж, состоящий из Хига, Выру и еще трех специалистов, считался достаточным для поддержания жизнедеятельности и секретности. Удаленное расположение в пространстве обеспечивало сокрытие назначения от многочисленных врагов.
От перенесенных потрясений и первых шагов, в ногах появилась дрожь, и я поспешил к постели. Профессор Хиг заметил мою слабость, ободряюще похлопал по плечу и подал бокал с темно-рубиновой жидкостью. Отхлебнув, я почувствовал прилив сил. Выру подал завтрак. Что-то вроде сухого печенья, фрукты, густой питательный напиток, напоминающий бульон. После удовлетворения чувства голода потянуло в сон.
* * *
Если считать земным счислением — прошла неделя. Мое положение на станции, ни в чем не стесненное, тем не менее, более походило на загнанного в ловушку зверя. Все ждали выхода на связь наследника, но этого не происходило. Я всей душой стремился назад, не считая себя вправе занимать чужое тело более срока, необходимого для подготовки возвращения.
Профессор успокаивал:
— Ты не первый, кто находится в теле хозяина.
Я же настаивал:
— Следует больше волноваться о том, что произошло на земле. Эвносте попал в сложное положение сразу после обмена и мог не справиться с управлением автомобиля. Здесь, в вашем мире все давно автоматизировано, а машиной надо уметь управлять. А если он, то есть я, погиб?
Профессор вновь старался успокоить:
— Если носитель погиб в момент перехода, то перемещения не произойдет...
— А если спустя час-два?
Хиг затруднился ответить, но упрямо гнул свою линию:
— Все едино, не могло. Дух пластичен, всегда найдет себе место. Вспомните, как Вы были перемещены в... — усмешка коснулась губ профессора, он едва не рассмеялся.
— Да, я помню ту забавную историю, когда предполагаемого носителя не оказалось рядом. Душа Эвносте переместилась в первое попавшее животное, но Вы ее вернули.
— Возможно, сейчас что-то подобное, — уверенно апробировал Хиг.
— Но если перенос произойдет, и я перемещусь в себя, но уже мертвого, разорванного на куски?
Хиг снисходительно отмахнулся.
— Мы поступим иначе. Выберем новый объект и переместим Вашу душу в нового носителя, а затем Вы придете на помощь себе самому и Эвносте. Выйдете на связь, а затем перетасуем так, что все останутся при своих. В крайнем случае, если Ваше тело не восстановимо, найдем кого-нибудь из приговоренных преступников. Это возможно с разрешения императора. Будете жить в новом теле, в новом для себя мире.
Возможность никогда не вернуться домой ошарашила меня, но вместе с тем заинтриговала.
— Честно говоря, на земле меня мало что держит, — поспешно согласился я. — Ни семьи, ни детей, скучная, бессмысленная работа. Никаких перспектив.
Хиг слегка улыбнулся.
— Все возможно, — с хитрецой произнес он, — после пребывания в теле наследника перед Вами открываются большие возможности. Кстати, мне нужен способный помощник, посвященный в тайну саркофага. Один Выру не может со всем справиться, да и характер его несколько мягковат. Но для начала надо вернуть Эвносте.
И вот спустя две недели Хиг решился на обратный перенос. Наследник не выходил на связь, и далее тянуть с оказанием помощи опасно. Происшествие в любой момент может выйти за стены станции.
* * *
Когда вернулось сознание, я лежал на земле вниз лицом. Перед глазами смутно виднелись колотые камни, напоминающие брусчатку мостовой, втоптанные в грязь остатки мелкой щепы.
Сделав усилие, едва приподнялся на руках. Осмотрелся. Голову пронзала боль явно похмельного происхождения. Когда разум начал познавать окружающий мир, оказался сильно удивлен обстоятельству, что очутился не в собственном теле или теле наследника, а в совершенно постороннем человеке на, предположительно, окраине какого-то городка. Ночь, грязь, мелкий морох, иногда дождь. Сквозь мрак смутно проступают мрачные очертания одно — двух этажных домов, ограды, деревянные ворота, серые досчатые заборы. И к тому же носитель пьян. Лежит в грязи на булыжной мостовой. Деревянные тротуары совсем рядом.
Вероятно, во время перемещения поскользнулся и упал в грязь.
Прихожу в себя постепенно, не до конца сознавая, что собственно происходит, и совсем не понимаю, где нахожусь и в каком теле. Мысли путаются. Обрывки собственных, мешаются с нетрезвой всплывающей памятью носителя. Обращение к якобы своим доставляет совершенно иные. Сонм мыслей, памяти и желаний носителя впервые минуты довеет над моей волей и памятью. Они еще слабы и не взяли контроль, но, тем не менее, переселение прошло не так болезненно, как ранее. И даже не столь болезненно, нежели панически неожиданно и беспомощно. Как таковой боли в этот раз вообще не было. Приложив старание, удалось осознать положение дел.
После окончания трудовой недели носитель пьян и возвращается из трактира домой, к жене и детям.
С трудом встаю из лужи, грязный и сырой. Раскачиваясь, хватаясь за столбы и деревья, пытаюсь идти. Ночь. Завтра утром снова на работу. Я почти не контролирую носителя, лишенного былой души, но и умереть он не может, так как новая уже взяла на себя управление, но не овладела всей памятью и контролем.
Как в полусне, прихожу домой совершено без памяти, забыв, кто я и по какой причине очутился в этом теле. Дом — обычная изба и двор, на окраине явно большого города. Жена встретила угрюмо, выразилась ярко, но не перечила и не доставала пьяного мужа. Я вальнулся на кровать как есть не снимая грязной одежды и обуви. Пытался заснуть, но сон не шел. Носитель человек буйный, после выпитого желал куражу, веселья и преклонения перед собственной значимостью. Но я оказывал сопротивление, хотя еще и не собрал мысли и память в окончательный порядок. Тем не менее, пришел к неожиданному выводу — со мной происходит нечто странное. Обычно я человек тихий, после выпитого сейчас же клонит в сон. А тут по какой-то непонятной причине все наоборот — голова кружится, не давая лежать, и чувства какие-то чужие, новые, необычные. И даже не столько чужие, сколько чуждые. Ну где это видано, чтоб я желал куражу? Мне бы газетку почитать, фильмец посмотреть и на боковую. После такой пьянки, что тоже необычно... Ведь я непьющий... Почти...
Неожиданно приходит паническая мысль: что-то тут не ладно. Прорезаются образы прошлой жизни, квартира, лица друзей, знакомых. Не дома!
Какой-то чужой мальчик смотрит из-за занавески.
Боже! Это не мой дом! И попал я сюда из другого измерения, из космической лаборатории того старика с бородкой. Вновь прорывается образ — стеклянная капсула саркофага, лицо профессора Хига со словами, которые первыми услышал на космической станции: "Ваше высочество, это Вы?" Я как во сне вновь переживаю первые мгновения в теле наследника. Лицо профессора приближается к моему, его бородка едва касается прозрачного стекла саркофага (ну или скафандра, что-то же самое).
