Время мангустов (часть вторая)

Они прошли на кухню, и мадам Беранже, усадив гостя, сделала кофе — её опасливая насторожённость явно уступила место заинтересованности.

— Ячменный, — сказал она, ставя на стол дымящиеся чашки. — Извините, другого нет. Я вас слушаю.

— Это я вас буду слушать, мадам, — Андрэ снова улыбнулся, и Жанет почувствовала, что она тает, как кусок масла на солнце: сидевший перед ней человек располагал к себе и своим мужественным обликом, и бархатным баритоном, и лицом, и белозубой улыбкой. — Я кое-что о вас знаю, но мне хотелось бы узнать кое-что ещё: без этого в моём новом романе не будет правды жизни.

На самом деле человек, назвавший себя Андрэ Нуарэ, знал почти всё о женщине по имени Жанет Беранже. Он знал, что она жена капитана 1-го ранга Режи Беранже, бывшего командира крейсера "Ламотт-Пике", а ныне командира линкора "Ришелье", направленного на Дальний Восток; он знал, что их бурный роман начался в 1928 году в Индокитае, где юная Жанет, филолог-ориенталист, работавшая в составе англо-французской этнографической экспедиции, занимавшейся среди всего прочего поисками литературных раритетов Сиама и Аннама, познакомилась в Сайгоне с бравым capitaine de corvette* Беранже и молниеносно разрушила его первый брак; он знал, что у них двое детей, мальчик и девочка, и знал, где они сейчас. Он знал, что дом мадам Беранже в Тулоне был разрушен американской бомбой, и что сама Жанет в сорок третьем бежала из Тулона в Париж, спасаясь от гестапо, которое после затопления в Тулоне кораблей французского военно-морского флота очень интересовалось членами семей французских морских офицеров, и нашла себе пристанище у сестры своего мужа, жившей в Париже. А ещё он знал, что девичья фамилия мадам Беранже — Уотерфилд, что она англичанка, что когда-то её звали Дженни, что она закончила Кембридж и обучалась там в то же самое время, что и японец по имени Тамеичи Миязака. И то, что между молодым японцем и молодой англичанкой была тогда пылкая страсть, тоже было известно человеку, назвавшему себя Андрэ Нуарэ — именно по этой причине он и оказался в Париже, на третьем этаже старинного дома на бульваре Рошешуар, в квартире номер семнадцать.

________________________________________________________________________________

* Капитан 3-го ранга (франц.)

— А как будет называться ваш новый роман? — спросила Жанет.

— "Запад и Восток", мадам.

— Запад и восток? Как у Киплинга? Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись...

— Иногда, — Андрэ посмотрел на хозяйку, — эти непримиримые антагонисты сходятся, и даже... любят друг друга, как Ромео и Джульетта. Это и будет основной идеей моего романа.

— Так вот в чём дело... Понимаю, понимаю. Вот уж не думала, что та полузабытая история моей юности может кого-то заинтересовать, а тем более писателя.

— Жизнь, мадам, закручивает такие истории, какие и не снились самым талантливым сочинителям. Надо только не пройти мимо и огранить эти истории литературным слогом.

— Ну что ж, давайте вспоминать, — Жанет улыбнулась, но улыбка её была бледной.

"Ага, — подумал Андрэ, внимательно следивший за выражением её лица. — Помнишь ты свою первую любовь, голубушка, и хорошо помнишь. Ох, чую, не зря я сюда пришёл...".

— Вы не будете возражать, если я кое-что запишу?

— Нет, конечно.

Мсье Нуарэ наклонился к своему саквояжу, ручной собачкой устроившемуся у его ног, раскрыл его, и извлёк оттуда видавший виды разлохмаченный блокнот в потёртом кожаном переплёте. Одновременно он незаметным движением пальца включил портативный магнитофон, прятавшийся в саквояже, замаскировав негромкий щелчок шуршанием бумаги.

