Какое-то время Юли топтался у ворот, собираясь с духом, затем полез вверх по грубым леденящим глыбам, цепляясь за неровные края примитивной кладки. По крутому склону возведенной в проеме пещеры стены он быстро добрался до трубы. И легко стал карабкаться наверх, поскольку она сужалась кверху в виде конуса, а плохо пригнанные грубые камни, из которых она была сложена, давали возможность упереться ногами. Камни были не так холодны, как можно было ожидать.

Взобравшись наверх, он перебросил туловище на край трубы, неосторожно сунулся вперед — и ему прямо в лицо ударила струя горячего древесного дыма, смешанного с застоявшимся воздухом пещер и зловонными испарениями нечистот. Юли невольно отпрянул, но тут же сорвался вниз, покатившись вниз по склону, и упал в наметенный под трубой сугроб.

К счастью, ему повезло и в этот раз. Высокий сугроб смягчил падение и Юли не получил даже синяков. Но, отдышавшись от удара, он понял, что эта дымовая труба, к которой он так стремился, была вытяжной шахтой для всех бесчисленных жилищ фагоров под землей. Нечего было и думать спуститься по ней — он бы просто задохнулся в дыму. Это значило, ему никогда не проникнуть внутрь, и что отец безвозвратно потерян для него.

Удрученный Юли сел на снегу, отчаянно переживая разлуку с Алехо. Его светло-коричневое, с пробивавшимся румянцем лицо страдальчески сморщилось. У него вдруг защипало в плоском носу, а рот, его широкий чувственный рот, стал непроизвольно кривиться, открывая почерневший осколок в ровном ряду белоснежных зубов, и наконец он заплакал, в бессильном отчаянии ударяя кулаком по снегу.

Вдруг он понял, что голоден. Это привычное ощущение отрезвило и одновременно напугало его — все их скудные припасы остались на месте подлого нападения фагоров. Кто угодно мог найти и забрать их, а это значило, что он будет голодать.

Юли поднялся и начал медленно спускаться к воротам. Ему ничего не оставалось, как вернуться в становище к своей младшей сестре Анчал и к своей матери, Онессе. Однако он с ужасом подумал о её болезни. Когда он уходил с Алехо, она уже захлебывалась кашлем и кровавая пена кипела у неё на губах. Взгляд, который она обратила на него, когда он обернулся к ней в последний раз, уже выходя из палатки, был страшен.

Лишь сейчас Юли понял, что означал этот страшный взгляд: она уже поняла, что не успеет вновь его увидеть. Не имело смысла искать дорогу к матери, раз она к этому времени уже наверняка была мертва. Сестру же он никогда не любил и не видел в ней пользы. Она всегда была слабым и капризным созданием, которое вечно что-то требовало от него. Лишь отец был его опорой в мире. Но отца с ним больше нет...

Придя в отчаяние от одиночества, он яростно забарабанил в запертые ворота. В ответ не раздалось ни звука. Пошел снег, медленно, но беспрестанно.

Коснувшись языком сломанного зуба, Юли вдруг вспомнил все побои, которые ему пришлось вынести от отца за свою короткую жизнь — зачастую просто потому, что у того было плохое настроение. Почему же отец не побил фагоров?..

Он замер, подняв кулаки над головой. Затем вдруг плюнул, и плевок повис на шершавой доске ворот. Это — отцу. Юли возненавидел его за то, что тот оказался таким слабаком, предал и бросил его. Он вспомнил его парку, заляпанную жиром так, что её мех свалялся в грязную массу неопрятных комков, его лицо, тоже покрытое грязными полосами, его немытые волосы, маслянисто блестевшие на висках и над воротником...

Наконец он с отвращением отвернулся от этого образа и пошел прочь между могучими каспиарнами. Таща за собой копьё отца, Юли вдруг подумал, что не заслужил такой участи — его предки были великими людьми, а он влачил жизнь раба при собственном отце. Который жалко бежал, даже не пытаясь защитить его. А ведь вдвоем они смогли бы отбиться от фагоров!.. Но ему не оставалось ничего другого, как повернуть назад, к становищу своего рода — если только и оно не разорено фагорами или теми же жителями Равнины...

