-Скажи мне ты, я уже всех спрашивала, знахарок, колдунов, все сказали, смирись, он таким и останется, никто не поможет. Скажи, он станет мужем, или так и останется дитем, до конца своих дней? — Вот так всегда с этими женщинами, пока добьешься от них, чего они на самом деле хотят, они тебя разрежут на куски, и сошьют обратно. При этом ты будешь виноват, что не понял сразу, ведь каждому понятно, если тебе говорят, что на улице мерзкая погода, это означает, что нужно купить новый плащ.
-Ну, нашла кого спрашивать, ты мне вот что ответь. Богдан до девяти лет рос как все, а после того как резню в усадьбе увидел, вроде как младше стал, и уже не мужал, так дело было?
-Так, — выдохнула она, и в ее глазах загорелась надежда, они темным расплавленным золотом полыхали на ее лице, а руки судорожно сжали нашу бедную голову. Руки были сильные.
-Мать, отпусти голову, оторвешь, обратно не пришьешь. Я не буду ничего обещать, тем более, дело не на день, и не на два. Годы могут пройти. Но я постараюсь помочь. Кто-то знает, где он был тогда, и что он видел?
-Я все знаю, Оксана с двора его забрала, мне все рассказала.
-Снова говорю, я сделаю что смогу. Может, будет удача, а может, и нет. Того я наперед знать не могу. Торопиться, тоже нельзя. Годы прошли, все былью поросло, время надобно, все распутать. Но надежда есть, что мужать обратно начнет. — Мать снова ухватилась за нашу больную голову, поцеловала в лоб, и смахивая слезы с глаз, убежала в дом.
До чего отсутствие часов развивает чувство времени. Вот откуда мать знала, что уже пора накрывать на стол? Не успел повесить на дерево многострадальный мешок с соломой и пульнуть в него из самострела, как появился батя с Тарасом. Точно, рыбку ловили. У каждого в руках была вербовая палка с гаком, на которую, сквозь жабры, была нанизана словленная рыба, и каждый волок на плечах рыболовную снасть, похожую на огромный сачок на длинной палке.
-Что вояка, зуб разболелся, так тебя домой отправили? — Тарас был в своем репертуаре.
-Поздорову вам родичи. Так разболелся, Тарас, у меня зуб, что не знал, что делать. Хорошо татарин добрый попался, мне стрелой его выбил, сразу полегчало. А что, к тебе гости приехали? Я как мимо проезжал, видел твою жену. Стояла во дворе с казаком молодым. Не с нашего села, незнакомый мне. Долго у вас гостить будет? — Ничего не сказав, Тарас, красный как вареный рак, побежал домой. Спрашивается, чего ты парень берешься шутить, если ты шуток не понимаешь. Подозрительно глядя на меня, батя направился в дом, а я за ним. Учитывая, что завтрак я проспал в седле, очень хотелось подкрепиться. Откуда-то и сестрички прибежали.
После обеда, припахав все женское население раскрашивать полотно авангардистской живописью в виде хаотических клякс зеленого, желтого и темно-коричневого цвета, оставив им в качестве примера мой, испытанный в боях, маскхалат, вновь пошел к мешку, оттачивать снайперские качества, слава Богу, за работу это не считалось. И тут лень-матушка, вечный двигатель прогресса, подкинула мне одну идею, которую нужно было обязательно проверить.
-Я к Кериму пойду, скоро вернусь, — сообщив свое местонахождение, прихватив с собой самострел, направился к Кериму.
Керима дома не оказалось, соседи растолковали мне немногочисленные жесты Софии, которыми она, толи пыталась мне объяснить, где Керим, толи выгоняла со двора. Оказалось, Керим, еще с самого утра, уехал на охоту, и будет только к вечеру. Не успел, расстроенный, развернуться и пойти домой, как прибежал меньший Нагныдуб, и сказал, чтоб я срочно бежал к атаману. Посчитав, что атаману с дороги тоже нужно перекусить, бежать не стал, а бодрым шагом направился к его подворью, пытаясь собрать в порядок разрозненные мысли. Какой предстоит разговор, не знал, но нужно быть ко всякому готовым.
Атаман вышел сразу, как только вошел во двор, видно его младший сын, меня издали засек, и доложил.
