| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Отход на дальнюю позицию был ещё и вынужденной мерой после ультимативного требования русского адмирала.
Чарльз Деэ понимал, что нёсший вахту в «собаку» старший офицер переусердствовал с обстрелом подозрительной шхуны. Приняв претензии, сдержанно разъяснил ситуацию. Впрочем, без каких-либо угрызений.
«В конце концов, всего лишь какие-то дикари… Теперь придётся быть более осмотрительным и держать дистанцию».
Сейчас, помимо топовых огней на самом крейсере, по водной глади, выискивая непрошеных гостей, «бродили» лучи и пятна света — задействовали не меньше трёх прожекторов одновременно по каждому борту.
Шестидюймовки были зачехлены, а вот противоминный калибр по-прежнему находился в состоянии боевой готовности.
Кэптен, немного прищурившись, разглядел копошащийся расчёт у салютной пушки.
Снизойдя до мысли, что подвернувшаяся под выстрелы шхуна была случайной, командир крейсера допускал, что русские всё же могут решиться на провокацию.
«Между Англией и Японией союз, — рассуждал он здраво, — пусть мы и в нейтральных водах, но весьма недалеко от российских границ. Естественно, они считают, что мы шпионим».
Капитан 1-го ранга Чарльз Деэ, получив приказ на сопровождение русского отряда, был весьма плотно проинструктирован. Задача ставилась ему лично.
Сопроводив русский отряд до террвод близ Кольской губы, крейсер наведался в норвежский Вадсё, где его ждали полученные телеграфом из метрополии дополнительные корректирующие и информационные директивы. Ничего, кстати, нового к уже имеющимся не привнёсшие.
Затея русских с Северным походом в Тихий океан явно заинтересовала многих. В основном военных. Ещё всяких узких экспертов, включая специалистов разведки и шпионажа.
«Немцы тут присутствуют своими судами обеспечения, и там наверняка кто-то не просто моряк, — сделал верный вывод кэптен, — ещё известно о французском пароходе. Но незадачливый “лягушатник” застрял в Тромсё — поломка машин. Но всё же любопытно и странно! Решатся ли русские пойти льдами? Почему бы и нет. Что мы знаем об их успехах здесь? Тот же “Ермак” уже хаживал куда-то на восток студёными морями. Удачно, не удачно, но вернулся».
Понимая, что это не его головная боль, а он послан лишь наблюдателем, капитан 1-го ранга всё же не мог не думать об этом.
Кто-то из его офицеров вчера на ужине, вспомнив о слухах, что «Ермак» (кстати, судно английской постройки) не совсем исправно, предположил, что «мы имеем дело с каким-то блефом».
«Даже с учётом пока ни разу не замеченного американского ледокола, — продолжал не понимать английский капитан, — зачем тогда так наглядно и открыто тащить “Ермак” весь путь с Балтики на буксире? Не для того ли, чтобы как раз таки поберечь, зная, какая сложная проводка ему предстоит? Похоже, как будто русские скрывают под одним блефом другой. Или это слишком сложно для русского медведя?»
Холодный ветер всё же сделал своё немилосердное дело — Чарльз Деэ зашмыгал носом, потянув наворачивающиеся сопли, сплюнул вниз в тёмные воды Баренца.
«Завтра. Русская эскадра выдвигается завтра».
Он взглянул на хронометр — сколько там ещё до восхода?
* * *
Атомный ледокол, сделав большую дугу, огибая архипелаг Новая Земля с запада, подобрал в оптимальной точке «вертушку» и устремился к Карским воротам.
— Только километров лишних намотали, — недовольно буркнул капитан, глядя на штурманские прокладки, — миль сто пятьдесят…
* * *
Эскадра под командованием адмирала Рожественского стала вытягиваться из Кольской губы только после десяти утра. Основной причиной был молебен, устроенный в честь отбытия.
Но и, конечно, как всегда нашлись какие-то организационные неувязки.
Между кораблями всё ещё сновали катера и лодки, что-то привозя, кого-то увозя.
С самой Балтики на броненосцах продолжались мелкие доделки и усовершенствования. Теперь же в Александровске заводские мастера и рабочие сошли на берег. Считай в последний момент. Обратный путь им предстоит проделать уже по железной дороге.
Вся судо-корабельная тоннажность, набившаяся в Екатерининскую гавань, не прекращая и на ночь, подсвечиваясь прожекторами, пуская рябь от бортов, тлела парами, чадила дымами, где-то ещё громыхая и стуча… по дереву, по железу, по чьей-то бессоннице.
А с пяти утра и тем более никто из составов экипажей не знал покоя и праздности: вахтенные, подвахтенные, офицеры, унтеры, матросы…
Отдавались команды, принимались рапорты, потели кочегары, свистали дудки, топотали ботинки, сыпался добротный сопутствующий мат… среди простых и господ.
А над всем этим главенствовали вечно недовольные рыки совсем не душки командующего — адмирала Рожественского.
Так или иначе, время и действо подходило к равновесию с графиками и распорядком. Били своё положенное склянки. Не только углём единым жива эскадра — следовал утренний приём пищи.
