Алтарь Святовита

— Доброго здоровья, дядя Воинот. — Поприветствовал барона проводник.

— И тебе не хворать. Всё нормально, Павел?

— Как сказать, не взял меня Свиртил с собой. И всё из-за византийца этого, — посетовал Павлик. Как же я рыцарские шпоры получу, если меня в бой не пускают?

— Не скажи. Вот я, например, когда зимой двадцать девятого года был в Яффе, услышал одну историю. Давным-давно, во время Великого похода к Иерусалиму, когда воины воевали за славу и честь, а не за мешок серебра, как сейчас, был у Боэмунда Тарентского отважный племянник. Звали его Танкред. Так вот, в первый месяц лета одна тысяча девяносто седьмого года после захвата Никеи крестоносцы разделились и двинулись в Киликию по двум долинам: Дорилеи и Гаргона. Одну колонну возглавил Готфрид Бульонский, второй командовал Боэмунд. Султан Солиман выждал, пока Боэмунд переправится через речушку Бафус, и атаковал своей конницей норманнов. И если бы не оруженосец Танкреда, два раза доставивший донесения о ходе боя Готфриду, то Великий поход там бы и закончился. После боя Боэмунд снял свои шпоры и наградил ими отличившегося оруженосца.

— А что было дальше? — Заинтересовался Павел.

Воинот обратил внимание, что за спиной Павлика стали появляться пробравшиеся через тростник всадники авангарда. Копыта чужих коней коснулись берега и вступили на его землю.

— Хм... в следующий раз расскажу. — Барон нахмурился. — Передай князю, что без верховного ризничего я провиант не отдам. Это распоряжение Гюнтера Штауфена.

Обязанности интенданта, квартирмейстера и казначея в объединённой русской рати исполнял сын Михайло Сытинича, Василий. Пересчитав с помощью помощников сложенное на вязанках хвороста продовольствие, с недоумением покрутил в руках накладную и, спрятав её в сумку, молодой боярин поехал докладывать князю. Рыбы и хлеба было на один день. Овса, сена для лошадок, мяса, круп, соли — не было вовсе.

В этот день, только рано утром случилось ещё два события. Одно в самой Самолве, а второе в деревне паромщиков. Хоть и разделяли два населённых пункта почти десять вёрст по прямой, происходящее, тем не менее, было связано в одно целое.

Рихтер наконец-то посетил Изменку. Прибыв туда с явным опозданием к оговоренному со Строганном сроку, он выяснил, что новгородцы с огромным обозом перешли на ту сторону озера всего два дня назад. Недолго думая, подначиваемый рябым Витьком Рихтер рванул вдогонку. Едва его отряд пересёк пролив, как на окраине села Пнёва появились беженцы. Эстам хорошо было видно пятеро нагруженных под завязку всяческим барахлом саней, направляющихся в сторону Чудских Заходов. Где на последних, с высокой копной яркого тряпья, поблёскивал притягательным желтоватым сиянием, сделанный в Самолве самовар. Сверкающая на солнце латунь тянула наёмников, как магнит железо, но помятуя о прошлогодней засаде, Рихтер сдержался.

— Гружёные сани мы с лёгкостью нагоним через версту! Хейки, — Рихтер окликнул своего заместителя. — Пошли кого-нибудь из новеньких вон к тем камням.

Сууркаск покрутился в седле, ткнул пальцем в сторону двух эстов.

— Ты и ты. Обойдите домишки по околице, взберитесь на холм и посмотрите что к чему. Если что-то заметите, дайте знать.

Наёмники в овчинных полушубках и островерхих козьих шапках, сжав в руках короткие копья, резво побежали, обходя деревню с двух сторон. Рихтер, сидя на коне, видел, как оба скрылись за строениями и спустя некоторое время стали взбираться на возвышенность. Постояв там с минуту и проводив взглядами уходившие сани, эсты поспешили обратно. Хейки Сууркаск недовольно покосился на своего командира, бормоча себе под нос:

— На воду стал дуть. Добычу упустил. А надо было схватить, и на кресты, на кресты всех.