От переполняющих голову чувств носитель вскакивает с постели, тупо и бессмысленно пялясь на занавеску, за которой прячется его семья: жена Мария и двое детей — Наташа и Сергий. Они замерли в оцепенении, что будет делать отец. Мысли носителя путаются с моими собственными, но я в любом случае сильнее, ведь это теперь мое тело, мой мозг, моя память. Могу куда подальше задвинуть все нежелательные образы и извлечь необходимые. Придя к такому выводу, пытаюсь осуществить задуманное, но удается с трудом. Как тяжкий груз тягучего меда извлекается моя собственная память. Это не так просто, нежели память носителя, которая открывает образы легко и доступно. Мелкими порциями, медленно, прилагая тяжкие усилия, извлекаю образы и знания прошлого. Кто я? Откуда? Как сюда попал?
До конца осознав положение и взяв под контроль некоторые мысли, обратился к затихшим за занавеской жене и детям, пытаясь быть мягче. Их испуг и ожидание худшего чувствовались даже на расстоянии. Произнес стараясь преодолеть холодные ноты в чужом голосе:
— Не бойтесь, я вас не обижу... Во всяком случае, сегодня...
Глава 02
Неожиданно всплыла мысль о зеркале, то есть устройстве связи, о котором говорил профессор Хиг или как его еще называют отражателе сингулярности. Это такой стеклянный зеркальный диск, полметра в диаметре, одна его сторона слегка вогнута. Если положить на вогнутую часть ладонь, в ушах можно услышать шум. Профессор учил, как пользоваться зеркалом, и у меня получалось. Сначала слышишь шум, но через некоторое время, когда привыкнешь, начинаешь разбирать волнообразные звуки, похожие на слова. Речь сильно искажена с глухим носовым оттенком, но разобрать можно, хотя и не всегда. Волнообразные затухания и усиления поглощают часть звуков. Как говорил профессор Хиг, это линии гравитационных полей, их напряженность неравномерна, вот и искажает звук. Тем не менее, общаться можно, ну а стучащие звуки передает вообще без проблем, так что легко использовать азбуку Морзе.
Зеркало! Его надо найти! По прикидкам профессора, находится где-то на северо-западе, в карельских болотах. Найти его не составит труда, если есть компас и карта. Только есть ли оно там? Император-наследник попал в мое тело в 2014 году. А сейчас, я обратился к памяти носителя, хрен знает какой. Носитель не умеет читать. Вот так раз! И куда это меня занесло? И как я буду искать императора, ведь в 2014 году неграмотных мужчин в возрасте сорока лет нет, во всяком случае, у нас в России. Память носителя услужливо поставляет образы: Город. Я перебираю их, извлекая один за другим. Опа! Набережная, Каменный мост, Стрелка Васильевского острова. Питер! Телеги, лошади, дымящие трубы. Пароход на Неве, ни одного автомобиля. Девятнадцатый век. Брусчатка, мостовая, кучи лошадиного навоза, рельсы. В маленький вагон запряжены лошади — конка! Похоже, середина девятнадцатого века. Нет трамваев.
И как же меня сюда занесло?! Проклятый шарлатан Хиг! Не только своего хозяина угробил, но и меня заодно. Голову бы ему оторвать. Если выберусь, точно оторву! А главное, на месте ли устройство связи? Там, в карельских лесах? Ведь заброшено оно было когда? И куда должно попасть в двадцатом веке? А сейчас какой год? Тем не менее, устройство надо искать и искать срочно! Даже если зеркала где положено нет! А если не найду, то делать самому. Хиг рассказывал, как оно устроено. Внутри зеркала резонатор настроенный на волну гравитационных полей. Соприкосновении с телом человека и его голос вызывают искривление — сингулярность. Если будет действительно большое, настоятельное желание, сделаем, никуда не денемся.
Я встал с кровати. Ноги не держат, тяжело стоять. Шатаясь из стороны в сторону, обыскал карманы.
Нашел грязную тряпку, в ней пара красненьких. Посмотрел год — 1865. Присвистнул: "Эк меня занесло". Вновь плюхнулся на кровать.
Похоже, носитель не все пропил, кое-что достанется детям. Всплыли воспоминания. Густой чередой пронеслись образы: Нос корабля, стапель, эллинг, надпись -Балтийский завод. Носитель работает здесь чернорабочим. Толпа мужиков, человек в двадцать, тащат листы корпусного железа к пробивочному станку. У некоторых в руках особые клещи, которыми они держат лист. Пресс пробивает дыры под заклепки. Хлесткие удары раздаются на весь цех. По окончании мужики густой гурьбой тащат лист судовой обшивки на стапель, поднимают на леса, прилаживают к месту. Мастер центрует дыры пробойниками. Слышится крик: "Посторонись!" Подбегают клепальщики с горном. Мальчишки уже тащат раскаленные докрасна в горне заклепки, засовывают в отверстия. Клепальщики направляют оправки, молотобойцы хлестко бьют по оправкам, делая ровные гладкие заклепочные головки. Слышится окрик мастерового-приказчика: "Чего рты разинули? Марш с лесов! Тащите лист на пресс!". Мужики устало спускаются с лесов, со всех сторон окружающих корпус корабля, вяло бредут к разнокалиберным стопам листов судостроительного железа. Надрываясь и рискуя отдавить кому-нибудь ногу или руку, снимают очередной лист со стопы, тяжко тащат к гидравлическому прессу. Здесь стоят лекала, по которым его будут гнуть по форме корпуса.
Покончив с упорядочиванием памяти и даже ощутив некий прилив сил, поднялся с постели, вновь ощупывая карманы. Похоже, была получка. Я выгреб из пять серебряных монет — четыре с полтиной. А полтинник-то, похоже того — Ванюша пропил. Выложил красненькие на стол, серебрушки опустил обратно, — пригодятся. До карельских лесов пёхом далеко. Если не хватит, придется сбирать, но ничего, сейчас лето. Вспомнил, под матрасом в тряпице завернуто еще пять ассигнаций. Спросил, обращаясь к занавеске:
— Деньги знаешь где?
Ответили как-то неуверенно.
— Под матрасом.
— На столе еще две! Вернусь нескоро, — прихватив с вешалки шапку и бушлат, вышел в дверь.
* * *
Похоже, третье перемещение прошло более успешно, чем все остальные. Хотя, конечно, так же мордой в грязь, но ровно, аккуратно, и даже вроде руку успел подставил, чтоб не больно падать. И в себя пришел почти сразу, как только надо мной склонились лица с гладко стрижеными вихрами в черной форме при погонах. Кто такие? На полицаев, похожи. Сквозь ряд юных физиономии, пробилась другая, чуть постарше, в фуражке с кокардой. Сняла фуражку, чтобы та не упала, обратилась с вопросом:
— Гардемарин Ухтомский. Что с Вами?
Ну вот, теперь гардемарин. Нет бы, в кого-нибудь покруче переместился, ну там, в императора или олигарха, а то — гардемарин... Хотя, конечно, лучше, чем неграмотный тамбовский мужик с комплексами. Но я за две недели, пока шастал по карельским лесам и болотам, к нему привык. Обжился, можно сказать, слился. И на тебе, — нож в спину! И в самый неприятный, неподходящий момент, когда нашел зеркало и уже доставил в Питер. Теперь такой облом! Ой, сдается мне, знаю я, чья это работа!
