Великий князь

Экстренно подлечив порядком изношенное сердце монаха, Дмитрий заодно прошелся и по вступившему в пору дряхления организму — после чего решил перевести явно не клеящуюся беседу в легкий допрос. И он время сэкономит, и чересчур нервному монастырскому насельцу меньше тревог достанется!..

— Какого цвета у меня глаза?

Даже и не заметивший спасения свой жизни, Спиридон бросил короткий взгляд из-под кустистых бровей — и провалился в синие омуты. Морщины на лице слегка разгладились, плечи чуть-чуть опустились... Покосившись на приближающегося настоятеля Варлаама, наследник тихонечко вздохнул.

— Ты видел меня до сего дня?

Не дожидаясь, пока прозвучит положительный ответ, царевич уточнил:

— Когда в самый первый раз?

Взирая на окружающий мир "стеклянным" взглядом, инок Спиридон равнодушно-ровным голосом ответил:

— Во время присяги тебе Избранной радой.

Помолчав, шестнадцатилетний государь решил уточнить непонятный момент:

— В каком чине ты тогда пребывал, и как тебя звали?

— Священник московского Благовещенского собора, протопоп Сильвестр.

В этот раз молчание длилось заметно дольше.

— Что делаешь ты в Кирилловой обители?

— Приняв постриг под именем Спиридона, оставлен на монастырском житии.

Повернувшись к настоятелю, синеглазый рюрикович весьма выразительно изогнул брови.

— Разве не должно тебе пребывать в Соловецком монастыре? Кто разрешил отъехать из него в Кириллову обитель?

Как оказалось, никто. Потому что опальный протопоп и не собирался ехать на Соловецкие острова — с молчаливого согласия великого государя Иоанна Васильевича тихо доживая свой век в Кирилло-Белозерской обители.

"Понятно. Если бы не бросил лезть в политику, отец бы его в какой-нибудь уральский скит законопатил — но раз сидит и не высовывается...".

— Отче Варлаам, чем он у тебя занимается?

Прежде чем ответить, настоятель задумчиво огладил густую бороду с редкими нитями седины:

— Ныне "Степенную книгу" переписывает. А так в монастырской либерее много сидит, в иконной мастерской помогает.

Внимательно посмотрев на Варлаама, царевич не стал у него интересоваться, почему это он только сейчас увидел этого любителя книг и икон. И так понятно, что инок Спиридон предпочитал не напоминать о себе лишний раз — особенно царю и его наследнику. Уже теряя прежний интерес, Дмитрий на всякий случай уточнил:

— Увидев меня, ты встревожился и испугался. Чего?

— Воздаяния за грехи.

— Какие именно?

— Повинен в смерти царицы Анастасии и дочки ее Марии...

Онемев, первенец покойной великой княгини замер в легком ступоре. А бывший ближник и духовный наставник царя негромким голосом поведал, как травил царевну и ее мать. Не для того, чтобы они умерли, совсем нет! А для того, чтобы придать своим словам и увещеваниям должную весомость. Ведь одно дело просто стращать молодого правителя божией карой — и совсем другое, когда не прислушивающийся к мудрым советам Иоанн Васильевич получает зримое подтверждение своих ошибок и греховности.

— Государь...

Попытавшийся вмешаться в невольную исповедь, настоятель Варлаам наткнулся на взгляд государя-наследника и тут же отступил.

— Говори дальше!..

Первая смерть случилась из-за усердия мамок-нянек, ухаживающих за царской дочкой — они так бдили, что не было никакой возможности подливать яд мелкими дозами. А когда случай все же представился, то из-за отсутствия должного опыта количество мышьяка оказалось слишком большим для десятимесячной крохи...

"Еще один жадный до власти фанатик!..".

Вторая смерть тоже вышла случайной. Хотя царский наставник Сильвестр и помогающий ему во всем князь Курлятьев-Оболенский уже и приноровились в обращении с отравой, но истощенный частыми родами организм царицы Анастасии попросту не выдержал регулярных "угощений". Свою роль сыграли и болезнь старшего сына, постоянные недомогания и нервное потрясение от большого московского пожара — все это наложилось на действие яда и до срока оборвало жизнь молодой еще женщины.