-Богдан, делай что хочешь, но чтоб через два дня, у тебя было готово десять халамыд, таких как ты, по полю, в походе ходил.
-Сделаем батьку, только сетку надо у дядька Николая купить, я с ним разругался, жадный он, как хомяк.
-Ни монеты ему не давай, он тягло в этом году не давал, плакался урожай у него поганый, гречкосей хренов, ленивый и брехливый. Даром я его в село взял, но кто ж знал, что так будет.
-А что, батьку надумали вы того старого мурзу изловить?
-Надумали, с твоей помощью, — атаман вновь холодно и иронично смотрел на меня.
-А меня с собой возьмете? — спросил с детской наивностью, широко, с надеждой, открыв глаза.
-Куда ж мы без тебя! Теперь, ты у нас затычка в каждую дырку. Скоро я скажу казакам на круге, стар стал уже, вас водить под своей рукой, вырос у нас молодой сокол, ему теперь вас в походы водить. — Атаман говорил с едва уловимой иронией, но взгляд морозил. Нужно было что-то делать.
-Другую судьбу тебе святой Илья предрек, атаман. Сказал он, твоя судьба всех казаков объединить, под свою руку поставить. Главным атаманом войска казачьего стать. Из казаков силу слепить, с которой каждый враг считаться будет. Долго еще тебе батьку, атаманом быть, не отпустит тебя товарищество. — Атаман иронично хмыкнул, но глаза его погрустнели. Видно было, что сказанное задело его, похожие мысли не раз посещали его голову.
-Ошибся твой святой, Богдан, не по Сеньке шапка. Атаманы, покрепче меня, то учинить пробовали, да не вышло ничего доброго. А я, и пробовать не стану. — Он задумался о чем-то мне не ведомом, но вполне представимом. Как у нас народ объединяют, мне было известно множество примеров, и в отличии от многих, предков я не идеализировал. Наверняка у них методы были не лучше. Не могли у умных предков, такие глупые потомки получиться.
-Святой Илья сказал, они покрепче были, батьку, а ты умнее них будешь. Одни нагайкой всех в кучу сгоняли, другие пряником к себе подманить хотели. А тут и тем и другим нужно, кого нагайкой, кого пряником, а лучше и тем и другим сразу. Пряник перед глазами держишь, а нагайкой сзади щелкаешь. Ну и стреножить с умом. Чтоб и простор видели, и далеко разбрестись по степи не могли. Но когда еще до того дойдет. А как дойдет, Господь покажет нам дорогу. Меня, святой Илья, учил словам Господа нашего Иисуса. Не заботься, говорил, за день завтрашний. Даст Бог день, даст Бог пищу. У каждого дня в достатке своих забот.
-Баять у нас каждый мастак, тех, кто слушает, да на ус мотает, таких всегда мало, каждому дай хоть троих под рукой водить, лишь бы атаманом слыть. И ты, такой же как все, Богдан, два вершка от горшка, а уже в атаманы пнешься, и всех учить уму-разуму.
-Брехня то батьку, и навет. Богом клянусь и святыми заступниками, святого Илью призываю в свидетели, не было того ни в сердце моем, ни в мыслях. Ходить буду под твоей рукой, сколько сил станет, и не будет от меня замятни и разбрата в товариществе. Все силы свои положу, чтоб сходились казаки под твою руку. А если нарушу эту клятву, пусть сотрет Господь меня с земли, и весь мой род, чтоб следу от нас не осталось. — Твердо и спокойно глядя в его глаза, достал из-за пазухи, и поцеловал большой медный крест. Глаза атамана немного оттаяли. Слово, в эти времена, весило побольше, чем в наши, и ним старались не раскидываться.
-Если б ты знал Богдан, сколько клятв я слышал за свои годы, и как мало они весили. Подумай сам, какая выгода тебе мне помогать, нет никакой. Чужой ты человек. Был бы ты моим сыном, может быть, тогда бы поверил, и то не до конца. — Глаза атамана уже улыбались, глядя на меня. Не знаю, нарочно он сказал последнюю фразу, или просто для красного словца приплел, но среагировал я на нее мгновенно, что-что, а реакция у нас с Богданом была отменная, сам иногда удивлялся.
