После работы их вели вниз — в низкое пространство между оболочками станции — и запирали в отдельных секциях. Каждая из них вмещала туалет, душевую и клетушки для двух сотен рабов. Как и все, Малла был очень удивлен, получив свою комнатку — пустой пластиковый куб со стороной всего метра в два, без двери и пустой, если не считать пластмассовой же упругой подстилки. Тусклый, красновато-желтый свет никогда не выключался, но его это мало трогало. После работы все бежали мыться — в зеленоватой и мутной, но зато очень теплой воде — а потом расползались по клетушкам, где буквально валились без ног. Парней и девушек тут собралось почти поровну, так что единственное доступное им развлечение было вполне очевидным. Первая же ночь в плену едва не убила стеснительного Маллу. Он сидел у стены в своей комнатке, чувствуя, что кожа горит от ушей до пяток, — из-за доносившихся со всех сторон звуков. Он хотел умереть от стыда, — но, в то же время, хотел и другого, и это раздвоение чувств очень злило его. Когда все парочки затихли, он ещё долго не мог заснуть.
Охранники не интересовались их досугом, так что потасовки, драки и даже изнасилования оказались тут делом вполне обычным. Такое самоунижение рабов, — причем добровольное, — очень льстило ару, укрепляя в мыслях о принадлежности к высшей расе. Маллу, впрочем, никто не трогал — кроме нескольких других парней, отличавшихся нетрадиционными вкусами — но все здешние извращенцы быстро научились бояться его. Дрался Малла очень хорошо, спал чутко и не стеснялся бить упавших — так что уже очень скоро его оставили в покое.
В остальном он старался быть образцовым пленником — во-первых, за ним меньше следили, что увеличивало шансы на побег, во-вторых, это упрощало ему жизнь. За первую же попытку сопротивления тут платили слишком дорого. Один из парней — бывший гвардеец Тайат — ухитрился проскользнуть в случайно открытый служебный проход. Его тут же заметили, но он сбил с ног охранника — и убил бы, если бы не его броня. Расстреливать неудачливого беглеца ару не стали — просто включили его болевой браслет... и не выключали, пока он не умер. Всех остальных рабов заставили смотреть на это. Зрелище вышло невероятно мерзкое — почти все тайат побледнели, как смерть, многих стошнило, а кое-кто даже упал в обморок. Сам Малла с трудом подавил мучительную дурноту — он хотел умереть на месте, лишь бы не видеть всего этого. Но несчастный парень был вынослив, и зрелище затянулось надолго. При всем сочувствии, юноша счел его поступок идиотским — но буквально на другой день таким идиотом оказался он сам.
Одна из девушек-носильщиц, Маула, попыталась спрятаться между корзинами на дуговом подъемнике. Охранники тут же заметили её и включили её контрольный браслет. Когда она упала, офицер ару стал бить её сапогом в живот, не давая вздохнуть — и Малла не выдержал. Он ударил ару ногой так, что тот упал, несмотря на бронекомбинезон. Он знал, на что идет, но удержаться не смог. Смотреть на то, как бьют девушку, оказалось уже выше его сил.
Удар не причинил ару вреда, но отбросил от жертвы. Потом он включил его контрольный браслет — и Малла целую минуту корчился в агонии. Потом он просто потерял сознание — наверное, потому, что от боли не мог дышать — но, едва он очнулся, ару включил браслет вновь... а потом ещё раз... и ещё...
Малла не знал, сколько всё это длилось. Больше всего на свете он хотел умереть — но это никак не получалось, и даже терять сознание удавалось с трудом. Ару не хотел прекращать наказания — живучесть наглого раба уже начала его раздражать и юноша, наверное, всё же умер бы или сошел с ума от боли — но старшина охранников отогнал его.