Рассказывая о прошлом, Жанет увлеклась. Глаза её заблестели, на щеках проступил румянец. Писатель слушал её внимательно, не перебивая и лишь время от времени вставляя краткие уточняющие реплики. Казалось, ему крайне интересно, что чувствовала Дженни, и как забилось её сердце, когда Тамеичи Миязака впервые дотронулся до её руки, и как при этом смутился сам японец, но Андрэ исподволь сворачивал беседу к научным откровениям молодого самурая, которых не могло не быть: влюблённые во все времена высказывали предмету своего обожания самые свои сокровенные мысли и чаяния. Нуарэ делал это весьма искусно, однако мадам Беранже оказалась женщиной наблюдательной.

— Мне кажется, мсье, — сказала она с лёгкой улыбкой, — что вы не только писатель, но ещё и физик: ваш интерес к герою моего давнего романа несколько специфический.

"А она далеко не глупа, — мелькнуло в голове Нуарэ. — Да, выпускница Кембриджа и круглая дура — понятия малосовместимые".

— Дьявол кроется в деталях, мадам Беранже, — ответил он с максимально возможной искренностью. — Писатель должен писать о том, что он хорошо знает, или, как вариант, о том, о чём никто ничего не знает. В любом другом случае непременно найдутся знатоки, которые поднимут страшный вой: "Вы только посмотрите, какую глупость он написал! Это же просто кошмар!". Вот поэтому...

— Резонно, — согласилась Жанет. — Но здесь я вряд ли смогу вам чем-то помочь. Я гуманитарий и никогда не имела склонности к точным наукам. Вот разве что... — она на миг задумалась. — Как-то вечером, когда было уже темно, и всё небо усеяли звёзды, мы гуляли на берегу Кем. Погода была чудесная... Он поднял голову, посмотрел на всё это великолепие и сказал: "Вселенная едина. И светлячок на ветке, и далёкая звезда — явления одного порядка, надо только это понять. Нужно проникнуть в суть вещей, и тогда мыслию своей можно будет перевернуть мир, и тепло станет холодом, мрак ­— светом, добро — злом, и всё Мироздание уподобиться глине в руках умелого скульптора. Мысль человеческая может всё: и погасить огонь, и вновь его зажечь, и отменить земное тяготение, и ввергнуть всю Вселенную в хаос, переставив первокирпичики Мироздания по своему желанию. И я этого добьюсь...". И глаза у него при этом были бездонными: в них могла бесследно утонуть вся Вселенная. Мне стало страшно, и я спросила его: "Ты хочешь уподобиться богу?". "А почему бы и нет? — ответил он. — Синто, наша религия, — это путь богов, так переводится на ваш язык это слово, а в каждом разумном существе есть частица Будды, и каждый может стать Буддой. А в вашей религии сказано "Бог создал человеку по образу и подобию своему", значит, человек может стать равным богу силой мысли". И, похоже, моему Тамео удалось это сделать...

— Удалось?

— Послушайте, мсье, неужели вы думаете, что я обычная французская домохозяйка с её куриными интересами? Я слежу за тем, что творится на Тихом океане, и знаю о том, что случилось весной на Филиппинах. Я слежу за этим, потому что туда отправился мой муж, отец моих детей, которого я, как ни странно, всё ещё люблю. И я могу вам сказать, что там произошло: Тамеичи Миязака переворачивает мир, переставляя первокирпичики мыслию своей. И он его перевернёт, если его не остановить: я в этом уверена.

— Вы его тоже всё ещё любите? — осторожно спросил Нуарэ.

— Люблю, — спокойно ответила Жанет. — Но эта моя любовь может слишком дорого стоить всем людям, а я этого не хочу. Вы умеете слушать, Андрэ. Это редкий дар, особенно для мужчины — обычно вы слушаете только самих себя. Но я была с вами откровенна не только поэтому: я надеюсь, что ваш роман прочтут люди и поймут, с чем они имеют дело. И может быть, это их спасёт... — Она зябко передёрнула плечами, взяла шерстяную шаль, висевшую на спинке стула, и накинула её на плечи, словно ей стало холодно тёплым летним днём. — А кстати, что вы уже успели написать? Мне незнакомо ваше имя, мсье. Я специалист по восточной литературе, но я читаю и нашу западную литературу. Я знаю, кто такие Ремарк и Хэмингуэй, но фамилия Нуарэ мне ни о чём не говорит.