— Принести все для письма. Быстро!!!

Глаза отчего-то щипало, а грудь ощутимо жгло. Ненависть?.. Нет, всего лишь горечь от нежданной потери и печаль по несбывшемуся.

"У меня могла бы быть старшая сестра".

Два стража черной сотни поднесли ему большую плоскую шкатулку с гладкой крышкой, обтянутой плотным зеленым сукном. Звякнула крышкой встроенная чернильница, шелестнул на зимнем ветру веленевый пергамент — а затем по его выглаженной поверхности побежало золотое перо, выводя темно-синюю вязь новой скорописи.

— Теперь ему. Сильвестр, опиши все, что ты...

"Не так".

Передумав держать столь ценного свидетеля на морозе, Дмитрий распорядился отправить его в тепло, и создать все условия для подробной письменной исповеди — сам же вернулся в храм преподобного Сергия Радонежского в поисках тишины и одиночества. Увы, но во все времена эти вещи для правителей были редкой роскошью, поэтому всего через полчаса уединение младшего государя Московии было безвозвратно нарушено:

— Что, отче? Скажешь, "Не суди, да не судим будешь?"

Старец Зосима, промолчавший всю "беседу", подошел к юноше и мягким жестом вытер след от одинокой слезы.

— Бог ему судия, Митрий. И тебе тоже. Не рви себе душу прошлым, живи днем нынешним и грядущим.

Ткнувшись лбом в высушенную временем ладонь, царевич глухо признался:

— Кто бы знал, чего мне стоило удержать батюшку от большой крови! Уговорить его не мстить огульно всем, кого подозревал. Исподволь смягчить его сердце, чтобы не рубил он головы опальным князьям-боярам, только и могущим что постоянно местничать да склочничать. Отец ведь сразу понял, что матушку отравили!.. Говорил мне, что предают его даже ближники, и что опереться толком и не на кого. Все правдой оказалось...

— Государь.

Отстранившись от Зосимы, наследник престола надел маску ледяного высокомерия, и только после этого обернулся к сотнику черной стражи. Кинул мимолетный взгляд на свиток в его руках, шевельнул соболиной бровью в немом вопросе "Читал?" — и получил такой же незаметный ответ "Как можно?!? И сам не заглядывал, и за другими проследил!..". Одобрительно качнув головой, младший государь Русского царства принял и развернул порядком исписанный пергамент.

"Полюбопытствуем, что там Сильвестр накарябал. Так. И это не забыл? Хорошо".

Увидев, как руки в шелковых перчатках скручивают телячью кожу в тугой рулончик, сотник тут же снял с пояса тул для царских посланий. Вслед за ним пояс полегчал на бронзовую сургучницу, в чашечке которой незамедлительно устроился кусочек ярко-алого сургуча. Полминуты разогрева на огоньке большой свечи (старец Зосима предпочел это "не заметить"), затем жидкую массу вылили в специальное углубление на футляре и ненадолго прижали холодным золотом большого перстня-печатки — оставив на застывшем сургуче четкий оттиск Феникса.

"Адашева посылать нельзя, батюшка может припомнить грехи его покойного дяди. Скопин-Шуйский тоже не подходит. Бутурлин?".

— Мстиславского ко мне.

Вручив мемуары инока Спиридона появившемуся княжичу, его хмурый господин повелел как можно быстрее доставить великому государю "радостную весть".

— Петр Лукич, отряди-ка ты с Федькой десяток воев.

Жилистый боярин прямо не сходя со своего места организовал охрану-сопровождение ближнику молодого государя — всего-то парой жестов и дюжиной слов.

— Старицкого ко мне.

Едва заметно кивнув троюродному брату, Дмитрий тихо приказал:

— Поручаю тебе доставить великого изменщика и подлого детоубийцу Спирьку в Москву, дабы мог он держать ответ за деяния свои перед батюшкой и митрополитом Филиппом.