А с берега тем временем…
Там под колокольный звон, торжественно, с хоругвями, велеречиво и песнопенно, «во славу», «победу» и прочее, двигалось шествие.
У причалов выстроились высшие офицеры эскадры, почётный караул, присутствовали чины из местных, праздный люд.
Поход Северным путём стольких кораблей (и каких) уже можно было назвать беспримерным.
А потому больше десятка корреспондентов, российских и иностранных, выбирая удобные ракурсы, суетясь со своими громоздкими ящиками и относительно портативными бокс-камерами, пы́хая вспышками, норовили запечатлеть памятные кадры на фотографические пластины. Находились среди этих искушённых злые языки, нашёптывающие: «На погибель идут». И спешили маститые и не очень щелкопёры, опьянённые воодушевлением и утренним воздухом вперемешку со вкусом угольного дыма, под специфические портовые звуки и гудки уходящих кораблей, ломая перья и грифели, передать на бумагу свои яркие впечатления, не подозревая…
Не подозревая, что на этом новости об эскадре Рожественского не закончились. И будут ещё сенсации — приходить с судами, прибегать телеграфными строчками… и просто доходить почтой статьями в газетах.
Отцы духовные и дальше бы тянули тягомотину, но Зиновий Петрович поспешил получить благословение «пройти путями тернистыми и одолеть ворога» и категорически настоял на скором отбытии.
Катера и паровые шлюпки развезли участвовавших в молебне моряков по своим кораблям.
А те, как огромные плавучие крепости, грозно внушая веру в славный поход и громкую победу, пестря флажками, бахнув тройку раз из салютных пушек, под крики «Ура!» и «в воздух чепчики», начали свой неспешный выход.
Вот только почему-то женщины да бабы крестили их вслед, промокая платочком глаза.
Аккуратно подталкиваемый буксирами, в порядке очерёдности, первым прочь из гавани пошёл флагман — «Князь Суворов».
Броненосцы, выйдя из Кольского залива, выстраивались в кильватер. За ними становились черноморские пароходы. Немецкие угольщики давно уже ожидали на рейде.
Последними оказались «Ермак» и «Роланд».
Идти вслед каким-либо провожающим судам Рожественский запретил, но всякая частная мелочь увязались как малые дети, вплоть до Баренцева моря.
* * *
А студёный Баренц встретил устойчивым северным ветром, неприятной волной в борт, раскачивая менее остойчивые суда, и неожиданно минусовой температурой.
Ветер подхватывал, рвал, сносил дымы в сторону. Кильватер гнул длинную дугу.
Хорошо просматриваясь с флагмана, колонна шла ровно, за исключением немного рыскающего «Ермака». Чуть отдельно двигались германцы.
Вдалеке по левому траверзу, «аж в шестидесяти кабельтовых», как доложил дальномерный пост, чернил небо «британец».
Рожественский даже не стал себя утруждать биноклем, чтобы рассматривать гнусный «Бервик».
«Гнусный» — это он так сам его окрестил, периодически косясь на левый траверз, ду́мы думая свои недовольные: «Ночью он, конечно, подберётся ближе. Пользуясь тем, что у нас нет крейсеров охранения».
Английский крейсер продолжал оставаться неприятным «бельмом на глазу» — и недавним инцидентом с рыбаками, и самим своим присутствием, и ожидаемыми провокациями.
«А как взять, да поднять флажный, да известить беспроводным: “провожу учебные стрельбы к норду, норд-осту, норд-весту. Аккурат в тех секторах, где и пуганём шпиона.
Или же, как стемнеет, дать команду Владимиру Иосифовичу… пусть он “Ослябей” проведёт траверзный рейд, миль на пять-семь[73]. Да потушив огни! Осторожно, конечно, потому, как и “британец” может без огней тишком двинуть на сближение».
Адмирал всё же поднял бинокль, но английский крейсер скрывали собственные дымы.
«Коптит! Твоё счастье, что зарубил инициативу потомков. Верю — гореть бы тебе, поганец. Убийца простых поморских рыбаков».
Зиновий Петрович переключил свои мысли на пришельцев из будущего: «Н-н-да! Ох уж эти потомки…»
Узнать, что они что-то затевают, не составило труда. Дубасов совсем уж зачастил на «Скуратов», и достаточно было спросить его напрямую честь по чести.
«Но каково! Английский крейсер, конечно, следовало бы наказать и изгнать. Но не таким же подлым образом — ночью, метая заряды с летательного аппарата, — Зиновий Петрович вспомнил воющую винтокрылую машину, представил шокированных англичан и пылающий корабль. И снова вернулся к здравому смыслу: — Чистое пиратство!»
На удивление, когда он в категоричной форме, ссылаясь на конвенцию Женевы и мнение императора (пришлось слукавить), а также на непредсказуемые политические последствия атаки, потребовал отменить какую-либо силовую акцию… капитан ледокола, господин Черто́в спокойно, если не сказать с облегчением огласился.