Словно услышав бормотание эста, Рихтер громко рявкнул: — Что встали? А ну-ка пустите тут красного петуха! Сжечь всё!

Крыши домов загорелись нехотя, как отсыревшие дрова в камине. Сначала потянулся жидкий сизоватый дымок, в воздухе запахло одновременно гнилью и гарью. Потом дым стал усиливаться и устремился вверх, освобождая пространство для оранжево-жёлтых языков пламени. Огонь взял своё.

Покинув сгоревшую деревню, Рихтер стал анализировать сложившуюся ситуацию. 'Скотины у смердов не было. То понятно — новгородцы сожрали. Но почему воевода Строгана не реквизировал лошадок? И вообще, откуда у пнёвцев лошади? В прошлом году здесь голь перекатная жила, а теперь даже огороды жердями обнесены и всё как-то правильно, до противного ровно, под линеечку. Порядок. В деревне Пнёво был идеальный порядок, даже на укатанной дороге были отчётливо видны канавы по краям обочин. Это всё Гюнтер, собака швабская! Ненавижу! Всех ненавижу!'.

Рихтер пустил коня в галоп. Впереди были Чудские Заходы, деревня, в которой Рихтера публично унизили. И теперь он вернулся, чтобы свершить свой суд: за лжу ― язык вон, за навет ― глаза. Пятеро приближённых, сумевших раздобыть лошадей, поддержали заданный темп. Остальные побежали на своих двоих, топча начинавший подтаивать апрельский снег. Слава богу, недалеко.

В семь утра из замка Гюнтера в колонне по двое через поднятую решётку ворот стали выезжать облачённые в доспехи всадники. Со стороны мельницы, Изборской, Рыбацкой и Немецкой слобод к ним присоединялись конные воины, и на выезде из Самолвы, перед таверной, отряд в пятьдесят человек под протяжный рёв рога перешёл на рысь. От лязга железа и топота копыт закладывало уши, и было невозможно услышать ровным счётом ничего, кроме звука рога. Свиртил повёл полусотню в Изменку. Отданный мной вчера вечером приказ он воспринял с радостью, словно чувствовал, что настал час выполнить последнюю просьбу жмудинских воинов. Он шёл мстить.

Литвины завтракали на ходу. Закрытые бутерброды с колбасой уминались прямо в седле, пирогов не было, печи уже второй день подряд пекли хлеб. Следуя неспешной рысью, сторожко, посматривая по сторонам, меркурьевцы приближались к деревне. Чудские Заходы встретили их полным отсутствием дымов над крышами. Гюнтер ещё вчера вечером приказал начать эвакуацию населения, и Свиртил должен был проконтролировать выполнение распоряжения. Лопухины, повстречавшиеся им по дороге, наверняка уже на подходе к Самолве, а здесь что-то было не так. Дома пустые — это нормально, но где же жители? Неужели в лесах попрятались, предпрочитая надёжным укреплениям замка незаметные землянки? Посланный в разведку Славка проскакал метров триста от крайнего дома деревни, остановился, посмотрел в подзорную трубу, круто развернул коня и помчался обратно.

— Сани! — Докладывал литвин. — В двухстах саженях от нас. Четверо или пяток, змейкой идут, шибко идут, не иначе — тикают, а за ними в полуверсте всадники с пешцами. Много, с полсотни будет. В деревне саночников нагонят.

— Слушай мою команду! — Крикнул Свиртил. — Витовт, поставить распорку с маскировочной сетью прямо посередине дороги. Тяжёлой коннице укрыться за строениями. Стрелки на правый фланг, скрыться за холмом и, когда я крикну: Ура! — истребить всадников. По сигналу рога общая атака.

С двух заводных лошадей, на которых были навьючены котелки, кое-что из амуниции, запасные копья, щиты, командирская палатка и прочая мелочь, которую надо иметь с собой, но на боевого коня не навесить, литвины сняли свёрнутые в рулоны сети. Просунув копья через крайние ячейки и растянув маскировочное полотно поперёк дороги, воины воткнули наконечники стоек в снег. Хлев и стоящий напротив него через дорогу цех по засолу капусты вместе с сеткой скрыли литвинов, слезших со своих коней. Едва все приготовления были выполнены, как на прямой, чуть в горку участок дороги, ведущий в деревню, выкатились первые сани с беженцами из Пнёва. Низкорослые тарпаны, явно не предназначенные тянуть перегруженные пошевни двигались тяжело, но ещё не роняли пену. Витовт выскочил из-за сетки, как привидение, и заорал:

— Уводи сани с дороги!

