Ваше благородие 2 (Наставник Его Величества)

Глава 6

В десять лет мне довелось познакомиться со своим будущим патроном.

Настасья Ивановна заехал за мной к нам домой на такси и забрал меня. Мама подготовила мою самую лучшую одежду и расчесала волосы на пробор. Я стал похож на такого ботаника-отличника, что мне захотелось стукнуть его своим портфелем.

Мы поехали на вокзал и почти двое суток добирались до Петербурга.

— Патрона будешь называть Ваше превосходительство, — напутствовал меня губернский секретарь.

— Как же я могу титуловать его Вашим превосходительством, если титулование было давно отменено? — спросил я.

Мой наставник с удивлением посмотрел на меня и сказал:

— Мало ли что было отменено, все возвращается назад, а если не будешь титуловать его Ваше превосходительство, то можешь отправляться в свой район и быть до конца жизни сварщиком или токарем на вашем механическом заводе.

Я кивнул головой в знак согласия. Негоже сопротивляться, когда тебя на аркане тянут к светлому будущему.

Ехать было не близко, имение находилось за городом. Я сидел и вспоминал свое знакомство с моей первой лошадью.

Когда я был курсантом пограничного училища, то мне просто объявили: "Курсант Туманов, лошадь Тайна, седлать и на построение в манеж".

Легко сказать — оседлать лошадь. Как ее седлать, когда не знаешь, с какой стороны к лошади подойти и как к ней втиснуться в тесный станок, который не кавалеристами называется стойлом, не получив кованым копытом по самому болезненному месту? А как седло надевать?

Проходивший по проходу между станками пожилой подполковник-кавалерист ласково сказал:

— Не бойся, сынок, вытяни руку в сторону, чтобы это увидела твоя лошадь, и скажи твердо — Принять!

Повинуясь этому волшебному слову, лошадь послушно посторонилась, пропустив меня с седлом. Остальное было уже не столь сложным: положить седло на спину лошади, установить переднюю луку седла точно посредине холки, проверить, ровно ли лег потник, и затянуть подпруги. Отрегулировав длину стремян, я надел оголовье на голову лошади и вывел ее в манеж.

С лошадью надо ласково разговаривать, похлопывать легонько по шее, чтобы установить с ней контакт и притупить бдительность перед решительным затягиванием подпруг седла: когда затягиваешь подпруги, лошадь естественно надувает свой живот, ослабляя подпруги, и во время езды можно легко вместе с седлом съехать под живот лошади.

Когда подпруги надежно затянуты, человек становится хозяином положения, и лошадь внимательно наблюдает за ним, чтобы использовать любую слабость и оплошность всадника для перетягивания на свою сторону чаши весов пока еще хрупкого равновесия в отношениях человека и животного.

Тайна была созданием нежным. Теплые серо-голубые плюшевые губы ее ласково собирали с ладони крошки хлеба, а большие блестящие влажные глаза ежедневно обдавали такой волной нежности, что прикосновение стремян к Тайне, не говоря уже о резких движениях поводом, рассматривались как непозволительная грубость.

Венцом идиллии стал выход Тайны из общего строя, ее падение вместе с всадником в осеннюю грязь, присыпанную крупными хлопьями влажного снега. Тайна безмятежно кувыркалась в грязи, совершенно не обращая внимания на других лошадей и на своего товарища, который не знал, что же предпринять для прекращения этой хулиганской выходки.

Точка была поставлена старым кавалеристом с помощью "конспекта" — кнута длиной около четырех метров, заканчивающегося метровой полоской сыромятной кожи, чуть тоньше обыкновенного карандаша. Ужаленная лошадь вскочила, готовая к ревностному исполнению обязанностей строевой лошади. Небольшой кончик "конспекта" ужалил и мою спину через шинель. Боль была уменьшена ласковыми словами пожилого офицера:

— Лошадь, молодой человек, все равно, что женщина: ее нужно держать в руках. Чуть ослабь, и не дай Бог, выпусти повод — уже не ты, а она ездит на тебе. Ласковой рукой крепко держите повод, и лошадь будет вашим верным другом. Потом вы поймете, что и армией нужно управлять, как лошадью — вовремя кормить, поить, давать отдых и уход, чистить снаряжение и крепко держать повод в руках.