Ещё добрых полчаса Малла не мог встать, дрожа от унижения и боли — и утешаясь только тем, что ару забыли про Маулу. Лишь когда старшина охранников остановился над ним, задумчиво расстегивая кобуру лазерного пистолета, юноша заставил себя встать на ноги. Судороги чудовищной боли выгибали его тело почти в кольцо — все мышцы марьют мучительно растянулись, он в кровь разбил лицо в конвульсиях и чуть не откусил себе язык. Малле было зверски больно, — но не настолько, чтобы он не смог это скрыть.
Ару не дали ему передышки, и до самого конца дня заставляли работать наравне с остальными. Это было трудно — изломанное судорогами тело плохо слушалось и несколько раз он рассыпал груз. Каждый раз охранники вновь включали его контрольный браслет — всего на несколько секунд, но боль в истерзанных мышцах даже перебивала наведенную. Вскоре Малла едва мог двигаться, но знал, что если он не сможет работать, его просто убьют. Ару без сожалений избавлялись от пленников, которые становились бесполезны.
Вечером, когда он, шатаясь, уже еле справлялся с корзиной, Маула подошла к нему в дальнем углу — и вдруг, заставив его лечь на пол, начала растирать его уши и большие пальцы ног. Эффект от столь, казалось бы, простых процедур был поразительный — юноша ощутил, как боль буквально вытекает из него. Её руки оказались потрясающе ловкими — и совершенно лишенными стыда. Когда она перевернула его на живот, добравшись до основания позвоночника, юноша ощутил, как по телу мощной волной — от макушки до пяток — прошел жар. Но Маула подчеркнуто не замечала его реакций. Она растирала всё новые чувствительные точки — на внешних сторонах мизинцев, на шее, за ушами — и её прикосновения словно создавали его заново...
Невероятно, но ару не заметили столь вопиющего нарушения правил — а может, им было на это плевать. Какое-то время Малла лежал неподвижно, слишком ошеломленный, чтобы о чем-то думать. Всё вместе заняло едва пару минут... но ему снова захотелось жить. Он смог дотянуть до конца рабочего дня... хотя теперь ему казалось, что без ловких рук Маулы он просто рассыплется. Впрочем, это уже не имело значения — он снова был не один...
Они очень быстро сошлись и подружились. Маула была красива — рослая, очень гибкая, с тугими округлостями широковатой для девушки груди, круглолицая, пухлогубая, с отливающей серебром светлой кожей, большими глазами и коротким закругленным носом. Её живот был гладким, ступни — небольшие, короткие и ровные, как у ребенка. Вьющиеся черные волосы, когда она их распускала, доходили до дерзких, крутых изгибов сильных, широких бедер. Она прекрасно прыгала — и ещё, была очень наблюдательна. А Малла едва замечал, что происходит вокруг: всё его внимание было привлечено к ней. Она шагала легко, быстро, беззвучно. Даже с тяжеленной корзиной на голове она оставалась самой ловкой из всех пленных тайат. На родине она явно была танцовщицей. Она очень нравилась юноше, но он не решался пригласить её в свою комнатку без двери, где любой мог их увидеть. Они любили друг друга в укромных уголках оранжереи, безо всяких изысков — минута или две удовольствия с постоянной оглядкой, — но это удивительно поднимало ему настроение и прибавляло сил. Он всё время был как взведенная пружина, и это очень помогало ему справляться с работой...
Маула была, пожалуй, единственной, кого не тяготило рабство. Всё происходящее казалось ей, скорее, забавным. Малле она казалась слегка сумасшедшей, — но если и так, её безумие очень подходило к этому месту. В любви она была изобретательной и ловкой — ровно настолько, чтобы не оттолкнуть его. Но как-то совершенно незаметно от начальной стыдливости юноши почти ничего не осталось и Маула стала частым гостем в его комнатке. Малла уже всё равно считал себя мертвым, — а мертвые не думают о чести. Любовь к Мауле оказалась последней в его глупой жизни отрадой, и юноша не мог от неё отказаться. Без Маулы ему было просто незачем жить — но жестокая судьба ухитрилась лишить его и этой радости.