Передовой возничий с перепугу потянул вожжи вправо, лошадь, высоко задрав голову, недовольно всхрапнула, пытаясь изменить вектор движения, а вслед идущие почему-то повернули влево. В итоге санки столкнулись и, зацепившись полозьями, завалились, рассыпая на снег крестьянский скарб. Оставшиеся трое саней сумели вывернуть, причём четвёртые сани везли детей, и как только движение на дороге замерло, пнёвцы увидев сквозь ячейки людей при конях и оружии, бросились врассыпную. Повстречаться нос к носу с отрядом вооружённых до зубов воинов, когда по пятам идёт погоня, даже для очень храброго человека вещь неприятная, а для крестьянина и вовсе из ряда вон выходящая. Пнёвский староста уже сто раз пожалел, что не уехал вчера вечером, всё вещи собирал, как же, вдруг что-то ценное забыл? Но чувство ответственности взяло вверх. Собрав волю в кулак, он грозно крикнул воинам за сеткой: — Да кто вы такие?

— Не отсвечивай! — Раздалось в ответ. — Убери людей за дома, и сидите тихо. От князя мы вашего.

Не задавая больше вопросов, цыкнув на жену, пытавшуюся отвязать самовар — символ власти, данный князем, староста резво увёл деревенских за хлев, а спустя минуту украдкой выглянув из-за поленницы дров, стал подсматривать за дальнейшими событиями. Жена старосты, тем не менее, самовар прихватила. Для кого символ, а для кого незаменимая посуда, в которой одновременно можно варить и щи с грибами, и кашу, и травы для питья заваривать. Тем временем, воины князя выставили позади перевёрнутых саней какой-то бочонок, из которого заструился сизый дымок. Не такой, когда в костёр бросаешь охапку еловых лап, а чуток пожиже. Тем не менее, вполне достаточный для того, чтобы скрыть от глаз происходящее на дороге.

Как только Рихтер приблизился к брошенным на дороге саням, он приказал своему конному отряду остановиться. Впереди, за оставленными санями и дымовой завесой был виден высокий сугроб, перегородивший дорогу. 'Санки оставили из-за невозможности проехать' — решил Рихтер. Рябой Витёк обратил внимание на отсутствие шума в деревне, но вспомнив, как на него рявкнул рыцарь, когда он предложил минут пятнадцать назад срезать по полю путь, посчитал лучше промолчать. Пехота уже подходила. Гвардия, состоявшая из саксонцев, недовольно поглядывала на пошевни — сверкающего латунного самовара не наблюдалось. Сорок марок (именно столько судья Дерпта заплатил за модернезированный автепс) как корова языком слизала. Командиры и до этого дня крысятничали, так что, ничего удивительного не было. Эсты в свою очередь, не сговариваясь, стали готовить мешки. Для них и старая рубаха добыча, а если попадётся чугунный котелок, который по слухам есть в каждом доме в этих местах, то это уже удача.

— Ура! — Боевой клич прорезал воздух.