Впрочем, императором-наследником я уже был — не понравилось. Не успел обжиться на новом месте, какие-то придурки пронюхали, что наследник отправился в духовное путешествие и вероятно решились на переворот. А меня, естественно, в расход. Ну, в смысле, не меня, а императора-наследника. Да только вот не знают они, что он — это я, а я попал сюда в это время. Хиг — не дурак, укажет на меня, мол, ушел император-наследник по этому адресу или как у него на машине набор установлен. И отправят революционеры-демократизаторы за мной погоню, чтобы где-нибудь в тихом месте прикончить. Да, похоже, не удалось. В смысле, удалось убить моего носителя (или нет, я точно не знаю), но мой дух по какой-то причине переместился в другого человека без всяких саркофагов и машин. Почему? Конечно, не знаю и даже не могу передполагать. Возможно, душа после всех мытарств, переселений и злоключений стала легка на отрыв. В первый раз меня рвало и колбасило аж полчаса (ну, так мне показалось). Зато теперь отошел легко и непринужденно.
Юноши, возглавляемые старшим, подняли меня на руки и, мелко перебирая ногами, понесли. Заняв более возвышенное положение, сумел осмотреться. Обширный двор какого-то военного заведения. Плац. На нем занимаются шагистикой гардемарины. Раз, два, левой! Раз, два, левой! Тянем ножку! Держать строй!
Всем любопытно, что со мной, их товарищем, но не смеют отойти. Отделенные на них цыкают. Не позволяют отвлекаться. Не их дело! Если стало плохо, ближайшие товарищи унесут.
В казарму внесли по широкой лестнице, прямо на второй этаж и сходу уложили на койку, предварительно сняв китель и ботинки. Отделенный Линевич так и суетится, не зная что делать. Не понимая что случилось с подчиненным, почему неожиданно упал на плацу? То ладонь ко лбу приложит, не горячий ли? То пульс пощупает. Если что серьезное, да по его вине, ох, спросят по всей строгости. Начальство шкуру спустит.
Хоть и в третий раз, а мысли-то путаются все равно. Память носителя сопротивляется жестко, ну да мы теперь умелые, напролом не идем, подспудно свое прошлое вспомним, дай только срок. А парень-то хороший попался — Константин Ухтомский, гардемарин второй роты, самолюбивый с претензиями и амбициями, Папочка не из бедных — дворянин. Поспать надо немного, мысли привести в порядок, памяти все едино деваться некуда, как подчиниться душе. А там и мысли родные придут: о доме, переселении, императоре и зеркале. Точно, зеркало!
"Вез с собой зеркало! — я аж подпрыгнул от неожиданности. — Где оно теперь? Мне надо срочно отсюда бежать. Иначе можно с ним расстаться навсегда. Или повредит кто ненароком..."
Вновь к постели подошли мои товарищи гардемарины. Отделенный Линевич привел доктора Зыбенко, белый халат поверх черного кителя, в руках саквояж. Округлое лоснящееся лицо, эдакий врач-колобок.
— На что жалуетесь, гардемарин Ухтомский? — мило улыбаясь, спросил он. — Вы нас напугали.
— Все в порядке, док, — хрипло и едва слышно молвил я не своим голосом. И сам удивился словам, настолько не вязались с обстановкой. Далее произнес примирительным тоном:
— Мне надо отдохнуть...
Сразу заметил выпученные, глаза гардемарина Григория Красницкого. Они и так у него навыкате, наверное, недостаток йода в детстве, а сейчас вообще стали, как у вареного рака, а князюшка, то есть Димочка Шеин, не удержался, так и прыснул со смеху за спиной у доктора Зыбенко. Остальные тоже заулыбались, но смогли удержаться. Доктор и Линевич переглянулись, но ничего не сказали. Зыбенко поднялся, молвил слегка отрешенно:
— Постельный режим до завтра, а там посмотрим. Зайду Вас проведать, Ухтомский, вечером. Надеюсь застать в лучшем здравии.
Он развернулся и направился к выходу. Товарищи хотели было остаться подле больного, но резкий возглас отделенного Линевича побудил их к действию:
— Господа, попрошу всех на плац, занятия еще не закончились. Ухтомскому сейчас нужен покой, успеете еще надоесть, когда будет свободное время.
Когда гардемарины не спеша продефилировали к выходу, Линевич с брезгливым видом высказался:
— Ну, знаете ли, Ухтомский!..
В ответ я лишь закатил глаза, будто сплю и не слышу. А что я должен сказать? Ну разное у нас воспитание.
* * *
В течение часа буравил взглядом беленый сводчатый потолок казармы. Организм после переселения и падения мордой о булыжник плаца, медленно приходил в себя . Слава Богу, сотрясения не было, и даже кровь носом почти не шла. Следовало действовать быстро, не то зеркало уйдет. Даже если враги его бросили, и устройство связи им не нужно, зеркало может прикарманить любой прохожий. Но раньше подняться не мог. Тело слушалось хорошо, но вот мысли бегали туда-сюда, как блохи на носу у лисицы, когда она входит в воду. Не все удавалось вспомнить. Если так пойдет и дальше, забуду себя самого, останусь существовать только памятью доноров.
Но ничего, через полчаса, собравшись наконец с мыслями, встал, оделся, с трудом зашнуровал ботинки и дрожащей рукой накинул китель.
При выходе из казармы на низкой тумбе стоит дневальный. Не обращая на него внимания, я направляюсь к выходу, но не тут-то было. Дневальный, гардемарин барон Гейнц фон Роб громким окриком остановил меня:
— Гардемарин Ухтомский, куда Вы? Вам не разрешено покидать расположение, Вы больны.
Мне показалось, барончик принял меня за кого-то другого, и я опять не своим голосом ответил:
— Гардемарин Роб, милостиво прошу Вас не кричать так громко, кто-нибудь услышит.
— Но...о, — протянул парень.
— Мне очень нужно сейчас покинуть расположение, я скоро вернусь, никто и не узнает.
Лицо фон Роба исказила гримаса недоумения и раздвоения чувств, парень хорошо ко мне относился, тем не менее буква устава впечаталась в его баронские гены.
— Но я не могу... — твердо молвил он, — Не положено... А если кто войдет и увидит, что Вас нет?
— Никто не узнает, все на плацу, да и Вы можете сослаться, что не видели меня, как я выходил из училища. Я специально оставил открытыми створки окна, будто вылез через него, там, Вы знаете, у колонны легко спуститься со второго этажа.
Роб задумался на миг, но остался непреклонен.
— Не могу... Обращайтесь к дежурному офицеру.
К этому моменту я подошел так близко к дневальному, что расстояние между нами составляло не более полумера. В нынешнем состоянии я не мог спуститься из окна второго этажа. Еще час, полчаса, окрепну, но у меня нет этого времени.