«Или показалось, что с облегчением? Впрочем, не важно. Аргументы, мотивирующие, он всё ж выдвигал… На кои у нас нашлись, надо сказать, свои! Чай, мы тоже не в лыке ходим! Пусть “Ермак” и “хромой”, но перед походом был немного «подкован» и вполне способен повести за собой караван… если «большой ледокол» перед этим проломит, расчистит дорогу. Миль на пятнадцать достаточно. “Бервик” за нами далеко не пойдёт. Не рискнёт. А то, что льды непредсказуемы, что всяко может произойти… оно, конечно, им лучше знать. Однако не надо цену себе набивать. У нас тоже опытные полярники имеются. Хотя Коломейцев тот ещё тот человек-пессимист. Как транспорты качать на волне стало, да ветер северный с морозом задул, с подковыркой так “успокоил”: “во льдах качать не будет…”».
Рожественский передёрнул плечами, представив вверенные ему корабли, вмёрзшие во льды. Стало даже как-то зябко.
Командующий стоял на балконе ходового мостика, где заметно продувало. Ниже слышалась возня, стук молотков, громыхало железо, сдержанно поругивался боцман, зная, что адмирал наверху и всё слышит.
При всём своём упрямом отрицании и неприятии данных о повреждениях, нанесённых японскими снарядами, катастрофическое выбывание в бою командного офицерского состава игнорировать Рожественский не мог. Тем более что директива пришла с самого верха. Поэтому смотровые щели боевой рубки обшивали дополнительными стальными листами. Всё это было не просто «приклепай железо», а имело возможность приоткрывать просвет и при нужде захлопнуть, заузив до минимума.
Но глянув на чертежи, которые выглядели крайне неказисто, Рожественский разрешил установить всё это непотребство уже по выходе из Александровска.
«Позорище такое!»
И снова… и снова, кривясь, вернулся к оценке пришельцев.
Потомки его раздражали. Независимостью. Этим своим подтекстным — дескать, вы тут дети малые, а мы из грядущего, как минимум за старшего, всезнающего брата. Ведаем, как будет, и всё этим сказано.
«Сие снисхождение имеет свой весьма характерный рисунок поведения, — великомудро подметил Зиновий Петрович, — и искушенный взгляд всегда такое замечает».
А ещё они… просто бесили клеветой на него — вот никак не принималась ни гибель кораблей от артогня, ни его якобы неумелое управление эскадрой в том описываемом ими Цусимском сражении.
«Главное, что и его величество со мной согласен. И поддерживает меня».
К своему стыду, после того ужина, немного перебрав, он не сдержался и «выступил». Но опять же государь и слова в упрёк не обмолвил. Более того, интересовался, как повёл себя господин Черто́в в щекотливой ситуации.
«Что ж, капитан ледокола не стушевался перед целым адмиралом, хоть этот господин и сугубо гражданский. А теперь вот выяснилось, что потомки-то — весьма скоры на решительные действия. Даром что в экипаже полно отставных морских офицеров. И методы их под стать их оснащённости… А Дубасов Фёдор Васильевич слишком уж симпатизирует им, этим пришлым. Конечно, такой шанс, какой дают их новшества, прогнозы будущего и другие необычности, упускать — дураком надо быть. И государь мыслил так же!»
То, что император верил в него и продолжал с ним советоваться, льстило. Адмирал совершенно привычным и уже не замечаемым движением погладил бородку.
«Видел я, как расстроился Фёдор, когда государь меня назначил командующим этим походом. Но молодец! Не стал чураться, а принялся активно помогать на вторых ролях. Одно ж дело делаем! Поделился всеми интересными приёмами по артиллерийским делам, любопытными проекциями по системам наведения. А тут ещё потомки пообещали: “Выделим армейские лазерные дальномеры и коротковолновые радиостанции”. Надо же, а у беспроводного телеграфа ещё и разные волны могут быть! Ах, а ведь вполне вместно! Волна она и есть волна».
В голове сразу представилась аналогия — большая штормовая волна и мелкая бризовая рябь. И дальномер он тот замысловатый спытал…
«Воистину чудна вещь! — снова чуть покривлялся на старорусский манер адмирал. — Что говорить, грех таким не воспользоваться!»
Почувствовав, что окончательно замёрз, Зиновий Петрович решил пойти к себе в каюту. Спускаясь по сходным трапам, продолжать вить свои мысли-воспоминанияпредположения. Тревоги, конечно же, грызли.
Но пока на полтора суток пути, до Карских ворот, всё было достаточно просто.
«А вот дальше…»
* * *
Никаких стрельб Рожественский не назначал. И «Ослябю» ночью, конечно, никуда не посылал.
Да и не случилось бы «попугать» «англичанина» — командир «Бервика», как стемнело, предусмотрительно предпочёл отойти на четыре мили к норду.
Всё так же дул северный ветер, нёсший минусовую температуру. Короткая ночь прошла незаметно. А утром утюжный нос «Суворова» на прежнем курсе подбрасывал тучи брызг, оседающих на баке тонкой ледяной коркой.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