Затем он вдруг подумал, что даже если там всё в порядке, вся его жизнь будет потрачена на бесконечное бегство от голодной смерти в этом негостеприимном краю, населенном чужаками. Всё, что ждет его там — это надоевшие упреки вечно голодной сестры и насмешки дядей, презирающих его глупого и жестокого отца. Нет уж, туда он не вернется!..

Но тогда куда ему идти? Их семья осталась здесь последней из жителей Перевала — все остальные погибли в жестоких стычках с местными или ушли дальше на запад в призрачных поисках лучшей доли. От жителей же Равнины не стоило ждать помощи — они прикончат его, едва он посмеет обратиться к ним. О возвращении на родной Перевал нелепо было даже думать. Там не осталось ничего, кроме пепла и смерти.

Юли шел и шел, и с каждым шагом в нем разгоралась незнакомая ему прежде угрюмая злоба. Весь мир обернулся против него. Чем же ответить ему?..

Неожиданно его пронзила ясная и пугающая мысль: если он хочет не только выжить, но и обрести судьбу, достойную его предков, то остается лишь одна надежда — искать дорогу в далекий Панновал, где ещё сохранилось волшебство и величие прежних дней.

Юли замер, осматриваясь, словно проснувшись. Он чувствовал, что с ним только что произошло нечто необычное. Казалось, в его душе что-то умерло. Внутри стало пусто и как-то непривычно легко. Впервые в своей жизни он был свободен и мог поступать по собственному выбору. Это было восхитительное чувство.

Он покрутил головой, словно не понимая, как попал сюда. Зачем он вообще пошел за отцом, так глупо рискуя угодить в лапы к фагорам?.. Ведь отец предал его, бросил на поживу фагорам, чтобы спастись самому, теперь Юли понял это совершенно ясно.

На какой-то миг его охватили сомнения — он вспомнил свою больную сестру и свою клятву во что бы то ни стало вернуться к ней. Но что ему теперь до сестры? Наверняка, она тоже умрет, как умерла его мать. А он сделал для неё уже всё, что мог, довольно!..

Ещё какое-то время он стоял, затаптывая в душе последние искры совести. Затем, решившись, Юли быстро зашагал сквозь пелену клубящихся снежных хлопьев вниз по склону. Копьё отца он по дороге зашвырнул в кустарник, не зная, что начинает цепь роковых событий, которые через тысячу лет погубят почти всех людей на Кампаннлате и навсегда изменят историю всей его планеты.

* * *

Несмотря на охватившую его решимость, идти было очень тяжело. Ноги Юли вязли в глубоком снегу, тело ныло, голова гудела после падения с трубы. Он чувствовал себя совершенно разбитым и даже бросил свой мешок с тяжеленным котлом, вспомнив, что отец всё время заставлял таскать его. Но голод был сильнее усталости и гнал Юли вперед, пока он не добрался до берега Варка. Но его надежды были тут же разбиты. Их припасы, как он и боялся, исчезли. Все йелки были съедены. Хищники, хлынувшие со всех сторон, сожрали всё без остатка. Возле реки остались лишь скелеты и груды костей. Юли завопил от отчаяния и ярости. Однако, она же не дала ему сдаться так легко.

Река вновь замерзла и снег занес глыбы неровного льда. Юли расшвырял его ногой. Во льду виднелись туши вмерзших бийелков. Голова одного свесилась вниз, в мутный поток. Большие рыбы клевали её глаза.

Яростно орудуя копьём, Юли пробил отверстие во льду, расширил его и стал ждать рыб, глотавших пузырьки воздуха, держа копьё наготове. Наконец, в воде мелькнули плавники. Он нанес удар. Когда он потянул копьё наверх, на его острие затрепетала рыба в голубых пятнах, разинувшая рот от удивления. Она была размером в три его ладони. Юли пожалел, что бросил свой котел. К счастью, соль всегда была в кожаном мешочке при нем и поджаренная на маленьком огне рыба показалась удивительно вкусной. Он насытился до удовлетворения, затем, завернувшись в шкуры их полога, проспал целый час.