Моя Тайна вообще была шелковой лошадью — исполнительная, в меру спокойная, сильная, выносливая, легко бравшая любые препятствия и имевшая исключительно мягкий шаг на учебной рыси. Иногда она начинала косить на меня лиловым взглядом, делая занос вправо при выполнении команды "налево кругом — маааарш" — в ней просыпался чертик противоречия и хулиганства. В это время надо было внимательно следить за ней и настораживать повод, чтобы уловить момент подгибания ног для кувыркания на мягком грунте манежа, и в необходимый момент напоминать, кто из нас лошадь, а кто наездник.

К сожалению, вскоре нам пришлось расстаться — Тайне была уготована участь генеральской лошади — стать жирной, лоснящейся, неповоротливой и ленивой кобылой, которой уже не хотелось поваляться на опилках манежа, оглашая окрестности озорным ржанием.

— Заснул? Выходи, приехали, — сказал Анастас Иванович, открыв дверь машины.

Глава 7

Я вышел из машины и огляделся. Позади нас находился барский дом в английском стиле, перед которым был разбит английский парк. Мы стояли в нижней части дорожки, обрамляющей большую круглую клумбу с кустарниковыми фигурами лошади и зайца. Метрах в десяти от дорожки было поле для гольфа, на котором стоял стол с лежащим на нем оружием и вдали мишени для стрельбы. Стойка с четырьмя мишенями метрах в двадцати и ростовые фигуры метрах в ста от нас.

Рядом со столом стоял мужчина за пятьдесят лет возрастом, в сапогах, песочного цвета галифе и мундире английского типа без знаков различия.

— Здравствуйте, господа, — сказал он, — по вам можно часы проверять.

— Здравия желаю, Ваше превосходительство! — отчеканил я, прищелкнул каблуками ботинок и склонил в поклоне голову.

Мой автоматический жест несколько удивил взрослых мужчин, а Его превосходительство жестом пригласил меня подойти поближе к нему.

— Любите стрелять, юнкер? — спросил меня хозяин.

— Так точно, Ваше превосходительство, — отчеканил я.

Хозяин с некоторой укоризной посмотрел на Настасью Ивановну и сказал мне:

— Хватит кричать мне в ухо. Мы не на строевом плацу, а у меня дома, поэтому извольте называть по имени и отчеству — Александр Петрович.

— Так точно, Александр Петрович, — отрапортовал я и все засмеялись.

Можно сказать, что знакомство состоялось и установлен неплохой контакт.

— Для начала хочу познакомить тебя с оружием, — сказал хозяин. — Ты когда-нибудь видел револьверы?

— Видел, — сказал я. — Вот этот, я — показал на первый револьвер, — системы Нагана образца 1895 года, калибр 7,62 мм, количество зарядов 7. Этот офицерский самозарядный. Второй — английский Webley & Scott Mk VI. Caliber .455, шестизарядный, калибр 11,43 мм.

Анастас Иванович и хозяин были поражены.

— А это что такое? — и он показал на прислоненную к столу небольшую винтовку.

— 7,62 мм карабин системы Мосина образца 1938 года, господин тайный советник, — сказал я, — длина сто один сантиметр, вес три с половиной килограмма, магазин на пять патронов, начальная скорость пули 816 метров в секунду, прицельная дальность один километр.

Тайный советник достал из кармана портсигар, взял папиросы и предложил Анастасу Ивановичу. Они закурили и стояли, рассматривая маленького уникума с пролетарским происхождением.

— Может, ты еще назовешь мою фамилию и должность? — спросил хозяин.

— Так точно, — сказал я. Удивлять так удивлять до конца. — Вы тайный советник Александр Петрович Китченер, товарищ министра финансов Российской империи.

— Зарядить револьвер сможешь? — спросил тайный советник.

— Смогу, — просто сказал я и взял в руки револьвер. Знакомая сталь оружия добавила мне сил. Открыв защелку барабана, я по одному вложил в него семь патронов и доложил о готовности к стрельбе. Держа револьвер двумя руками в немецкой стойке, где левая рука, согнутая в локте, является упором для оружия, я выстрелил семь раз.

— Можно мне еще выстрелить из винтовки? — спросил я. — Калибр уэбли не для детских рук.

