Спасти Ссср ч6

Париж Франция

Тот год был, конечно "веселым годом". Годом, когда чуть не кончилась страна...

Скандал в парижском университете — начавшийся с того что девицам не разрешили приводить парней в женское общежитие — закончился общенациональной забастовкой, баррикадами и уличными боями. При том, экономическое положение страны было очень даже неплохим, закончились многолетние терзающие Францию колониальные войны. Просто родители вдруг обнаружили, что то что важно для них — страна, патриотизм, жалование, карьера — совершенно не важно для их детей. То же самое — происходило на другом конце земного шара, в Сан-Франциско. Только там это было лето любви — а здесь все закончилось погромами и уличными боями.

Кристиан Пруто, молодой жандарм из центра особого назначения в Сатори, проснулся как в армии — точно в шесть утра. Будильник ему не был нужен — он привык.

Дело было в одном из округов, на съемной квартире. Они сняли ее за наличные через доверенного человека — в наши дни жандармам даже квартиру не сдадут. Их было несколько человек, спали они на матрасах. Таких групп было несколько, они патрулировали улицы, разведывали обстановку. Дело шло к всеобщему восстанию — первому со дней Коммуны.

Времени не было. Воды горячей тоже — забастовка. Наскоро ополоснувшись холодной — Пруто влез в одежду, которую не мешало бы постирать, поморщился — но делать было нечего. Весь Париж сейчас вонял, по улицам бегали крысы — мусорщики тоже бастовали.

Не надо бороться за чистоту, надо убирать. С этим — у революционеров были проблемы...

Он перекуривал, когда во двор спустился Николя Шамбер, его напарник. Щелкнул замком машины...

— Поехали.

— Докурю...

Шамбер выругался

— Горячей воды опять нет.

— Говорят, холодная закаливает.

— Да пошли они. Господи, я не принимал душ нормально уже три недели. С тех пор как мы переселились из казарм сюда

— Как и большинство в этом городе...

Пруто отбросил сигарету

— Ладно, двинули. Попробуем найти местечко, где есть горячая вода...

По пути — решили заехать в булочную. Взять кофе и круассаны. Нормальный кофе и свежий хлеб — что-то, что общенациональный протест еще не стер, как хозяйка грязь со стола. Дома — если это можно было назвать домом — они не питались: на кухне царили тараканы. Из-за того что мусор не вывозили — они, как и крысы, расплодились неимоверно. Говорили, что тараканов завезли беженцы из Алжира и бывших колоний.

Выходя из кофейни — Пруто увидел странную сцену — прямо тут, днем, никого не стесняясь, двое уродов схватили двух девушек. Один заталкивал свою жертву в карету скорой, другой держал другую за горло, прижав к столбу прямо рядом с кофейней. На медбратьев они мало походили — скорее на корсиканцев или вообще на арабов. И никто не бежал на помощь, как будто это происходило в самом сердце Алжира, а не здесь, в Париже.

— Подержи!

Ошеломленный громила схватил багет, который ему предложили — а Пруто выплеснул ему горячий кофе в лицо. Громила взвыл от боли и ярости и отпустил девушку — а жандарм, несмотря на то что был килограммов на тридцать легче, со второго удара уложил его в нокаут.

— Эй, ты! Отпустил ее!

Чернявый у кареты скорой обернулся — у него в руке был пистолет.

— Да пошел ты, козел! — нагло ухмыльнулся он

И сделал это зря. Потому что наличие оружия — давало возможность стрелять.

Пруто выстрелил через карман. Они совсем недавно получили новые СмитВессон модели 12, оружие так себе — но в отличие от пистолета позволяет стрелять через карман.