— Я неизвестен, мадам Беранже, — пока что. Но мой роман "Восток и Запад" станет шедевром — это я вам обещаю. А теперь мне пора, я и так отнял у вас много времени.

"Прошло уже больше часа, — подумал Андрэ, бросив взгляд на свои наручные часы, — плёнка в магнитофоне скоро кончится. Эта любвеобильная мадам рассказала мне всё, что знает, я в этом уверен. Не знаю, будет ли от её рассказа хоть какой-то толк, но большего от неё уже не добиться. Надо уходить: я чувствую опасность".

Он убрал блокнот, защёлкнул саквояж, встал и потянулся за шляпой.

— Благодарю вас, мадам Беранже: и за ваш рассказ, и за ваш кофе.

Она молчала, глядя на него снизу вверх. Нуарэ взял её руку и поцеловал кончики пальцев. Они были холодны как лёд.

* * *

Выйдя на улицу, Андрэ запахнул плащ и пошёл по направлению к бульвару Клиши. Но не прошел он и пару десятков шагов, как услышал за спиной ворчание автомобильного двигателя. Автомобили на улицах Парижа летом сорок пятого года были явлением ещё не слишком обыденным, и Нуарэ насторожился. Но оглядываться он не стал: пройдя несколько шагов, он остановился у витрины небольшого магазина и сделал вид, что его заинтересовали выставленные там женские шляпки. Стекло оказалось отличным зеркалом: Андрэ увидел, как возле дома, который он покинул пять минут назад, остановились два джипа. В одном из них находилось несколько американских солдат, которые так и остались сидеть, а из другого вышли двое в гражданском и уверенно направились к входной двери. "Кажется, я вовремя унёс ноги" — подумал Нуарэ. Встречаться с американцами ему совсем не хотелось: да, янки, конечно, союзники, но если они явились сюда за тем же самым, зачем и он (а похоже, так оно и есть), они не слишком обрадуются представителю "конкурирующей организации" и могут даже обидеться, причём сильно. И Андрэ, по-прежнему не оборачиваясь, ускорил шаги.

Жанет, проводив гостя, недолго пребывала в одиночестве: не прошло и десяти минут, как в двери снова позвонили. "Нуарэ вернулся? — подумала женщина, сбрасывая цепочку. — Наверное, он что-то забыл, или хочет спросить меня ещё кое о чём".

К её удивлению, это был не тот, кто назвался писателем Андрэ Нуарэ. На лестничной площадке стояли двое, похожие друг на друга до мелочей — Жанет даже подумала, что у неё двоится в глазах.

Секретный агент

— Мадам Беранже? — деловито осведомился один из одинаковых с лица.

— Это я...

— Мы из военной разведки генерала де Голля. Нам необходимо задать вам несколько вопросов. Вы предпочтёте ответить на них здесь или поедете с нами?

— Если вас интересует Тамеичи Миязака, — холодно ответила Жанет, — то я всё уже рассказала вашему коллеге, который был здесь четверть часа назад. Больше я ничего не знаю, и поэтому прошу оставить меня в покое.

Американцы недоумённо переглянулись.

— Коллеге? — спросил второй из близнецов. — Какому коллеге?

— Вам лучше знать, — женщина пожала плечами. — Его зовут Андрэ Нуарэ — во всяком случае, так он представился. И он, — ядовито добавила она, — говорил по-французски гораздо лучше вас, господа разведчики генерала де Голля!