Десяток стрел, пущенных навесом, упал в место, где топтались всадники. Двое рухнули с коней без звука. Рябой Витёк получил стрелу прямо в темя. Шикарная, отполированная до блеска, девятнадцативершковая, с гусиным оперением на осетровом клею, со стальным наконечником; такую и в короля запустить не грех, а досталась вору и прохвосту. Подшлемная шапочка из турьей кожи защитить Витька не смогла. Вторым стал десятник саксонцев Тунор-топор. Оперённая смерть угодила ему в глаз, когда он опрометчиво задрал голову, пытаясь определить, откуда идёт свист. Но как говорится, своей стрелы не услышишь. Лошадкам повезло ещё меньше. Одним стрелы впились в круп, другим в шею, целых не осталось ни одной. Вслед за первым залпом последовал второй, пузатый бюргер из Оснабрюка прислонился к гриве своего коня и с громким стоном сполз под копыта. Оставшийся в живых Рихтер вместе с Сууркаском, бросив раненых коней, которые в любой момент могли пасть, побежали к опешившим от внезапной атаки кнехтам. В удирающие спины заревел рог меркурьевцев. Свиртил повёл своих бойцов в атаку. Рихтер обернулся и на его вылезших из орбит глазах, снежный, как он думал, сугроб, насыпанный между строениями, в мгновенье растаял, а за ним, сквозь пелену дыма уже начинала разбег рыцарская конница. Предводители наёмников даже не успели добежать до нестройных рядов своих копьеносцев, приостановивших движение к саням после атаки стрелами. Сууркаска проткнули копьём, Рихтера сбил в снег конь Рукли, и спустя несколько секунд Чудские Заходы огласили вопли, вперемешку с глухими ударами бардингов лошадей о людские тела. Как таковых, тяжёлых доспехов на эстах не было, да если бы и были, всё равно не помогли б. Кости трещали и ломались под тяжёлыми копытами, внутренние органы разрывались от удара о бронированную конскую грудь, а выставленные перед собой короткие копья первых рядов только разозлили лошадей. Однако эсты были знакомы с теорией борьбы против всадников. Двум лошадям из первой тройки острия клина подрубили ноги. Литвины вылетели из седла прямо в ревущую от ужаса толпу. Таранный удар на мгновенье ослаб, а потом таранить оказалось некого. Наёмники побежали, но не назад по дороге, а вперёд, по капустному полю к саням, в надежде то ли укрыться, то ли сдаться на милость победителя, а может, просто дёрнули за каким-то безумцем, который всегда найдётся среди людской массы во время паники. Главное, не попасть под скачущую конницу. 'Горе побеждённым'. Оставив тяжеловооружённых всадников за спиной, кнехты напоролись на всадников второго эшелона. Эстов буквально смяли и разорвали как газетную бумагу. В пылу боя, сдающихся и просящих о милости литвины не пощадили. Когда тяжело дышавшего Руклю и едва живого, с переломанными руками и ногами Витовта положили на освобождённые от крестьянских пожитков сани, Свиртил отдал приказ прикончить всех раненых наёмников. Встав в цепь, литвины пошли по дороге, добивая врагов. Рихтера, как единственного имевшего меч, оттащили в сторону. Портить дорогую кольчугу не стали, да и плащ из соболей жалко стало. Два сдавшихся эста, не имевших никакого оружия, каким-то чудом избежавших смерти, под пристальным присмотром раздели своего предводителя, сложили доспехи и всю одежду в кучки, оставляя голого, так и не пришедшего в сознание подыхать на снегу.

― Кто это? ― Спросил Свиртил у эстов.

― Рихтер. ― Отвечая эст поклонился, и уже чествуя Свиртила, масленым голосом добавил, ― мой господин.

― Тот, который в прошлом году обоз в Изменке захватил?

― Да. Это он самый. Всех девок у нас перепортил.

― Вот это удача! ― Воскликнул Свиртил. ― Придётся нам немного задержаться. Дарож, приготовь кол.

Свиртил покрутил головой, выискивая место, где установить предмет казни. На холме — слишком много чести. Посреди деревни — так люди скоро с детьми вернутся, зачем им это? А вот на обочине дороги — в самый раз. К моменту, когда литвин принял решение, Дарож отломал оглоблю от опрокинутых саней и несколькими взмахами топора заострил один из концов.

― Здесь. ― Указал место у дороги Свиртил.

Оглоблю вбили, затем с помощью топора и ножа придали оконечности деревяшки вытянутую конусообразную форму, после чего Рихтера подали двум всадникам, которые и насадили мерзавца на кол. Очнувшись от дикой боли, Рихтер заорал благим матом, схватившись за литвинов обеими руками. Те подали лошадей в разные стороны, и заострённый конус оглобли пропорол живот казнённому, выйдя остриём наружу.