Боевика отбросило, он выпустил девушку, и та бросилась бежать. Из кареты скорой выскочил с пассажирского места еще один боевик — Пруто выстрелил и в него. С обоих сторон захлопали дверцы. За спиной — из машины выскочил напарник с автоматом Узи наготове. Впереди — из Рено высадились трое, в плащах, сильно неуместных посреди парижского лета — и в шляпах. Главным у них был коренастый тип с короткими, щеточкой усами, почти как у Адольфа.

— Стоять!

Пруто выхватил из кобуры подмышкой штатный Браунинг — успел. У этих троих — оказались полицейские значки — флики. Разгребатели уличного дерьма.

— Сами стойте!

— Полиция!

— Мы тоже.

— Хрен вы полиция!

Тот тип с усами щеточкой — выступил вперед

— Ты кто такой, черт возьми?

— А ты кто такой? — спросил Пруто — на флика ты не похож.

— Это с чего?

— Флики не стоят в сторонке, пока тут женщин в машину тащат поразвлечься

— Это не твое дело, сынок

— Ошибаешься, мое. Папаша. Или ты зассал просто?

Старший флик взбесился

— Ты кто такой, сосунок? Я комиссар Рене Фалкайон. Я был в сопротивлении, когда ты пешком под стол ходил!

Пруто плюнул перед собой

— Сопротивление, как же. Ты хуже гестаповцев.

Глаза полицейского сузились

— Что ты сказал, повтори.

— Что слышал. Ты хуже гестаповцев. Они, по крайней мере, были немцами. А ты француз. Свинья поганая!

Возможно, полицейский и выстрелил бы — у него был пистолет, и кстати вряд ли штатный. Но УЗИ в руках Шамбера — сильно понижал шансы фликов выжить. Первый же выстрел — и их всех перережет очередью.

Наконец, полицейский опустил пистолет

— Я тебя запомнил, наглец — процедил он

— Да пошел ты.

Полицейские пошли к своей машине — Рено без опознавательных знаков. Шамбер — следил за ними стволом УЗИ, пока те не уехали.

— Это что за нахрен было — спросил он, когда флики и бандиты, они кстати трогательно помогали друг другу — убрались восвояси.

— Подонки из Службы действия распоясались — сказал Пруто — дерьмо то еще. А эти — уголовка, их прикрывала.

— Ничего себе. У нас будут проблемы.

— Плевать. Они не захотят огласки.

Только тут оба жандарма обратили внимание на девиц. Обе были весьма симпатичными.

— А вы кто такие? Как вас зовут?

— Мы тут квартиру снимаем.

Одна из девушек — бросила на спасителя взгляд, который ... скажем так сильно отличался от простой благодарности

— Мы вас подвезем. Они могут вернуться.

...

— Как вас зовут?

— Меня Колин, а ее Бернадетт — сказала светленькая, самая бойкая из двоих — а вы кто?

— Да так... садитесь.

В машине места было не так много, потому что там на заднем сидении лежал еще один автомат и штурмовой дробовик. Девушки подвинули оружие и сели

— Ничего себе. А вы бандиты?

— Нет, жандармы. Мы вас подвезем — простодушно сказал Шамбер — но вы не бойтесь. Мы не такие как они...

Темненькая нервно усмехнулась

— Надо же. Не все свиньи дерьмо

— А вы что, участвуете в протестах? — спросил Пруто

— Да — ответила Колин — как и все

Вечером — жандармы пришли на квартиру к девицам — те решили отблагодарить их ужином. Ужин плавно перетек в завтрак.

Пруто встречался с Колин пару месяцев, потом они расстались. По ее инициативе — Колин просто не смогла объяснить товарищам по партии, что она спит с жандармом. У Шамбера с Бернадетт все оказалось серьезнее — через три месяца они поженились. Шафером на свадьбе — был Пруто.