В оранжерее появилась Дайна — точнее, её перевели в эту смену. Малла горько пожалел, что она попала в плен — она доверчиво тянулась к нему, ведь здесь он был единственным близким ей существом. Он решил её защищать, — но она хотела и любви юноши, а этого Малла не мог ей дать. Но Дайна каждый раз смотрела на него страдающими глазами и его охватило сильнейшее замешательство. Донельзя смущенный, он мучился от мыслей, что причиняет ей боль. Но он просто не мог бросить Маулу. Она относилась к нему почти как мать — пока не приходило время любви, заставлявшей юношу забыть обо всем на свете. Потом, когда они отдыхали, усталые, Малла, ободранный, взлохмаченный и почему-то очень довольный, смущенно косился на неё, стыдясь своих необузданных чувств. Но Маула лишь улыбалась ему своими спокойными, темными глазами, которые, казалось, знали всё.
* * *
Юноше невыносимо стыдно было в этом признаваться, но иногда он был рад, что попал в плен к ару и встретился с Маулой. Она всегда была внимательна к нему. Даже его несдержанность в любви её не отталкивала — напротив, она поощряла его к ещё большей. С ней — и когда они занимались любовью, и когда отдыхали, обнявшись — он чувствовал себя свободным и счастливым. Он уже не сомневался, что она — плененная марьют для чувственной любви, и именно поэтому держался с ней гораздо свободнее, чем с остальными. Но она оказалась гораздо умнее его и бесстыдно играла на чувствах юноши, помыкая им — настолько бесстыдно, что, казалось, добивается его сопротивления.
Малла начал ненавидеть её, но всё же уступал каждый раз — снова и снова. Всегда, когда она хотела, он был с ней. Он ненавидел свое тело — и свои желания тоже — но они оказались сильнее его. Он хотел быть с Маулой. Принадлежать ей — даже несмотря на то, что сдержанность и мягкость Дайны в ответ на его грубости вызывали у него чувство глубочайшей вины. Он ненавидел Маулу — и влюбился в неё по уши, разрываясь между отвращением к своей страсти и надеждой испытать это удовольствие вновь... оно просто было слишком сильным. Как и стыд. Перед Дайной и перед самим собой. Именно Дайна вытащила его из замкнутой скорлупы страха, открыв ему огромный мир любви и всех связанных с ней человеческих отношений. Малла помнил этот миг величайшего потрясения, когда понял, что его тоже, оказывается, можно любить. Помнил мгновения осторожных ласк, подаренных ему безо всякой надежды на возвращение, помнил чувства, которые из этого выросли. И он мог вернуть этот долг лишь одним способом — уступить Дайне и избавиться от смятения мучительных чувств.
* * *
Малла не знал, сколько он пробыл бы в сомнениях — но злой случай решил всё за него. Он отдыхал в своей комнатке, — лежать, вытянувшись, после целого дня тяжелой физической работы было невероятным наслаждением — когда его чутких ушей коснулись слабые, едва уловимые в здешнем шуме звуки. Дайна отчаянно звала на помощь.
Маллу словно смерчем вынесло в коридор. Он знал, где живет Дайна — номера на их комнатках и контрольных браслетах совпадали — но, ворвавшись к подруге, увидел лишь её ноги, слабо брыкавшиеся под чьей-то мускулистой спиной. С разбитым в кровь лицом Дайна уже почти не могла сопротивляться.
С неожиданно жестоким хладнокровием он сгреб в кулак кожу на загривке мерзавца, поднял его одним сильным рывком — и, что было сил, ударил о стену. На какое-то мгновение они оказались лицом к лицу, и юноша узнал Насангу — здоровенного, совсем не симпатичного парня, которого боялись все здешние девушки. Почти сразу же опомнившись, Насанга ударил его в поддых — Малла почти успел увернуться и кулак соскользнул по твердым мускулам, но всё равно, было зверски больно.