Поев и отдохнув, он уверенно направился на запад, по памяти отыскивая ведущую в Панновал торговую тропу, почти затоптанную копытами мигрирующего стада.

Фреир и Баталикс сменяли на небе друг друга, а он всё шел и шел — единственное живое существо, которое двигалось в этой снежной пустыне.

* * *

— Мать! — крикнул старый Хаселе жене, ещё не дойдя до своего дома. — Мать, взгляни, что я нашел возле Трех Исполинов!

Его сморщенная от старости жена Лорел, хромая с детства, проковыляла к двери, высунула нос на улицу, где морозный воздух обжигал всё живое, и проворчала:

— Плевать на то, что ты там нашел. К тебе из Панновала приехали важные люди. По делу.

Хаселе усмехнулся.

— Из Панновала? Вот они удивятся, когда увидят, что я нашел у Трех Исполинов. Иди, помоги мне, здесь не так уж и холодно. Не всю же жизнь тебе сидеть в этой хибаре!

Дом старого Хаселе был чрезвычайно необычен. Он представлял собой фундамент давно разрушенного маяка, круглую стену из грубо отесанного камня, которая поднималась едва выше человеческого роста, почти скрываясь под грудами собственных обломков. Все зазоры и трещины в полуразвалившейся кладке были забиты торчащими во все стороны волокнами мха, смешанного с застывшей липкой грязью, а сверху всё это покрывали натянутые на деревянный каркас шкуры, прикрытые для тепла кусками дерна. Чтобы ураганные ветры не сносили его, Хаселе навалил на дерн собранные на берегу доски и бревна от давным-давно разбившихся кораблей, так что вблизи всё сооружение напоминало дикобраза, отошедшего в мир иной. Но это подобие каменной юрты скрывало под собой неплохо сохранившийся подвал из нескольких комнат, а из отверстий, прорезанных в примитивной крыше, в хмурое небо поднималось сразу несколько роскошных бронзовых труб, мирно попыхивая дымком. Они говорили, что тут не становище дикаря, а первый оплот цивилизации. Этот уродливый, но многокомнатный дом служил хозяевам не только для обитания. В некоторых комнатах над печками сушились меха и шкуры, в других они продавались, а часть служила для хранения товара. В юности Хаселе был нищим бродячим траппером, который владел только женой и упряжкой в три собаки. Однако встреча с торговцами из Панновала перевернула его жизнь. Он обладал острым умом и быстро понял, что нет смысла бегать по снегу за зверем, если есть дураки, готовые делать это за него. Хаселе тоже стал торговцем и заработал достаточно, чтобы обзавестись не только внушительным жильем, но и собственной торговой лавкой. Сейчас ему самому уже с трудом верилось, что некогда он был жалким изгоем, выброшенным из родного племени за кобелиные проделки с чужими женами.

Его дом примостился на краю откоса, который, изгибаясь, тянулся на несколько миль на север. Его неровные склоны, усеянные огромными валунами, служили отменным укрытием для пушных животных. Это было первое место промысла молодого траппера, и Хаселе испытывал к нему ностальгические чувства. В дни молодости он повидал достаточно глухих и отдаленных мест, чтобы возненавидеть путешествия. Тем не менее, он каждый день обходил свои обширные владения, больше из жадности, чем из любопытства. Некоторым из наиболее внушительных нагромождений камней на своём откосе он даже присвоил названия, любимым из которых было Три Исполина. Это было особое место. Там, в укромной пещере между тремя огромными глыбами, он обнаружил отложения морской соли, которую и использовал для выделки шкур. Именно им он был обязан всем своим богатством. Не найти он случайно этой соляной ямы, он так и остался бы нищим. И, вероятнее всего, давно закончил бы свои дни.

Между чудовищными валунами в огромном количестве лежали более мелкие камни. С западной стороны каждого из них намело конус из снега, соответствующий его величине, с остриём, направленным точно в ту сторону, куда дул ветер с далекого Перевала. Всё это раньше было морским берегом, берегом давно отступившего моря, которое омывало континент Кампаннлат с севера в те далекие благодатные времена. Но море ушло так давно, что никто не мог вспомнить, когда это было.