16 марта 1986 года

Париж Франция

Продолжение

Знакомство этих двоих людей, Пруто и Фалкайона — происходило из шестьдесят восьмого. Того самого шестьдесят восьмого. Сначала Пруто, тогда уже действовавший в штатском под прикрытием жандарм — устроил перестрелку, чтобы не дать паразитам из "Службы действия" затащить в машину двух девчонок — студенток, под наглые ухмылки полицейских из уголовного отдела, за всем этим наблюдавших. Если бы им это удалось — девиц изнасиловали бы и убили где-то на окраине, таких случаев было немало в те дни. А потом он же — выводил по крышам полицейских из уголовки, после того как протестующие осадили и подожгли здание комиссариата, не давая пожарным тушить огонь.

Веселые тогда были времена.

Потом они еще встречались. Так получилось, что Пруто собрал команду снайперов особого назначения, и в ней оказались, в том числе и бывшие студенты из протестовавших. Да и сам Пруто был довольно левым по взглядам. Фалкайон был комиссаром полиции, крайне правым, действительно бывши партизаном связанным с голлистами. Он был одним из тех, кто держал связь с криминальными кругами, выполнявшими грязную работу.

Потом — на выборах победили левые и Фалкайона попросили из полиции. Он ушел, занимался партийной безопасностью у зятя де Голля, еще какими-то подозрительными делами. Не раз — Пруто видел его фамилию в "странных делах".

Тех, которые почему то никто не хотел расследовать.

А потом и сам Пруто "засыпался" и ему пришлось уйти из спецназа — но его взяли в безопасность Елисейского дворца. И он стал таким как Фалкайон.

Почти таким же.

-... Сиди, комиссар.

— Ты что, парень, проблем хочешь?

— Не больше чем ты.

Двое мужчин — пожилой и помоложе — смерили друг друга взглядами. Потом — Фалкайон процедил

— Что надо?

— Для начала информацию. Что ты знаешь про румын?

Фалкайон выругался

— Что это профессия, а не национальность. Тебе что, больше всех надо?

— Но деньги у них такие же, как и у всех, так?

— О чем это ты?

— Не гони пургу. Все началось при тебе. И при Эксе*, так?

— Так и не понял, к чему ты клонишь.

— К тому, что кое-кто сильно хочет атомную бомбу. Кстати, говорят, что в институте Пупина в Белграде хранится двести килограммов обогащенного урана**. Не знаешь, откуда он там?

...

— Точнее даже не так. Откуда югославы взяли столько сырья для получения такого количества урана?

Фалкайон откинулся на стуле

— Ты блефуешь. У тебя ничего нет.

Пруто усмехнулся

— И правда, у меня ничего нет кроме обрывков сведений и слухов. Но знаешь, если запустить эти слухи в прессу... ты же понимаешь, что если слухи исходят из Елисейского дворца...

Фалкайон побледнел

— Ты не посмеешь. Ты не знаешь, с чем играешь.

— Уберите за собой — резко сказал Пруто — из-за вас Париж превратился в отстойник, кого тут только нет. Поляки, югославы, негры, арабы всех мастей.

Фалкайон покачал головой

— Надо было пристрелить тебя, пока можно было.

— Так и пристрелил бы. Если б смог. Но ты не смог. А сейчас — убери за собой. Румын тут быть не должно. И постарайся все сделать чисто.

С партийным боссом — Фалкайон встретился через час, на берегу Сены. Подувал ветерок, внизу, у самой воды возились, укладываясь спать клошары. Подсвеченный снизу, парил в темноте купол Нотр-Дам-де-Пари.

Не дослушав комиссара, босс выругался

— Сукин сын. Что ему известно?

— Думаю, ничего. Или почти ничего.

...

— Он упоминал Югославию. Туда мы ничего не продавали.

— Тогда в чем проблема?

— В том, что он угрожает подключить прессу. Что бы он не знал, он может натравить их на нас. А тогда много чего всплывет.