— Государь, позволь спросить? Больно квелый этот монашек...

— Я погрузил его в особый вид сна, поэтому хлопот в пути сей головник не доставит. В себя его приведет Дивеева.

Чуть повысив голос, царственный богомолец опять убавил количество своих охранников:

— Петр Лукич, отряди с Василием четыре десятка стражи.

Коротко перекрестившись на иконы, молодой правитель вышел из храма прочь, подставив лицо под резкие порывы зимнего ветра. Прикрыл глаза и глубоко вздохнул, ощущая как поток студеного воздуха походя разметал тяжелые пряди серебряных волос...

— Гонец от Великого государя!!!

Ожидая, пока замученный долгой скачкой вестник спешится у поредевшей цепочки охраны, Дмитрий склонился к уху Зосимы:

— У Сильвестра есть сын Анфим.

Старец согласно сомкнул веки.

— Если хочет жить, то пусть бросает все и бежит прочь из царства отца моего.

Проводив взглядом "вспомнившего о неотложных делах" девяностолетнего монастырского насельца, царевич повернулся обратно — заодно почувствовав легкое смятение настоятеля Варлаама, которого явно мучил какой-то вопрос.

"Знаю, что тебя тревожит — не скажется ли произошедшее на моем отношении к Кирилло-Белозерской обители?..".

Пошатывающийся от усталости гонец наконец-то завершил свой нелегкий путь. Хрустнула печать с Единорогом, затем с легким звуком распался на две половинки тул, и под лучами закатного солнца развернулась грамотка с отеческим посланием. Довольно коротким — Иоанн Васильевич извещал сына-соправителя о том, что по его душу из Литвы прибыло Великое посольство. Не просто так, конечно, а с предложением великокняжеского венца и прилагающегося к нему трона. Посему любящий отец приказывал своему старшенькому как можно быстрее возвращаться в Москву — пока литовская шляхта и магнатерия не устали ждать своего будущего государя.

"Отдохнул, называется!.. Ладно, не будем зажимать праздник для простых людей".

Отдав письмо подручнику Салтыкову, и повелев прочитать его вслух, Дмитрий получил в ответ многоголосый рев восторга — в котором почти потерялись энергичные распоряжения настоятеля Варлаама об организации благодарственной службы в Успенском соборе.

"Вот я тебе сейчас твою радость-то подпорчу!.."

— Поистине святое место Кириллов монастырь. Только в нем мне могла открыться простая, и в то же время сложная для понимания истина — что священники суть обычные люди, и тако же, как и остальные обуреваемы страстями. Архиепископ Пимен невиновных людей на правеж и казнь отправлял, да батюшку моего постоянно обманывал. Протопоп Сильвестр ради власти убивал и опять же обманывал... И ведь им в делах их неправедных и обеты священства не помешали, и заповеди не остановили. Что скажешь, Варлаам?

Глава 10

— Несут! Регалии несут!..

В первый майский день года семь тысяч семьдесят восьмого от Сотворения мира улицы Вильны были переполнены празднично разодетой шляхтой, горожанами и даже крестьянами. Кто только не прибыл в стольный град Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского! Комнаты в постоялых дворах и трактирах брались чуть ли не штурмами, дворцы магнатерии были переполнены родовитыми гостями... А уж какое столпотворение было в храме Пресвятой Троицы!

— А кто это с Гедиминовой шапкой шествует? Кто таков?

— То духовник Димитрия Иоанновича. А позади него...

— Тиш-ше!..

Стены церкви, где Великое княжество обретало нового государя (а заодно и новую династию на троне), задрапировали благородным пурпуром и бело-золотыми полотнищами. Застелили красным подход к царским вратам алтаря , установили два вызолоченных стульца — для Великого князя и митрополита. Расстелили от стульев и до алтаря дорожку из бархата и камки, означая путь, по которому пойдет молодой правитель. Пышно украсили аналой, на который поставили золотой поднос с инсигниями — великокняжеским венцом, мечом, крестом и скипетром.

— Идут! Ведут!!!