Коротким ударом под дых, вывел Роба из строя. Парень переломился пополам, повиснув у меня на руках.
— Прошу Вас помолчать, пока я не покину училище. И впредь, если придумаете ябедничать, я Вас так изобью, до полусмерти, и при этом не оставлю ни единого синяка. В ином случае заслужите мое уважение и благодарность.
Роб не мог ответить, спазмы перехватили горло. Я опустил тело на тумбочку, а сам никем не замеченный вышел, на лестничную клетку, затем прошел вестибюль первого этажа и далее на улицу.
* * *
Как это всегда бывает с Невы дул легкий порывистый ветер. Набережная перед училищем заполнена народом, множеством ломовых подвод. Грузчики таскают кипы товара с палуб пароходов на причал или прямо в вагоны. Маленький смешной паровоз, словно сошедший с экрана ковбойского фильма, свищет паром, силясь подогнать очередной вагон к стоящему у пристани пароходу. Клубы черного дыма стелются над землей, цепляя крыши дальних зданий, поднимаясь в небо и мешаясь с низкими облаками. Пахнет горелым углем и дегтем.
Вдоль берега Невы стоят пароходы, баржи иногда даже в несколько рядов. Совершенно не мой Питер что я знал в прошлом. На пристанях в несколько рядов громоздятся гурты с ящиками колониальных товаров, какие-то бочки, просто тюки. Грузчики в рванине заняты кто чем: одни таскают тюки и мешки, другие просто отдыхают в сторонке, обедают чем бог послал.
К сожалению мне некогда разглядывать. Быстрым шагом, спешно добрался до ближайшего перекрестка, слава богу не встретив ни одного офицера. Свернув на 12-ю линию побежал, чтобы быстрее достичь тыльной стены училища, где все и произошло. Выскочив из-за угла на пустырь, резко остановился, увидев на месте покушения телегу, пролетку и жандармов. Вероятно, государевы слуги приехали сюда давно, прикрытое рогожей, тело моего прежнего носителя уже лежало в телеге. Стараясь не привлекать внимания, продефилировал мимо, по 12-й линии в сторону 13-й. Не особо скрывая любопытства, но и не задерживаясь. Все вокруг осмотрел, но холстяного мешка с зеркалом не нашел.
"Прибрали, гады!" — я был просто в ярости и зол на себя, что столько времени потерял в училище.
Проходя мимо телеги, заметил — лицо прежнего носителя не прикрыто рогожей, и он, вероятно, еще жив. И, может, выживет. Жандармы перевязали раненого и уложили на сено. Такой поворот умерил мою ярость. Возможно, Ухтомский сейчас в теле Ивана, и не отойдет в мир иной.
Холстяного мешка с зеркалом не было ни в телеге, ни в пролетке, ни на месте преступления, ни где бы то ни было еще. Такой расклад очень огорчил, придется искать вражину. События складывались к тому — нападение вовсе не случайное, а ранее у оставалась надежда обнаружить зеркало рядом с телом Ивана.
Пройдя с полквартала я было обнаружил предмет мечтаний у обочины в пыли, но найдя мешок пустым только сплюнул с досады. Сразу обратил внимание на след пролетки в лошадином навозе, оставленный возле брошенного мешка. Вор сделал глупость бросив его на дороге. Не знаю, кто другой, но я быстро связал мешок и след возле него. Хотя, конечно, след может оставить любая другая пролетка, что останавливалась здесь, но маловероятно, да и другой ниточки у меня все равно нет.
На другой стороне улицы стоял извозчик, неспешно подошел к нему. Обратился ласково:
— Здравствуй, братец.
— Здравствуйте, Ваш бродь. Чем могу?
— Не видал ли, братец, кто недавно забрал пассажира с той стороны улицы?
— А тебе, барин, какая надобность?
— А тебе что за любопытство, братец?
— Дык, убивство, не вишь?
— Можа я убивцев ищу, — ответил ему в тон.
— Тода, Ваш бродь, к жандармам надо обратиться, — кивнул мужик.
— Тоды тебе три рубли не нать.
Мужик уверенно кивнул:
— Садись, поехали.
Я прыгнул в пролетку. Мужик лихо щелкнул кнутом, покатили по проспекту. Объехав часть Васильевского, пролетки не нашли, которая по словам Федора забрала пассажира от Морского училища. Сомневаясь в памяти извозчика, выразил сомнение:
— А ты точно запомнил?
— Не сумлевайтесь, Ваш бродь, ленты зеленые на дугу навязаны и лакированная вся, где ж ошибиться?
— Далеко, видать, увезла...
— Мож быть так.
— Где ж искать?
— Трактиры надо объезжать, мож и найдем...
— Не тяни, братец, вези...
Объезжая трактиры, где по обычаю чаевничали извозчики и лихачи, потратили много времени, но не нашли нужную. Я уже начал сомневаться, не водит ли меня Федя за нос, но на Выборгской стороне мужик встрепенулся, шепнул вполоборота:
— Вот она, родимая.
Заплатив обещанное, сошел с пролетки, попросив Федора:
— Ты, Федя, не уезжай пока. Мало ли что... Как сяду в пролетку, издаля следуй, но виду не подавай. Как отпущу, стой на месте, жди. Вид имей, будто тебя не касается. Подойду, забереш.
На лице мужика читалось неподдельное любопытство.
— Ваш бродь, — спросил он почти шепотом, — не уж-то убивца?
Я цыкнул.
— Помалкивай, дурень. Узнают, не сносить нам головы, маму родну не пожалеют.
— Во как... — протянул Федя.
Я оборвал:
— Все. Не отсвечивай, жди меня.
* * *
В трактире не таясь, спросил у почтенного общества, извозчиков, мелких торговцев и дворников:
— Чья будет пролетка с зелеными лентами на дуге и оглоблях?
Общество обыденно посмотрело на офицера в черном мундире и фуражке, осторожно подувая на блюдца с чаем. На столах подносы с калачами, пирогами, свежеиспеченными ватрушками. После затянувшейся чуть ли не на полминуты паузы один из присутствующих, держа в руках горячее блюдце и продолжая, как ни в чем не бывало дуть, слегка прихлебывать кипяток, изволил молвить:
— Ну...у моя будет.
— Поехали, — сказал я тоном, не терпящим возражений.
Извозчик, долговязый, рябой мужик, заявил с долей сарказма:
— Что за спешка, Ваше благородие?
Понимая, что давить бессмысленно, пояснил уже более ровно:
— Ехать надо на Московский, а времени мало, так что допивай, поедем.
— Почто я?
Вопрос не то чтобы обидел, а ставил в неловкое положение, потому ответил язвительно.
— Понравился!
По всему, извозчик был готов ехать, просто мое нетерпение вызывало желание дармового куража. Уже через пару секунд осознал — клиент может и уплыть, потому подобрел, расплылся в ехидной улыбке.
— Счас, Ваш бродь, допью.