Хозяин только согласно мотнул головой.

Я положил винтовку на стол и заполнил магазин патронами. Четыре патрона в магазине и один в ствол. Доложив о готовности, я установил прицел три, прицелился в ростовую мишень и выпустил в нее все пять патронов.

Подошедший служитель сбегал и принес мишени, в которые я стрелял. Карабин оказался хорошо пристрелянным и все пять пуль оказались в десятке. Из револьвера тоже неплохо получилось: три десятки, две девятки и две восьмерки. Шестьдесят четыре очка из семидесяти возможных. Браво.

— Может вы еще и на шпагах фехтовать умеете? — спросил меня хозяин.

— Умею, — просто сказал я.

— Ловите, — и он бросил мне рапиру.

Я подхватил ее, выполнил прием "приветствие" и встал в боевую стойку. Китченер сделал скачок вперед, я ответил скачком назад и скачком вперед вдогонку противнику. На скачке вперед я поймал хозяина и "наколол" его на рапиру.

Еще раз и снова тайный советник утыкался в мою рапиру.

— Откуда вы знаете этот прием? — спросил Китченер.

— Я давно изучил этот прием, — сказал я, — когда Алекс Питер Китченер в возрасте двенадцати лет вместе со своим дядей фельдмаршалом Великобритании Горацио Гербертом Китченером, графом Хартумским, виконтом Ваальским, Трансваальским и Аспальским, виконтом Брумским, бароном Дентон летом 1916 года на крейсере "Хэмпшир" стремились в Россию для проведения переговоров. Но крейсер подорвался на немецкой мине и из всего экипажа спаслись только вы и еще одиннадцать членов экипажа. Ваш дядя вез вас в Россию, чтобы вы изучили эту страну и стали главным специалистом по ней. По распоряжению премьер-министра я определил вас в кадетский корпус и был вашим наставником, пока вы не окончили его и не вышли в статскую службу, посвятив себя экономическим вопросам.

Пораженный хозяин так оперся на рапиру, что чуть ее не согнул пополам и еле удержал равновесие, внимательно разглядывая меня сверху вниз. Ну никак не мог мальчик из пролетарской семьи рассказать все, о чем знали немногие.

— Напомните мне еще раз ваше имя и отчество, — сказал Китченер.

— Полковник Туманов Олег Васильевич, — сказал я, — флигель-адъютант Свиты Его Императорского величества.

— Но вы же умерли! — воскликнул Китченер. — Я сам был на ваших похоронах.

— Тем не менее, я стою перед вами и сам не понимаю, как мне жить дальше, потому что это моя третья жизнь и во вторую жизнь я пришел во взрослом виде, сделав себе недюжинную карьеру, — сказал я. — Мы в свое время были дружны, и я надеюсь на вашу дружескую помощь.

— Вы ставите меня в совершенно непонятное положение, — сказал Китченер. — Диалектика не допускает того, чтобы человек после своей смерти появлялся вновь, тем более в младенческом возрасте и со знаниями человека, прожившего долгую жизнь. В реинкарнации я не верю. Это все мистика и шарлатанство. Мне нужны более твердые доказательства о вашей личности.

— Единственное доказательство, которое я могу представить, — сказал я, — это скан моей руки, хранящийся в банке, где находится наш общий с покойной супругой моей банковский счет. И делать это нужно так, чтобы ни одна душа не могла увидеть, что владельцем счета является десятилетний мальчик.

— Мне нужно все тщательно продумать, — сказал Китченер и снова закурил. — А вы, Анастас Иванович, — обратился он к губернскому секретарю, — сами понимаете, что все происходившее здесь должно остаться в секрете. Очень много важных персон завязано на эту тайну.

— Так точно, Ваше превосходительство, — сказал Анастас Иванович и прищелкнул каблуками.

Глава 8

Похоже, что сценарий встречи был скомкан и все пошло не так, как ожидалось. Откуда господину Китченеру было знать, что способный мальчик, вундеркинд окажется по сути своей индиго и еще неизвестно, какими способностями я обладаю.

— Анастас Иванович, — спросил хозяин, — а как же вы не разобрались, что господин Туманов по сути своей является представителем индиго?

— Ваше превосходительство, — сказал мой наставник, — у него нет ни одного признака индиго. Он нормальный ребенок, только не по годам развитый.