Заволновалось людское море, зашумело многоголосьем — и умолкло в почтении, наблюдая величественную процессию, направляющуюся в храм. Впереди всех шел отец Мелетий, окропляя святой водой путь своего духовного сына; за ним шествовал сам будущий Великий князь, подпираемый сзади Василием Старицким, как своим ближайшим родственником; ну а за ними следовали и остальные участники предстоящей церемонии, тщательно соблюдающие свои места согласно знатности и родовитости.

— Государю Димитрию Иоанновичу многие лета!..

Трижды провозгласив чествование, поддержанное хоровым пением, диакон уступил место митрополиту Киевскому, Галицкому и всея Руси Ионе. Благословение, затем общий молебен... Архипастырь литовский вел службу очень прочувствованно, да и сам был весьма воодушевлен — в отличие от остального клира, озабоченного скорыми переменами. При Ягеллонах епископы западнорусской православной церкви имели определенную самостоятельность, их глава поставлялся в сан константинопольскими патриархами, и соперничал с митрополитом московским за право добавлять к своему титулу сакральную приставку "и всея Руси". При московских же Рюриковичах сохранение прежней независимости было под большим сомнением. Н-да!.. Одно только утешало литовских иерархов — положение католиков и протестантов было еще хуже. Особенно если вспомнить все слухи о набожности царевича Димитрия, и дарованной ему благодати целения. Все же, что ни говори, а епископы тоже люди — и смотреть на суету папежников и тщетность их усилий им было приятно.

— Пресекновением рода прежних Великих князей Литовских, яко же ради сохранения мира и единства, был избран достойнейший из достойных, именем...

Усевшись после молебна на стульцы, первенец царя московского и киевский митрополит по очереди начали говорить — в полной тишине и внимании. Для начала владыко Иона на всякий случай разъяснил присутствующим, зачем они все здесь собрались. Затем его собеседник милостиво согласился занять опустевший трон и принять "на рамена свои" все тяготы правления — после чего архипастырь и подвел итог их неспешной беседе, путем провозглашения шестнадцатилетнего юноши новым Великим князем Литовским, Русским и Жмудским.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!!!

После обряда миропомазания по храму прокатилась слабая, но вместе с тем прекрасно ощущаемая волна благодати. С каждой регалией, возлагаемой на сереброволосого правителя, она становилась все сильнее и отчетливее — пока все присутствующие не впали в молитвенный экстаз. Часть родовитых преклонили колени, знатные литвинки не удержали слез — а давление благодати Господней все нарастало, несло уже не только блаженство, но и боль. После принятия меча из рук великого маршалка все разом прекратилось, оставив после себя странное сожаление и непонятную тоску... Ненадолго. Стоило владыке Ионе отвести Великого князя к тумбообразному резному трону, накрытому парчой, усадить в него и подать скипетр — как всех присутствующих придавило еще сильнее. Точнее сказать, почти всех: боярыня Дубцова Евдокия Фоминишна, жена сотника черной стражи и по совместительству личная челядинка синеглазого властителя, никакого давления не ощущала. Касания ласкового ветерка, и не более того — ну, разве что в последний раз ощутимо потеплел массивный рубиновый браслет на ее тонком запястье.

— Возрадуемся же, и возблагодарим...

Надо сказать, что хотя статная красавица и разделяла окутавший всех и каждого благоговейный восторг, вместе с тем она умудрялась размышлять и на иные темы. Например, успела сравнить канон венчания на великокняжеский престол в Троицком храме с тем, который проводили при миропомазании ее соколика в младшие соправители Русского царства — чисто по-женски решив, что в московском Успенском соборе все было красивее и торжественнее. Еще Авдотья мимоходом вздохнула о тех заботах, что свалились на нее в связи с переездом из уютных теремных покоев Кремля в холодные палаты Большого дворца Великих князей Литовских . Вот уж правду говорят, что один переезд равен двум пожарам!.. Старая дворцовая челядь, прислуживающая еще Сигизмунду Августу и его властной матушке королеве Бонне, по большей части осталась на своих местах — полностью сменили только поваров, ключников и стражу...