Откуда-то от пяток поднялась темная волна бешенства. Он как тряпку выбросил Насангу в коридор, но тот тут же сам бросился на него, собираясь свернуть шею. Малла одним гибким движением ускользнул от него и атаковал сам, но Насанга был матерым зверем. Несколько раз он ловил юношу на обманных движениях и боль от ударов обжигала Маллу, как огнем. Но он почти не замечал её, и в глазах Насанги плеснулся страх — рассчетливое, холодное бешенство марьют пугало больше самых диких воплей.
В конце концов, Малла изо всех сил врезал ногой в грудь Насанги — так, что тот отлетел шага на три и врезался спиной в стену. Юноша ощутил, как под ступней ломаются ребра — и это оказалось на удивление противно. Он прижал задохнувшегося Насангу к полу... и одним сильным рывком свернул шею. Когда он, наконец, поднялся, мир вокруг звенел и ускользал куда-то...
В крови, весь ободранный, он повернулся к Дайне. Но девушка не испугалась — в её глазах он увидел тот же темный огонь.
Они вернулись в её комнатку и Малла устало растянулся на полу — все синяки и ссадины горели огнем. Вдруг Дайна оседлала его, сжав его бедра своими. Юноша вскрикнул от неожиданно сильного ощущения, потом попытался её сбросить — и острые зубки девушки впились в его руку. Она решила отблагодарить марьют тем единственным, что имела — собой, и Малла не посмел отвергнуть такой дар. Они обнялись... прижались друг к другу так тесно, что едва могли дышать. Охвативший его мучительный стыд необъяснимо усиливал и без того дикое наслаждение. Он умирал — и это было хорошо...
* * *
С неожиданной, почти панической решимостью он порвал с Маулой. Она была очень недовольна — она не умоляла его, не просила, не настаивала — она просто жестоко, до крови, избила его. Вначале Малла не сопротивлялся, боясь причинить девушке вред — он хорошо знал, на что способен — но скоро совсем обезумел от боли. Маула била его умело и изобретательно — так же изобретательно, как доставляла ему наслаждение. Малла бросился на неё, но через миг оказался на полу, ослепленный ещё более пронзительной болью — он даже не понял, что произошло. Маула гордо удалилась, сопровождаемая одобрительными криками. Она ухитрилась не причинить плененному марьют никакого серьезного вреда — и именно это оказалось для юноши самым обидным.
* * *
Они с Маулой перестали замечать друг друга — но это вовсе не значило, что она игнорировала его. Она никогда не упускала случай пнуть его, дернуть за волосы или причинить боль каким-либо иным способом. Он пытался сопротивляться, но напрасно — каждый раз она ухитрялась застать его врасплох. Беспомощность перед вздорной девчонкой унижала юношу, и он отчаянно злился на неё.
Дней через десять, поняв, что больше не в силах терпеть её издевательств, Малла сам подошел к ней и прямо спросил, зачем она преследует его. Маула явно этого ждала — и не замедлила ответить.
— Ты самый красивый из всех здешних парней. Не говоря уже о том, что ты — самый стойкий, сильный и независимый. Я не могу не любить тебя. Так зачем же ты меня мучаешь? Разве я страдаю меньше Дайны?
Малла удивленно посмотрел на неё.
— Знаешь, непохоже, чтобы ты тут мучилась. Ты сильная, как молодая лошадь, у тебя нет стыда и плен не унижает тебя. Никто не смеет приставать к тебе — и ты даже любишь бить парней. А Дайна совсем не такая.
Маула пропустила его гневный порыв мимо ушей.
— Я знаю, что ты любишь Дайну, ты готов принадлежать ей, ничего не требуя взамен, — но что она может дать тебе? Я давала тебе всё, что могла — и что получила в ответ? Ты не хочешь принимать чью-то любовь, Малла. Ты хочешь отдать себя всего, без остатка. Не спорю — это прекрасное чувство. Но человек, который умеет только просить и брать, мне отвратителен. Нужно быть дураком, чтобы потакать его страсти. Мне кажется, ты не дурак. Но тогда почему, Малла?