— Он прав, Александр Петрович, — влез я в разговор. — я не индиго. Индиго характеризуются следующими признаками, хотя это псевдонаучная теория. По мнению одних теоретиков, индиго знают о том, что такое жизнь "внутренним" чутьем. Они живут по очень высоким духовным законам, в отличие от большинства людей. Индиго хотят сотрудничать с окружающим миром и открыты для "общения" с природой. У индиго соединяются в себе мужские и женские начала. Они считают, что жизнь намного шире, чем мы думаем. Жизнь, по мнению индиго — это больше энергия и Единое Живое сознание, а вовсе не материя. Индиго считают, что все существующее и происходящее в мире связано друг с другом. Для них вся жизнь должна быть прожита на основе целостности и любви. Устаревшие идеалы не для них. То, что не в их вере, нельзя им навязать и нельзя в этом убедить. Социум не заставит подчиняться их, если они сами этого не захотят. Они не носят навязанную форму, не действуют строго "под козырек". Им важно прожить жизнь согласно своим убеждениям, ценностям, иначе индиго впадают в депрессию и становятся боязливыми. Они не верят в чувство долга, наказания, им трудно это объяснить, они верят в любовь и светлый разум. Другие теоретики объясняют это более кратко, как: асоциальность, низкая коммуникабельность, склонность замыкаться в себе; самоуважение, индивидуализм, нежелание подчиняться другим, неприятие авторитетов; большой творческий потенциал в сочетании с высоким уровнем интеллекта; склонность приобретать знания эмпирическим путем; интерес к далеким друг от друга предметам; неусидчивость, энергичность, дефицит внимания; импульсивность, резкие перепады настроения и поведения, при неблагоприятном стечении обстоятельств склонность к депрессиям; чувство социальной несправедливости, повышенное чувство ответственности; невосприимчивость к традиционным приемам воспитания; развитая интуиция и чувство опасности; способность быстро осваивать использование цифровых технологий. И то и другое абсолютно не подходит ко мне. Я точно такой же человек, каким был в прошлом, только на мою долю приходится выживания в той среде, в которую я попадаю.

Моя тирада удивила не только меня. Я помнил разговоры о детях индиго еще из первой жизни, тогда эту тему передавали по запрещенным Голосу Америки и Немецкой волне, Дойче Велле, и все восторгались этими детьми, а в Советском Союзе эта тема была под запретом, но я знал, что в научно-исследовательских институтах комитета государственной безопасности производилось исследование детей индиго, которые оказались обыкновенными аутистами.

— Пойдемте в дом, — сказал хозяин, — в три часа нужно пообедать, а по пути зайдем на конюшню и посмотрим на приготовленную для вас лошадь.

Конюшня была небольшая, но аккуратная, всего шесть станков и шесть лошадей.

— Вот, знакомьтесь, — сказал Китченер, — Талия.

Талия была музой комедии и легкой поэзии, этакого куртуазного маньеризма и дочерью Зевса и Мнемосины (или Мнемозины) — богини памяти.

Я подошел к станку, вытянул правую руку в сторону и негромко сказал: "Принять".

Талия посторонилась, и я вошел в станок, достигая головой до губ лошади, что несколько удивило ее и она наклонила ко мне голову, чтобы я мог похлопать ее по шее. Вот ведь хитрюля какая, знает, что пришел хозяин и нужно дать ему возможность проявить ласковые чувства к лошади. И глаза у Талии были хитрющие, как у Трагедии, моей второй лошади в пограничном училище.

Внешне Трагедия почти ничем не отличалась от Тайны (я о ней уже рассказывал) — ласковая, спокойная, послушная. Но это только в станке. В манеже с Трагедией не было никакого удержу — она рвалась в голову строя, нарушала очередность выполнения упражнений на препятствиях, кусалась или, вырвавшись вперед к препятствию, резко останавливалась перед ним, предоставляя мне возможность в свободном полете самому преодолевать это препятствие. Неоднократно не только она получала "конспектом" по мягкому месту, но и мне доставался самый вкусный кусочек этого угощения. Одним словом, Трагедия была самой настоящей стервой.