Выйдя на улицу, сел в пустую пролетку ждать, когда извозчик начаевничается. Человек не заставил долго ждать. Вольготно вышел из трактира, важно, протирая и так начищенный до зеркального блеска форменный значок. Когда уселся на козлах, я спросил, стараясь держать тон голоса максимально твердым. К сожалению, получалось не очень, возраст моего носителя около девятнадцати лет, и голос еще не огрубел:
— Не ты братец, час назад забрал человека с 13-й линии, позади Морского училища?
Мужик обернулся, пытаясь казаться невозмутимым, чем сразу себя выдал.
— Нет, Ваш бродь, не брал, спутали, — сразу отвернулся, будто не его дело, беря в руки вожжи и побуждая рыжего мерина двигаться.
А иголки под ногти? — я с ходу подлил масла в огонь.
Мужик подумал секунду.
— Не-а.
— А если в околоток сведу, что бомбистов возишь?
Пауза оказалась дольше. Похоже, размышлял, выбирая варианты. Затем, поняв, что его многие, видели, сдался.
— Ну, брал.
— Где высадил, однозначно помнишь? Вези. И не вздумай юлить, на каторгу пойдешь за соучастие.
Мужик струхнул, голос его дрогнул:
— А что, Ваш бродь, случилось?
— Вези, не твоего ума дело.
* * *
Ехали через весь Питер на окраину. Здесь не было больших зданий, в основном двухэтажные деревянные и полукаменные. Вокруг раскинулись сады и, несмотря на то, что наступила осень, палисадники утопали в зелени.
Извозчик остановился, не доехав до небольшого полукаменного дома, кивком головы указав на двери.
— Здесь.
Я расплатился и отпустил человека не боялся обмана. По нагрудному знаку, и всегда можно выяснить, кто такой.
Когда пролетка уехала, не спеша подошел к подъезду, дверь под моей рукой легко подалась, оказалось не заперто. Насторожило. Медленно, чтобы не скрипеть деревянными ступенями, поднялся на второй этаж. Тишина... В голове сбивчивые мысли: Возможно, я опоздал, и злоумышленники давно покинули дом. А если уже связались со своими и покинули землю? Они могут и зеркало вывести из строя.
С тяжким предчувствием осторожно ступил на скрипучие половицы второго этажа. Двери здесь оказались приоткрыты, и я, насколько возможно, осмотрел помещение. Сквозь притвор можно видеть кухню, печь, столы, стулья, посуда на полках, — и все, щель невелика. Осторожно толкнул дверь, стараясь не шуметь и прячась за косяк. Дверь на старых шарнирах подалась с трудом, но, слава Богу, без скрипа. Я уже видел большую часть помещения...
Неожиданно и резко дверь отворилась. Предо мной явился рослый худощавый мужик лет тридцати пяти с черной всклокоченной бородой и ножом в руке. Взор его не предвещал хорошего. Сердце ушло в пятки. Меня ждали!
Недолго думая, мужик бросился, пытаясь прирезать. В прошлой жизни я был не промах: занимался боксом, самбо, знал всякие приемчики. Новое же тело — молодое, тренированное (в училище преподавали гимнастику), не чета тому, что оставил. Я резко отскочил, так что нож описал дугу перед самым моим боком. Не успокаиваясь на достигнутом, вражина пырнул меня пару раз, но плотный китель спас от глубоких порезов. На третий перехватил руку блоком (не все же играть в одни ворота?) и, пользуясь моментом, ударил чуть ниже груди. Получился хлестко, резко, как в боксе, с короткой дистанции. Мужик всхлипнул, но не повалился и не выпустил нож. Тело Константина Ухтомского все же не готово к таким схваткам. Мышцы, хоть и без лишнего жира, но не достаточно тренированы для резких ударов. Тем не менее, врага удалось остановить, а следующим ударом кулака в шею и повалить. Далее пошла работа ногами, по своей сути неприятная, но необходимая. В конце выбив нож из рук, отпинал вражине все, что смог.
Закончив и убедясь — противник еще не скоро придет в себя, подобрал нож. Двери из кухни в комнаты раскри я с ужасом заметил на полу под покрывалом женское тело. Про себя чертыхнулся — такой расклад не по мне. Предо мной хладнокровный убийца, к тому же не дружащий с головой. Мокрухой он ставил под удар не только себя, но что намного хуже — меня, причастного ко всей истории. Прохожие видели, как входил в дом, плюсом, два извозчика. В общем, заметут... Найдя подходящую веревку, связал вражине руки и решил немного расспросить.
— Чей будешь?
Вражина молча, симулровал отключку. Хорошенько заехал ногой под дых, тот захрипел, выпучив глаза. Я взревел, выходя из себя:
— Кто таков!?
Кашляя, человек глухо молвил:
— Мещанин Коновалов буду.
— Ты мне Ваньку не валяй. Где зеркало!?
Мужик дернулся, но я не позволил крутиться, успокоив двумя резкими пинками. Сообразил, судя по реакции, устройство где-то здесь. Внимательно осмотрел помещение кухни, видимую часть комнаты, где на полу лежит убитая. В результате заметил рядом с выходом кожаный. черный, слегка потертый на сгибах, саквояж,.
Вероятно, вражина перед нападением готовясь к худшему держал зеркало поближе к себе, чтобы сподручней бежать. Осмотрев, нашел то, что искал. В саквояже, завернутый в старую газету, лежал зеркальный диск,. Показал пленнику.
— Что ты на это скажешь, мещанин Коновалов? — я подошел вплотную, приставив к горлу нож. — Зачем женщину убил, гнида?
Вражина молчал.
— Не хочешь говорить? Не боишься? — продолжил с деланной злобой, — А я тебя сейчас в лес свезу подальше от людей и прирежу. Куда тогда твоя душонка денется? На тот свет! На суд Божий! Или в зверя, что не намного лучше. Готов к этому?
Мужик злобно зыркал, но слова угрозы действовали. Тут и посреди города вероятность спонтанного перемещения мала, а уж в отдалении точно кончится. С усилием над собой вражина мрачно выдавил:
— Не убивай, скажу, что просишь.
— В первую очередь, говори, кто твой хозяин?
— Седьмой градус, — прошипел он, словно змей.
Ответ привел в недоумение. "Седьмой градус" — что-то знакомое. Напряг память составляя обрывки образов. Что-то знакомое из памяти Эвносте. К сожалению, память покинутых носителей сохраняется лишь частично. И похоже, чем больше носителей поменяно, тем меньше остается от предыдущих. Я даже собственную память сохранил не полностью, многие вещи уже забылись. Тем не менее, вспомнил, что означает "Седьмой градус" — стража императора.
— Что седьмому градусу нужно от императора-наследника?
— Вы — император-наследник?
— Да, собственной персоной.
— Подозрения, Ваше высочество, — сказал ехидно улыбаясь стражник.
— Какие подозрения?
— Не могу знать, но подозрения в измене.
— То есть, хочешь сказать, Вас послал убить меня сам император?
— Нет, меня послал мой сектор и не более того.
Я понимал, простой стражник мало знает о планах верхов. Его послали убить беглеца, террориста, захватившего тело Эвносте и все. Вряд ли я смогу узнать нечто большее, и словам моим он не шибко верит.