Да... всплыть могло многое. В семидесятые — Париж был европейской меккой правых... здесь они держали запасы оружия, залечивали раны, тут можно было вербануться в Иностранный легион. Времена тогда были плохими, в Испании закончилась диктатура, и многим пришлось уезжать, в Италии противостояние левых и правых дошло до вялотекущей войны на городских улицах. Вальнулась диктатура Салазара в Португалии — причем ее свергла собственная же армия, капитаны восстали против полковников и генералов, не желая больше нести бремя империи. Потому в Париже в то время много кто обретался, и понятно, все они получали помощь и поддержку у местных правых, голлистов, к которым примкнули роялисты всех мастей, смирившиеся с тем что монархию во Франции не восстановить. Почти все журналистское сообщество Франции было левым, они не упустили бы возможность свести счеты с теми, кто бил их на баррикадах.

За все рано или поздно приходится платить...

— О чем это ты?

— Я? Да так, ни о чем. Что будем делать?

— Он требует убрать румын?

— Да.

Босс подумал

— Видимо, придется на это пойти

— Но...

— Это трудное решение, но необходимое.

— Если мы будем плясать под дудку коммуняк...

— Выборы в следующем году.

...

— Тогда и посмотрим

* * *

.

Чтобы разобраться с ненужным человеком, во Франции было много мастеров. В том числе и в рядах полиции. После немцев, Индокитая, Алжира — человеческая жизнь как то потеряла здесь свою сакральность. Да и то. Не здесь ли — всего сто с небольшим лет назад толпа истерически орала — на фонарь! И не здесь ли в качестве доказательства верности народу — предлагали выпить... стакан человеческой крови

* * *

...

Но немного подумав, заказчики приняли решение не прибегать к услугам местных головорезов. Дело в том, что за все время начиная с сороковых годов — криминальный мир, терроризм, как левый так и правый, бандитизм и полиция со спецслужбами так плотно пересеклись между собой, что уже нельзя было понять, где условно заканчивается армия и начинается мафия. Этому так же способствовала демократия, когда к власти приходили то правые, то левые — и тащили в спецслужбы и полицию своих "рукастых дружков" с криминальным прошлым

* * *

*.

И потому — комиссар Фалкайон, сменив документы и внешность — сел на скоростной поезд на юг. Туда, где было тепло...

Сошел он на одной из промежуточных станций. Взял такси. В качестве такси — тут были старые Рено-4, которые в Париже уже не встретишь. Остановив машину задолго до нужного места, комиссар расплатился и пошел пешком...

Это уже была территория государства Виши. Государства, которое немцы оставили французам чтобы смягчить их уязвленную гордость, умастить раны. Не получилось. Сопротивление началось практически сразу, в него попали и левые и правые. Никто никому в те годы не доверял, процветали обман и предательство. Немцы, поняв что французы не сдаются, отняли у них и те остатки самостоятельности, которые у них были — но тем самым лишь способствовали притоку в партизаны все новых и новых людей.

Иногда комиссар думал — пошел бы он в сопротивление, если бы знал, чем все кончится? Не факт, не факт...

Еще Наполеон Бонапарт сказал: пока мы воюем в Европе, война остается гражданской. Хотя та же Европа сделала все для свержения корсиканского выскочки, не дала основать династию Бонапартов.

И сейчас Европа — тоже в какой то мере едина. Едина в своем намерении противостоять красной заразе. Американцы, которые в семидесятые только отступали — вновь перешли в наступление. Евроракеты, новые военные базы, новые учения.

В Германии — впервые за два десятилетия — у власти правые, а не левые. Ни в одной европейской стране не случилось революции в прошлом десятилетии — хотя Бог знает, какие усилия пришлось для этого приложить. Мир идет в правильном направлении. Оступается — но идет...

Если бы еще не восторженные левые идиоты типа того мальчишки.

Комиссар свернул на хорошо известную тропинку. Дышалось хорошо, свободно — и земля непривычно чуть пружинила под туфлями. Тут земля, а не асфальт...

— Эй, комиссар!

Комиссар обернулся. На него смотрело ружье.