-Батьку, все в твоей власти, сегодня чужой, завтра родной. — Он смотрел в мои чистые и честные глаза непонимающим взглядом, пока до него не дошло, что я имею ввиду, и он громко расхохотался.
-А тебе Богдан, палец в рот не клади, по локоть отхапнешь. А что, этому, тебя, тоже святой Илья научил?
-Так это, батьку, ...
-Я все помню Богдан, голова у тебя пустая как бубен, а язык и руки сами вертятся. Какие дурницы слушать приходится, прости Господи. Иди Богдан, халамыды делай, а то обратно захочется тебе голову снести. Не можешь правды сказать, так хоть молчи.
-Понапраслину на меня баешь батьку, нету лжи в моих словах. А что не всю правду говорю, так ты сам сказал. Чужому человеку до конца веры нет. — Тут уже атаман все понял с полуслова.
-Знал я, что ты хитрый хлопец, Богдан, но снова ты меня удивил. Потолкуем с тобой об этом через две зимы. Только яблоко доброе само не падает, и окромя тебя, на него охотников в достатке. Так что потрудиться тебе придется, если хочешь, чтоб в твою сторону ветер подул.
-Потрудимся, батьку. Так что побегу я батьку, за сеткой, десять халамыд, то не одну связать, работы много.
-Беги. А чего ты по селу с взведенным самострелом ходишь? Кур соседских бьешь? — Атаман углядел мой, заряженный тупой стрелой самострел.
-Так хотел с Керимом бой учинить, как с татарином биться буду, а он на охоту уехал.
-То-то я смотрю, на тебе тулуп зимний, и шолом Ахметкин, с маской железной. Один такой шолом на всю округу был. Ну, идем в огород, проверю я, вместо Керима, как ты к бою готов.
Мы вышли в огород, быстро отмерив шестьдесят шагов и положив посередине палку, стали на исходные позиции. Все эти дни, в свободную от забот минуту, вспоминая и проигрывая последний поединок с Керимом, был уверен, что поймал перед своим выстрелом правильный настрой. Та пустота, царившая во мне, то чувство общности с землей, травой, Керимом, его луком, стрелой, не могло быть ошибкой. Но где-то в момент прицеливания, поиска его силуэта, в просвете своего прицела, оно слегка деформировалось, и сколько не старался, не мог его удержать даже в иллюзорном поединке, что уж говорить о реале. Сегодня мне в голову пришла простая и очевидная мысль. Ведь мне не обязательно стрелять, это татарин ищет моей смерти, мне обязательно, не поймать стрелу. Поэтому решил разбить стоящую предо мной задачу на две. Сначала увернуться от стрелы, а дальше как будет.
Пока мы ходили, отмеряли, медленно погружался в состояние оторванности, в состояние, в котором ткань мира теряет объемность, становится плоской, и ты начинаешь ощущать себя связанным с этой реальностью, только одной гранью, остаток от тебя уносится в другие сферы, из которых, все происходящее теряет скорость, время, размер. Все окружающее становится частью тебя, натягивающий лук Иллар, летящая стрела, твое тело, становятся пальцами большой руки, и ты знаешь наперед, как будет двигаться каждый из пальцев.
Первую стрелу Иллар пустил сразу, едва мои губы дали команду. Затем подошел к разграничивающей палке и начал стрелять с тридцати шагов. Вначале он делал перерывы между выстрелами, затем они начали сокращаться, и восьмую стрелу он пустил сразу за седьмой, поймав меня в движении. Удовлетворенно хмыкнув, он уважительно сказал.
-Молодец! Быстрый ты, чертяка, что мои стрелы. Не возьмет тебя татарин. А чего ж сам не стреляешь?
-Будет время после него, выстрелю. А не будет, и так добре. Это он ищет моей крови, мне от него ничего не надо. Спаси Бог тебя, батьку, что проверил меня, пойду я халаты делать. А от стрел тикать, меня Керим научил, сам бы вовек не научился.
-Ишь ты, старый пень, что умеет. А никому не скажет. Тронул ты его сердце, Богдан, раз он тебе, такое, показал. Сколько лет живет, слова доброго от него никто не слышал. Увидишь его, передай, чтоб на середу готов был к походу. С собой возьмем. Таких лучников как он, один на тьму.
-Понял, батьку, передам. Батьку, работы много, одному мне тяжко будет, а можно мне будет, хлопцев и девок, с села, на помощь позвать?