— Сколько вас?
Страж молчал.
— Значит, не веришь, что я император-наследник?
— Нет, — твердо заявил он.
Настаивать бесполезно, но стоит повторить попытку хотя бы и в лоб.
— Правильно, но и не террорист, покушавшийся на его тело. Впрочем, не имеет значения, кто я. Не скажешь, убью.
— Своих не выдам, — отвернулся страж.
Похоже он из тех кто крепко стоит на ногах, — подумал я, — такого не сломишь пустой угрозой, А пытать нет времени, да и душа не лежит. Пришлось идти на попятную.
— Да мне и не надо. Я и без тебя узнаю, сколько вас. Вот только зачем ты жену носителя убил?
Мужик ухмыльнулся. Ему плевать на жизнь какой-то женщины. Невольно подумалось: если император окружает себя столь беспринципной стражей, долго ли он будет править? Я не мог хладнокровно убить человека, чье тело занял страж седьмого градуса. Сорок дней с момента нашего появления на земле еще не прошло. Если хорошенько вышибить дух, возможно, душа носителя вернется в тело. Может, это и наивно, но кто знает? Взяв со стола увесистую скалку, я от души приложил мужика по затылку. Тело завалилось на бок.
Глава 03
Достав из саквояжа, завернутое в газету зеркало, я постарался как можно быстрее и незаметнее покинуть дом. Федор поджидал меня на другой стороне улицы, поставив упряжку чуть ли не в конце квартала. Не скрываясь, прошел расстояние до пролетки, легко прыгнув на сиденье, скомандовал:
— Трогай!
Лошадка резво зарысила по мостовой. Когда проехали почти половину расстояния до училища, извозчик осмелел, обернулся спросить из любопытства:
— А что, Ваш бродь, нашли убивцу?
— Нашел, Федя, но, увы, нас опередили.
— Пошто так?
— А-то! Я, Федор, решил больше не ввязываться в это дело и тебе не советую. Какие из нас с тобой Пинкертоны? Пусть полиция голову ломает. Я тебе заплачу, и ты доставишь это зеркало по указанному мной адресу и передашь прислуге, чтобы та отнесла его в мою детскую и на этом закончим. Не нести же в училище. Что, Федя, сделаешь для меня это напоследок?
— Что ж не сделать, Ваш бродь, отвезу, — уступчиво согласился Федор. Хитро добавив: — Коли платите.
Не доезжая квартал до училища, оставил извозчика и расплатился.
— Прощай, Федя, может, когда и свидимся. Насчет зеркала, осторожней, не разбей, привези в целости.
— Не сумневайтесь, Ваш бродь, доставим.
Он, крутанув вожжами, слегка щелкнул кобылу. Та резво побежала в сторону Каменного моста.
Я не зря отправил зеркало с извозчиком к Константину Ухтомскому. Следовало торопиться. Прошло более трех часов после самовольного побега, и по возвращении изрядно попадет. А если куда-то прятать зеркало, то времени уйдет еще больше. Федя без сомнений доставит зеркало и не украдет. Если вещь не будет доставлена, нагрудный знак позволяет легко найти извозчика. Вместе с тем для Феди зеркало — малоценный предмет и красть его нет резона.
Занятия подходили к концу, и мне стоило торопиться. В окнах классов первого этажа все еще мелькали стриженые затылки кадетов. Я сделал попытку проникнуть в училище через вестибюль первого этажа и парадную лестницу, но не тут-то было. В окнах парадного подъезда виднелись кителя офицеров, и я не рискнул идти напролом. Стараясь не отсвечивать в окнах и не привлекать внимания многочисленных прохожих, осмотрел пути-подходы. Ничего не получалось: всюду люди, офицеры, кадеты. Окно второго этажа оставалось слегка приоткрытым с того времени, как искал возможность бежать из училища. Теперь другая задача — проникнуть внутрь. Тогда спуск через окно не представлялся возможным по причине оживленного движения по набережной и присутствия на ней офицеров, которые могли заметить мое верхолазание.
Впрочем, тогда меня это мало волновало и отказался совсем по другой причине. Спустя четыре часа после переселения, чувствовал в себе больше силы. Прикинул способ подъема, получалось — вполне смогу. Подождал, когда на набережной будет поменьше народу и нет офицеров. Мне даже пришлось пару раз козырнуть, отдавая честь. И как только заметил — в мою сторону мало кто смотрит, а народу поблизости всетаки много, с разбегу преодолел высокий подиум здания. Затем, цепляясь за широкий кирпичный руст канелюр, без каких-либо усилий поднялся на карниз, разделяющий первый и второй этажи. Взглянул в окно, пусто ли в казарме, или можно сказать, в спальне гардемарин. Оказалось — народ есть. Это меня огорчило, но выбора нет. Пришлось ждать, привлекая внимание прохожих и грузчиков, которые уже начинали тыкать в меня пальцами. Положение складывалось незавидное. Пройдет пара минут, и перед окнами училища соберется толпа. Прохожие уже останавливались, глядя на гардемарина в форме, стоящего на карнизе. Время текло безвозвратно, приближаясь к катастрофе. За подобные фокусы могли выкинуть из училища с белым билетом. Но повезло, мои товарищи в казарме медленно и неохотно по неизвестной причине отвернулись в сторону, и я, недолго думая, шмыгнул внутрь.
Закрыв плотнее створки окна, скинул китель, ботинки, брюки и залез под одеяло, притворяясь спящим. Гардемарины на противоположной стороне о чем-то шептались, меня же после стольких треволнений клонило в сон. Последнее, что помню — мысли о доме. Мне снился дом...
* * *
Пробуждение настало внезапно. Меня трясли за плечо, а спросонья чудилось — будто утро и надо вставать. Продрав глаза, увидел физиономию отделенного Линевича и недоуменно молвил:
— Уже утро?
Наверно, выражение моего лица было столь выразительно, что передалось Линевичу.
— Где Вы были днем, Ухтомский? — твердо спросил он.
Совершенно естественно выпучив глаза от удивления, спрашиваю в ответ:
— Я?..
Вероятно, моя физиономия стала совсем непередаваемой, что отделенному пришлось доказывать свое предположение, он молвил возмущенно, почти шепотом:
— Вас не было в казарме! Я заходил, Вас не было!
Я захлопал ресницами, пытаясь понять, чего от меня хотят, сонно прошипел:
— Я спал всю ночь...
Но Линевич не отставал, доказывая с придыханием:
— Вас не было в казарме во время уроков! Я вынужден доложить!
Наконец мне надоело слушать нелепые обвинения:
— Вы сошли с ума, Линевич, я спал всю ночь и не мог никуда уходить, — сказал я начиная раздражаться. У Линевича аж в груди сперло дыхание от возмущения.
— Ночь еще не наступала, — выпалил он.
— Как не наступала? — совершенно естественно переспросил я.
Вероятно мои ответы задели товарища, лицо вытянулось будто на плацу, ответил раздраженно:
— Прекращайте паясничать, Ухтомский, еще никто не спит!