* * *

"Так, — лихорадочно соображал на ходу человек, назвавший себя писателем Андрэ Нуарэ. — Янки сядут мне на хвост, если уже не сели, и добраться до Германии, до нашей зоны, мне будет трудновато. В борьбе разведок союзников нет — американцам не нравятся просоветские симпатии де Голля, и они прореживают во Франции нашу агентуру, а заодно и коммунистические фракции французского движения Сопротивления. А если дело касается японского сверхоружия, наши заокеанские союзнички не остановятся ни перед чем, и на их месте мы поступили бы точно так же. Чёрт, надо бы подстраховаться — умные люди не складывают все яйца в одну корзину. Всё, что рассказала мне Дженни-Жанет, я помню слово в слово, память у меня уникальная, чем и горжусь. Но вот плёнка — с кем бы её передать нашим как запасной вариант? Кого из нашей местной агентуры я могу отправить с ней в Германию? Надо подумать...".

Опасаясь возможной слежки, Андрэ решил сделать крюк и пройти через Пигаль, "весёлый квартал" Парижа. Несмотря на то, что до вечера было ещё далеко, народу здесь хватало — мужчин, выживших в страшной войне и забывших вкус женских губ, тянуло сюда как магнитом, — в этой толчее, пронизанной искрами голодной страсти, оторваться от слежки было легче лёгкого. "Блядство, — подумал Нуарэ, лавируя среди парочек и одиночек, занятых поиском пары, — это излюбленное занятие человечества, такое же древнее, как война. Только от блядства больше пользы".

Андрэ шёл, не обращая внимания на призывные взгляды жриц любви, уже занявших свои рабочие места. Он поравнялся с кафе под жутковатым называнием "Ад" — над дверями заведения скалилась огромная дьявольская морда (как бы намекая, что всяк сюда входящий попадает к черту в зубы), — и тут двери кафе распахнулись настежь, и из-под чёртовой хари вывалились, поддерживая друг друга, двое советских офицеров, капитан и майор, в полной форме и при орденах.

"Весёлый квартал" Парижа. Кафе "L'Enfer" ("Ад")

Нуарэ замер от неожиданности. Первое, что пришло ему в голову — это маскарад, устроенный непонятно кем и неизвестно зачем, но сочный русский мат, которым общались между собой воины, вызывал серьёзные сомнения в том, что это инсценировка. Лица обоих гусаров носили следы многодневного загула; картину дополняли две средней потрепанности девицы, пиявками повиснувшие на бравых воителях: слева и, соответственно, справа. И он понял, что перед ним не ряженые — Андрэ уже слышал о подобных историях, имевших место быть в разных градах и весях послевоенной Европы, но никак не предполагал, что братья-славяне доберутся аж до Парижа.*

________________________________________________________________________________

* В основу положены реальные события. Вскоре после победы над гитлеровской Германией, когда победный хмель ещё вовсю кружил головы, двое советских офицеров действительно ездили на "виллисе" из Потсдама в Париж — погулять-развеяться, — и благополучно вернулись обратно: "холодная война" ещё не началась, и на всех американских постах русских союзников встречали с полным радушием. О том, что стало с лихими участниками "второго русского взятия Парижа" по возвращении в часть, история умалчивает.

Решение пришло мгновенно.

— Здравствуйте, товарищи офицеры, — произнёс он по-русски, подходя к живописной группе. Гвардейцы, силясь сохранять равновесие, воззрились на него в полном недоумении.

— Кто таков? — хрипло спросил майор, используя в качестве опоры льнувшую к нему француженку. — Эмигрант, что ли?

— Я не эмигрант, — в голосе Нуарэ отчётливо лязгнул металл. — Я сотрудник советской разведки Андрей Чернов. Слушайте сюда: вы сворачиваете ваш праздник жизни, даёте под зад коленом вашим барышням, трезвеете, и немедленно едете туда, откуда прибыли. Машина у вас, думаю, есть, не пешком же вы сюда притопали.

— М-машина есть, — пробормотал капитан­. — А зачем?

— А затем, что дело государственной важности. Я дам вам магнитофонную пленку, а вы по возвращении в часть немедленно — немедленно, слышите? — передадите её начальнику особого отдела. Это в ваших же интересах: мне почему-то кажется, что родное начальство вас за ваши художества по головке не погладит. А так, глядишь, вывернетесь. Это понятно?