-Кого надо, всех зови, скажешь, то мой наказ, но чтоб через два дня все готово было.
Атаман остался в огороде, собирать свои стрелы, а я побежал к дядьке Николаю за сеткой. Во дворе у атамана, делая вид, что чем-то сильно заняты, крутились малый Георгий с Марией. Точно подглядывали, что мы с атаманом в огороде делаем.
-Здравствуй Мария, хорошо, что тебя увидел. Мне нужно десять халатов казакам изготовить, чтоб могли скрытно к супостату скрадываться. Помощь мне нужна. Поэтому просьба к тебе. Выбери пять подружек своих, которые нитку с иголками в руках держать умеют, и приходите ко мне во двор завтра после обеда. Нитки с иголками берите. А я Андрея с хлопцами позову, которые мне на хуторе помогали. З Божьей помощью, до вечера справимся.
-Не знаю, или пустят нас, — сразу начала кокетничать Мария, но я пресек эти попытки на корню.
-Родителям скажите, это наказ атамана. Кто пускать не хочет, пусть сразу идет к атаману, и ему говорит, что не будет его наказ исполнять.
-А мне отцу, что говорить? — Пыталась давить своим эксклюзивным положением Мария.
-Вот это ему и скажи, он сказал, кого мне надо, всех могу на помощь звать. Так что приходи, без тебя нам не справиться. Ты нам светить будешь всем, как зорька ясная. — Фыркнув, смущенная Мария убежала в дом.
Придя к дядьке Николаю, я ему мстительно заявил, что его дело худо, атаман никак не может решить, уже его с села выгнать, или до весны обождать. А пока пусть несет, всю сетку, которая у него есть. Хватит сетки, может смилостивиться атаман, и еще даст ему год времени, до следующего урожая. Причитая на злую судьбу и плохой урожай, он вынес, метров пять сетки шириной чуть меньше полутора метров. Холодно посоветовав ему, уже паковать воза, развернулся, чтоб выйти, но Николай вдруг вспомнил, что у него еще есть сетка. Скрутив все в рулон, и забросив на плечо, переполненный радости, что в ближайшее время не нужно будет общаться с этим типом, побежал домой, по дороге завернув к Андрею, и передал ему новый наказ атамана, быть завтра после обеда с хлопцами у меня. Сгрузил дома сетку, и самострел, побежал к Кериму, задавая себе по дороге вопрос. Почему я ношусь по селу как электровеник, таская на себе различные тяжести, а моя кобыла, жует в хлеву сено, и в ус не дует. Видно это хитрое животное умеет меня гипнотизировать. Никакими другими объективными причинами объяснить свое поведение мне не удалось. Мне, как человеку, с уважением относящемуся к лени, и получающему удовольствие от созерцания, как работают другие, было совершенно не свойственно так безжалостно эксплуатировать свой организм, без всяких на то веских причин.
Керим был уже дома. Среди других своих умений, он был признанным зубодером в нашем селе, и первым делом, я попросил его вырвать остатки зуба, пока не заросла разорванная десна, и не началось воспаление в обломке с открытыми нервами. Керим был профессионал, у него даже аналог зубоврачебного стула был, с учетом специфики эпохи. Возле заборного столба стоял высокий пенек, к столбу были привязаны пять веревок. Усадив меня на пенек, Керим, споро примотал веревками мои руки, ноги и голову, так, что я не мог пошевелиться. Осмотрев мой зуб, и поцокав языком, Керим радостно сообщил, что будет больно, и пошел выносить различные инструменты. Осмотрев его инструментарий, понял, что Кериму без разницы, луки делать, или зубы, инструменты одни и те же. Всунув с противоположной стороны, мне в зубы распорку, Керим, небольшим ножиком, разрезал мне десну с внутренней, целой стороны, деревянными лопатками, которыми он наносил клей на плечи лука, отогнул разрезанную десну в сторону. Ухватившись небольшими клещами за обломок зуба, ловко выдернул его наружу. Поскольку плеваться слюной и кровью в рожу врача, пока он тебя не отвязал, чревато, приходилось судорожно глотать и мычать, пытаясь объяснить Кериму, что любоваться моим зубом можно после того, как освободишь пациента.