На западной стороне Трех Исполинов под защитой каменных громад росла небольшая чаща колючего кустарника, выпускающего летом зеленый лист. Старый Хаселе очень ценил эти пряные листья, приправляя ими своё безвкусное варево, и даже ставил возле кустарника ловушки для животных, покушавшихся на его жалкое богатство. Сегодня он обнаружил в них юношу, почти мальчика. Юноша лежал без сознания, запутавшись в коварных силках. С помощью жены Хаселе приволок его в дымное святилище своего дома, причем хрупкая Лорел в основном мешала ему. Когда они поднялись на склон, он почувствовал, что его сердце едва не выпрыгивает из груди. Уже много лет ему не приходилось прилагать таких усилий.

В других обстоятельствах Хаселе не был бы так благороден, но одежда Юли привлекла его внимание. Ноги юноши покрывали сапоги из шкуры йелка, зашнурованные до колен. На нем были также теплые штаны и старая отцовская куртка из медвежьей шкуры с мехом внутрь, подогнанная ему по росту матерью; это грубое одеяние было натянуто прямо на голое тело. Поверх куртки на плечи Юли была накинута цельносшитая парка с капюшоном. Онесса в те дни, когда болезнь ещё не свалила её, украсила её белыми хвостами кроликов, пришив по три хвоста на каждое плечо, и отделала воротник узором из красных и синих бус — последнего сокровища, которое уцелело в её семье. Несмотря на всё это Юли представлял собой плачевное зрелище. Его юное лицо было совершенно измученным.

— Ты посмотри, он не дикарь, как те, — с восхищением сказала Лорел. — Видишь, как его парка украшена красными и синими бусами? И сам он просто прелесть, не правда ли?..

— Не говори ерунды, — оборвал её муж. — Парень выглядит так, словно вот-вот отдаст концы. А ведь он явно знатного рода. Так что дай ему теплого супа. Наверняка, его племя щедро отблагодарит нас.

Старуха зачерпнула ковшиком горячего варева и осторожно влила в рот найденыша несколько глотков, поглаживая его горло, пока он не проглотил живительный настой. Юли очнулся, кашлянул, сел прямо и шепотом попросил ещё. Кормя его, старуха сочувственно поджала губы при виде опухших в тепле щек, покрасневших век и ушей, жестоко истерзанных морозом. Она прижала юношу к себе, положила руку ему на плечо, покачивая его и вспоминая давно забытое счастье, которому она затруднилась бы дать теперь название.

Виновато оглянувшись, она увидела, что Хаселе уже ушел. Ему не терпелось узнать, по какому делу к нему пожаловали знатные господа из Панновала.

Старая Лорел со вздохом опустила темную голову юноши и последовала за своим мужем. Он уже потягивал ратель с двумя здоровенными, раскормленными, словно боровы, торговцами. От их сырой одежды шел пар. Лорел потянула Хаселе за рукав.

— Может быть, два этих добрых господина возьмут с собой в Панновал больного юношу? Мы не сможем прокормить его здесь, ожидая, когда его сородичи придут сюда. Мы и так голодаем, а Панновал богатый город, там всегда много еды.

— Оставь нас, мать, мы ведем переговоры, — ответил Хаселе барским тоном. — Разве ты не видишь, что у нас важный разговор? Иди, проверь собак!

Она, хромая, вышла через заднюю дверь и принялась наблюдать, как их раб-фагор, позвякивая прикованными к его ногам цепями, привязывал собак торговцев к каменной конуре. Этого фагора они взяли в плен очень давно, ещё во времена своей полузабытой теперь бурной юности. Затем взгляд её устремился в серое безрадостное пространство востока, сливавшееся вдали с таким же серым безрадостным небом. Этот юноша пришел из той бесконечной пустыни. Недавно из ледяного безмолвия начали приходить люди — поодиночке или парами — едва переставляя ноги на последней стадии истощения. Лорел так и не смогла понять, откуда же они шли. Она знала лишь то, что за этой холодной заснеженной пустыней тянутся ещё более холодные горы Перевала. Один путник, особенно измученный, бормотал что-то о горящей горе, которая извергает огонь. Она осенила себя святым кругом над впалой грудью. Храни её Колесо от таких ужасов!..