Клин вышибают клином. После очередной порции "конспекта" я попросил разрешения покинуть строй для выработки педагогических средств. Трагедия была несказанно удивлена, когда я направил ее в сторону от строя, и сразу поняла, в чем будет заключаться моя педагогика: я никак не мог подъехать на ней к дереву, росшему в стороне от манежа.

Я человек не гордый. Спешился у ограждения манежа, привязал Трагедию и пошел к дереву. Можно было выломать стек, культурный такой, потом привязать к нему кожаную петлю, но для этого надо надеть костюм для верховой езды и кепи. Я был в серой шинели и зеленой фуражке и поэтому выломал дрын, прямо пропорциональный моей степени зла на эту стерву.

Когда я шел к беснующейся у ограждения Трагедии, зловеще постукивая дрыном по голенищу сапога, то даже лошади товарищей по строю старались держаться подальше от этого места.

Сев в седло, я еще раз хлестнул дрыном по сапогу и засунул его за голенище. Жестко взяв повод на себя, я направил лошадь в строй. Трагедия четко выполняла все команды, держа голову чуть направо, чтобы видеть "хлыст".

Мне ни разу не пришлось воспользоваться этим педагогическим средством, но оно постоянно было со мной. С этого дня начали меняться и наши отношения. Чувство возбуждения Трагедии перед началом движения на препятствие воспринималось и мною, и я знал, в какой момент надо чуть-чуть приподняться в стременах, чтобы помочь лошади плавно перелететь через высокий забор, и мягко опуститься в седло, чтобы не повредить сухожилия у лошади и не сбить ее шаг.

При выполнении гимнастических упражнений в седле Трагедия стояла ровно или помогала мне балансировать на ней. Во время перерыва Трагедия везде ходила за мной, и по утрам во время чистки приветствовала меня тихим ржанием.

А на полевой езде произошел случай, когда Трагедия показала, что для нее представляет высшую ценность. Во время езды в строю по крутой горной тропинке под ноги Трагедии метнулась змея, вероятно, гадюка, потому что Трагедия поднялась на дыбы и тревожно заржала, всполошив всех лошадей, готовых ринуться туда, куда понесется Трагедия.

Ситуация осложнялась еще и тем, что на тропе некуда развернуться. Впереди и сзади товарищи, управляющие уже подчиняющимся стадному чувству лошадями. Еще немного и лошади начнут теснить друг друга, скидывая всех вниз с тропы и освобождая себе дорогу. И генератор всего этого моя Трагедия.

На все эти рассуждения ушли доли секунды. Я выпрыгнул из седла и крепко ухватился за шею лошади. При движении Трагедии в любую сторону ей пришлось бы вначале сбросить меня со своей шеи. И Трагедия остановилась, наклонив шею, чтобы я встал на ноги, тревожно всхрапывая над моим ухом. Я гладил ее по шее, нежно похлопывал и говорил разные ласковые слова о том, какая она у меня хорошая, красивая, как ею восхищаются все мои товарищи, что мы с ней еще не поездили по чистому полю... Наконец, Трагедия успокоилась полностью, и мы продолжили спуск по горной тропе.

Преподаватель-кавалерист сказал мне потом:

— Трагедия очень переживала смену хозяина и бесилась. А вы с ней спелись славно. На своего друга-хозяина лошадь не наступит никогда и в поле не бросит. Я не завидую тому, кто будет всадником Трагедии после тебя. Лошадь, как человек, привязывается сердцем и страдает от разлуки так же, как и человек. Заходи к ней чаще, она будет рада.

Старые привязанности сменяются новыми. Это закон природы. Мы не забываем тех, кто был с нами ранее, но чувства притупляются, заставляя сердце больше волноваться при каждой встрече с новым другом. Но есть и те, кого забыть невозможно.

До окончания училища я частенько заходил в манеж, ездил и общался с Трагедией, рассказывая молодым курсантам, какая это хорошая лошадь, обещая вырвать руки-ноги тому, кто ее обидит. Трагедия внимательно слушала все это, положив свою голову мне на плечо, как бы говоря новому всаднику: "Видишь, какая я хорошая, меня любить надо!"

Все это пронеслось в считанные секунды, и я шепнул Талии, что в следующий раз принесу ей черного хлеба с солью. Как бы ни была сыта лошадь, но хлеб с солью — это все равно как шоколадная конфетка после обеда.