Действительно, гардемарины, по большей части, сидели каждый у своей конторки и делали уроки. Кто читал, сидя на стуле, кто отсутствовал. В общем, занимались своими делами.
— Дело Ваше, — продолжал отделенный, показывая якобы безразличие, — но подобные выходки ни к чему хорошему не приведут.
— Бог с Вами, Линевич, — тихо воскликнул я пожимая плечами, — может сейчас и день... Но не помню, чтобы отлучался. Возможно, ходил в комнату размышлений, а сейчас заспал? Вы меня и не видели. — последнюю фразу произнес крайне удивленно.
Отделенному надоело со мной пререкаться. Закинув руки за спину, отвернулся, собираясь уходить. Молвил с укоризной:
— Ну как знаете, Ухтомский...
По его уходу я не проявил интереса к учебе, хотя память услужливо давала информацию о заданиях. Закатив глаза, ухнулся обратно в постель, собираясь как следует отоспаться и поразмышлять на досуге. Дела не так плохи, но и не слишком хороши. Получив зеркало, не смог установить связь. Выяснить причину не представлялось возможным. Возможно, устройство повреждено еще до того, как переброшено на Землю. Теперь понятно, почему Хиг не смог установить связь с наследником.
Возможно, я просто не могу связаться с профессором по причине смерти последнего. Седьмой градус на это вполне способен. Могут быть и другие причины невыхода Хига на связь. Оставалось только ждать. И вот еще одно неожиданно всплыло из памяти Эвносте — если зеркало повреждено, я могу не только проверить, но и изготовить новое, используя знания, почерпнутые ранее. Так что, не все еще потеряно. Возможно, я смогу вернуться домой, лишь бы Хиг был жив. В противном случае, застряну навсегда. Остается маленькая надежда построить такую же лабораторию, как у Хига, с саркофагом и устройством набора, но хватит ли на это сил, знаний, и где взять деньги? Ведь здесь я никто, а для исполнения нужна целая индустрия, не то что завод. Повторить лабораторию Хига весьма непросто, если сказать — невозможно. Но у меня что, есть выбор?
Родители Константина Ухтомского люди, по местным меркам, состоятельные, хотя и не слишком. Думаю, не откажут сыну в энной сумме для небольшой электротехнической мастерской. Почему бы и нет? С чего-то надо начинать...
* * *
Утро встретил головной болью сродни похмелью. Подъем прошел тяжело, ноги ватные. Уроки Советской Армии, позволили быстро разобраться в правилах Морского училища середины девятнадцатого века. Побудка, умывание, гимнастика — все под свист боцманских дудок, что для меня вполне естественно. Я понимал все без исключения команды и не противился инстинктам. Если бы не головная боль после вчерашнего, можно сказать — все в порядке.
Утренний чай подали в большой обеденной зале, отделанной лепниной и роскошно украшенной. На окнах — бархатные портьеры, на торцовой стене — в обрамлении государственных флагов и золотого декора — огромный портрет императора.
К нашему приходу столы уже накрыты, в самоварах парит чай. Услужливые денщики в необъятных белых фартуках ожидают просьб господ кадетов и гардемарин. Товарищи мои подходили каждый к своему месту, вполголоса переговариваясь между собой. Чаевничали, уходили. Я проделал ритуал утреннего чая без каких-либо хлопот. Хлеб, чай, сливочное масло — все на месте, и даже ложки и нож для намазывания масла на хлеб лежали там, где им положено. Я не сделал ошибок, но в мандражил ужасно. Хорошо то, как память услужливо подбрасывала образы, когда новая душа становилась в тупик. Еще радовало, оказался в теле русского человека, а не какого-то там англичанина или, не приведи Господи, индуса. Вот тогда бы точно засыпался, несмотря на услужливую память носителя.
После завтрака все построились на тесном внутреннем дворе училища. Начались строевые учения. К шагистике мне не привыкать, тем более, что традиции Русской Армии за сто лет мало изменились. Чеканя шаг, отдавая честь и снова становясь в строй, я испытал головокружение и попытки вестибулярного аппарата отключиться. Складывалось впечатление, будто я в первый раз совершил переселение и сейчас завалюсь вновь, расквасив нос. Нечто подобное было в лаборатории Хига, когда очутился в теле наследника. Правда никто не гонял по плацу, а отсыпаться в саркофаге вполне удобно. Сейчас надеялся перенести ломку на ногах.
Строевую подготовку проводил гвардейский унтер — подтянутый рослый усатый молодой человек с приятными чертами лица. Он заметил нарушение координации и верно связал со здоровьем, а не обычной для гардемарин расхлябанностью и неспособностью к строевой. Здесь на плацу он царь и бог, потому при очередном вызове из строя обратил внимание:
— Гардемарин, что происходит, Вы сами не свой?
Товарищи молчали, а я даже не знал, что сказать, как обратиться к унтеру. Наконец, собравшись с мыслями, выдавил:
— Болен...
— Вижу, Вам совсем плохо, пойдите, доложитесь ротному.
По случаю, ротный оказался здесь же, на дворе. Из памяти носителя я знал, что это большая удача. Командиры не утруждали себя присутствием на занятиях, перекладывая обязанности на учителей и кадетов-унтеров. Доложил по всей форме, как положено, в том смысле, что послан доложить о болезни.
Капитан второго ранга фон Штерн сделал весьма раздраженное лицо, будто я с него мелкий долг требую. Неуклюже взмахнул рукой, словно отогнял муху.
— Пойдите, гардемарин, к доктору, доложитесь...
— Прошу прощения, господин капитан второго ранга, но вряд ли я сейчас застану доктора в училище.
Моя дерзость произвела должное впечатление, фон Штерн недовольно заметил:
— Дождитесь, верно, он придет.
— Господин доктор намеревались осмотреть меня еще вчера вечером, но не изволили.
— Странно, — протянул фон Штерн, — видно был занят. У них обширная практика. Вы, Ухтомский, дождитесь доктора в расположении, — а затем значительно более строго и раздраженно, — и не смейте куда-либо отлучаться!
— Есть! — отчеканил я. — Разрешите идти?
— Идите, идите, — закончил командир роты.
Я отдал честь, резко развернулся, щелкнув каблуками и сделав вначале несколько строевых, перешел на обычный шаг, удаляясь с плаца. Поднимаясь на второй этаж, невольно зло подумал — Линевич все-таки заложил Штерну, раз тот резко запретил отлучки. Неприятная новость, но мне как-то без разницы. Сильнейшая слабость и головокружение вызывали желание отключиться. Тем не менее, мне не разрешено ложиться в постель или направиться в лазарет, который находится совсем недалеко от нашего отделения. Поневоле пришлось сидеть возле своей конторки и дремать.
* * *
От нечего делать перебирал вещи: учебники, тетради. Пытался заняться уроками, но не давала тяжесть в голове. Так прошло много времени, пока мои товарищи не вернулись со строевых.
— Сидим? — поинтересовался Дима Шеин, верно, полагая узнать самочувствие.
— Что-то мне тяжко, — молвил я слабым голосом и театрально хватаясь за лоб.
Вслед за Шеиным подтянулся Красницкий, кивая в сторону других гардемарин.
— Тут Линдер строит догадки о твоем отсутствии. Говорит, верно, Ухтомский посещал даму... Раз долго отсутствовал...
Я исподлобья взглянул на кучку гардемарин, что теснились кружком в стороне, о чем-то тихо переговариваясь на немецком и исподтишка поглядывая в нашу сторону. По большей части они происходили из курляндских немцев, держались особняком и относились слегка высокомерно к таким как я. Состоятельным, но не родовитым дворянам. Кстати, Линдер и раньше старался при случае задеть меня или высмеять. Константин Ухтомский был сдержан и покладист, но не я... Думаю, Линдеру скоро придется пожалеть. Тем не менее, ссора не входила в мои планы. Я с наигранным сожалением молвил:
— Ах, если бы было так...
Подошел фон Роб. Несмотря на то, что немец, как и многие другие в училище, сильно отличался по характеру. Спокойный парень, покладистый, не склонен к издевкам и подначкам. Старше на год, но ростом не вышел. Возможно, именно слабое физическое развитие делало его хорошим человеком. И вообще, я обнаружил, что по возрасту я в роте чуть ли не самый младший, а по силе — равный многим.
— Я не могу простить Вас, Константин, — прямо в лицо заявил Людвиг. — Вы заставили меня лгать. Это Вам не делает чести, тем более, обман не остался тайной. В следующий раз, если соберетесь устраивать свои делишки, меня увольте.
Стоило как-то смягчить обиду товарища и я спросил, пытаясь выглядеть искренним:
— Но Вы не пострадали?
— Нет, но... — запнулся Людвиг. но я не дал договорить:
— В присутствии наших товарищей прошу у Вас прощения и обещаю впредь относиться с большим уважением.
Я предполагал, что Людвиг рассказал гардемаринам о побеге, но не уточнил о том, как я его поколотил.
Фон Роб смутился:
— Не стоит извинений...
Следовало идти в классы, начинались уроки, и гардемарины уже уходили из расположения. Товарищи ждали меня, а я не знал что делать. Память молчала, и я оставался в нерешительности. Ротный распорядился ждать доктора в расположении, но не оговорился насчет уроков. С одной стороны, присутствие на них обязательно, с другой — есть приказ фон Штерна. Я в недоумении взглянул на товарищей.
— Идем, — подал идею Дима Шеин.
Голова раскалывалась, но я пересилил себя.
— Хорошо, идем...
* * *
Первый урок, на котором я имел честь присутствовать в Морском училище, относился к навигации. Следовало построить путь, лежащий между плюсом и дугою большого круга, которые длиннее этой дуги, но короче лаксодромии. Вначале я аж вспотел от осознания бредовости высказанных предположений. Появилось желание бежать и как можно дальше. Я никогда не имел даже отдаленного отношения к навигации. По своей профессии я электротехник, изучил вдоль и поперек. и успел проработать двадцать лет. Вот область применения моих знаний, но навигация... Как и все студенты изучал высшую математику, и если дать время, разберусь в навигации. Нефиг делать. Но вот так сходу, вряд ли получится. Конечно, память Константина Ухтомского давала все, что запомнила. Все биты и байты заполнены, безукоризненно отвечая на запросы, но ведь и Николай Урванцев, то есть я сам, тоже должен кое в чем разбираться.
Приглядевшись, заметил — мои товарищи успешно плавают. Высокомерный Линдер, этот германский сноб, можно сказать, дредноут империализма, тонет, испуская протяжные звуки. В результате, законный неуд и оценка в районе пяти баллов из двенадцати возможных. Честно говоря, испытал в этот момент чувство глубокого удовлетворения и за себя и за того парня, то есть меня самого — Константина Ухтомского. А затем, как говорится: чем дальше в лес, тем толще партизаны. Следующий неуд, еще и еще. До меня очередь так и не дошла, что вовсе, не огорчило, и даже голова перестала болеть.
Чувствуя, сегодня и не дойдет, открыл учебник Зотова "Навигация". Несмотря на удачу, следует все-таки разобраться с этой самой наукой, чай, оно не в первый раз.
Вторым уроком шла деривация компасов, дело по тем временам хитрое, что на памяти Константина сами преподаватели в ней не очень разбирались, не говоря уж об учениках. Однако отсидеть второй урок не получилось. В классную комнату зашел доктор Зыбенко и попросил разрешить освободить от занятий гардемарина Ухтомского по причине болезни.
Когда поднялись в расположение отделения, доктор отчитал меня, пеняя на невыполнение приказа.
— Я прописал Вам постельный режим!
— Только до утра, — был мой ответ.
— Немедленно в постель, посмотрите на себя — весь зеленый.
Я начал раздеваться, неохотно снимая китель и саркастично думая про себя — есть ли у мня время смотреть в зеркало?
— Кстати, Ухтомский, Ваши родители в Петербурге? — неожиданно спросил он.
— Так точно.
— Я охлопочу трехдневный отпуск. У Вас все признаки нервного истощения.
"Еще бы им не быть, — усмехнулся я, — за неполные две недели поменять трех носителей и три мира. Тут у любого крыша съедет".
Я лег под одеяло. Доктор взял мою руку, нащупал пульс. Думалось: "Не мог пощупать вчера?"
Доктор неожиданно воскликнул:
— Да у Вас вообще нет пульса!
— Я что, мертвец!? — Воскликнул я, не выдержав издевательств. Этот шарлатан начинал раздражать.
Доктор Зыбенко опешил — действительно, без пульса может быть только умерший.
— Наверное, есть, — произвел научное открытие доктор, — но я его не чувствую.
Как будто о чем-то вспомнив, доктор заторопился, прослушал дыхание через трубочку, предварительно попросив обнажить грудь, и уже уходя, бросил:
— Адрес Ваших родителей?
— Набережная Фонтанки 150.
— Я осмотрю Вас завтра утром дома...
Примерно через час ко мне явился Линевич и вручил увольнительную на три дня за подписью начальника училища контр-адмирала Епанчина.
— Отправляйтесь немедленно домой, Ухтомский, выздоравливайте. И я Вас жду в субботу утром.
Я скорчил кислую физиономию. Обычно Константин Ухтомский субботний вечер и воскресенье проводил дома, в кругу семьи. Приходить с утра в субботу, затем чтобы после строевых и утреннего чая снова вернуться домой, было как-то нерационально. Линевич сразу понял мои мысли, но, разведя руками, заявил:
— А что я могу сделать, увольнительная выписана до утра субботы.
Я согласно кивнул и стал собираться. Оделся, прихватил кое-какие книги, тетради. По пути зашел в библиотеку, взял французское руководство Мадамет, по деривации компасов — Зотова, и покинул стены училища.
Глава 04
Свежий воздух и прохладный бриз с Невы действовали благотворно. В теле еще ощущалась слабость, но чувствовал себя гораздо лучше, чем в училище, где затхлый воздух, пахнущий плесенью и отрупелой древесиной, перехватывал дыхание. Следующие главы на https://zelluloza.ru/search/details/12518/
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
