Биография Толкина

Прекращение регулярного общения Толкина с Льюисом в середине пятидесятых годов ознаменовало конец "клубного" периода его жизни, начавшегося с Ч.К.О.Б. и достигшего расцвета при Инклингах. С этого времени и до конца жизни Толкин, по существу, жил нелюдимом и большую часть времени проводил дома. Отчасти это было вызвано заботой о здоровье и благополучии Эдит. Ее хромота усиливалась с каждым годом, да еще прибавились мучения от постоянного расстройства желудка. Толкин чувствовал своим долгом проводить с женой как можно больше времени. Но такая перемена в его жизни была в какойто степени постепенным уходом от общества, в котором он жил, работал и общался в течение сорока лет. Оксфорд как таковой изменялся, и толкинское поколение уступало место людям новой формации менее последовательным, менее дружелюбным и, конечно же, менее религиозным.

В своей прощальной речи, произнесенной в битком набитом зале Мертоновского колледжа в конце своего последнего летнего триместра, Толкин коснулся некоторых перемен подобного рода. Он отпустил ряд язвительных замечаний по поводу роста внимания к научно-исследовательской работе аспирантов, которую он охарактеризовал как "вырождение настоящей любознательности и энтузиазма и превращение их в "плановую экономику", в рамках которой масса времени, выделенного на исследования, теряется попусту и приносит результаты в виде колбасы того размера и сорта, что предписывает наша собственная поваренная книга'. Но закончил он эту речь не обсуждением университетских проблем, а цитатой из своей прощальной песни на эльфийском "Намариэ". В конце концов, отдав университету сорок лет жизни, бывший профессор с нетерпением ждал того часа, когда он сможет все свое время посвятить легендам, а в особенности завершению "Сильмариллиона". К этому моменту "Аллен и Анвин" живо заинтересовалось книгой и ожидало ее вот уже несколько лет.

Дом на Сэндфилд-род был не лучшим местом для жизни на пенсии. Толкин прожил там уже шесть лет и знал все его неудобства. И все же он, вероятно, не ожидал такого чувства изолированности, которое появилось при прекращении каждодневной работы в колледже. Дом находился в двух милях от центра Оксфорда, ближайшая остановка автобуса была слишком далеко, чтобы Эдит могла добраться до нее без особых усилий. Значит, для каждой поездки в Оксфорд или Хедингтон приходилось брать такси. К тому же друзья звонили не так часто, как это бывало, когда Толкины жили в центре. Что касается родственников, то Кристофер со своей женой Фейс часто навещали стариков; Фейс, будучи скульптором, вылепила бюст своего свекра, а факультет английского языка преподнес его Толкину при уходе на пенсию. Позднее Толкин сделал с него бронзовую отливку за свой счет. Она была установлена в факультетской библиотеке. Но в то время Кристофер был лектором в Новом колледже (позднее он вошел в его Совет), и у него хватало собственных забот. Джон был занят в своем приходе в Стаффордшире, а Майкл преподавал в Центральных графствах и мог лишь изредка заезжать вместе с семьей (у него были сын и двое дочерей). Присцилла в то время снова переехала в Оксфорд и работала в службе надзора за условно осужденными. С родителями она виделась довольно часто, хотя жила на другом конце города и часто была занята.

Контакты Толкина с университетом свелись к нерегулярным визитам Элистера Кэмпбелла, специалиста по англо-саксонскому языку, заменившего Чарльза Ренна, да обедам с бывшим учеником Норманом Дэвисом, новоиспеченным профессором английского языка и литературы в Мертоновском колледже. Вскоре супружеская чета Дэвисов поняла, что такого рода трапезы — важная часть жизни Толкинов, возможность освобождения от рутины домашнего заточения на Сэндфилд-род. Каждую неделю Дэвисы звонили и предлагали совместную поездку в излюбленную (на данный момент) провинциальную гостиницу. Ни одна из них не пользовалась благосклонностью Толкинов в течение долгого времени. Поводами для перемены места были: недостатки кухни, сумма счета или необходимость добираться по новой дороге, испортившей пейзаж. В гостинице они начинали с легкого аперитива — Эдит нашла, что коньяк не вредит ее пищеварению — а далее следовал хороший завтрак без ограничений в винах. Во время завтрака Лина Дэвис беседовала с Эдит, к которой чувствовала большую симпатию, а мужчины вели собственный разговор. Но помимо встреч подобного рода и визитов родственников общественной жизни у Толкинов почти не было.

В 1963 году Эксетеровский колледж избрал Толкина почетным членом Совета, потом и Мертоновский колледж почтил своего старого сотрудника званием заслуженного члена Совета. Но он редко принимал приглашения на обеды, а если когда и обедал, то ел мало, подозревая поваров в недобрых намерениях. Все приглашения на обед отклонялись, если Присцилла или кто-то из друзей не мог составить Эдит компанию на вечер. Забота о ее здоровье всегда была для Рональда на первом плане.

Сразу после ухода на пенсию возникла масса домашних дел. Необходимо было вывезти все книги из кабинета в колледже и разместить их дома, а так как кабинет (он же спальня) дома на Сэндфилд-род был и без того переполнен, хозяин решил превратить пустующий из-за отсутствия машины гараж в библиотеку-приемную. Перевозка книг потребовала нескольких месяцев и не пошла на пользу Толкину, который стал жаловаться на прострел. Но в конце концов все стало на свои места, и можно было начинать основную работу по пересмотру и завершению "Сильмариллиона".

Привычка к основательности потребовала, как легко ожидать, полной переделки всей композиции. Великий труд начался. В нем принимала участие нанятая на неполный рабочий день секретарша Элизабет Ламсден. Как и ее предшественницы Наоми Колльер и Филлис Дженкинсон, она вскоре подружилась и с профессором, и с его супругой. Но работа только-только начала продвигаться, как ее пришлось прервать: пришли гранки "Анкрене Виссе", задержавшиеся из-за забастовки печатников. С неохотой Толкин отставил мифологию и пустился править текст из двухсот двадцати двух страниц на средневековом английском с большим количеством сносок. Покончив с этой работой, он уже хотел вернуться к тому, что называл своим "настоящим делом", но решил, что завершение "Сильмариллиона" может и подождать, а раньше надо бы отредактировать переводы "Сэра Гавейна" и "Жемчужины", да еще написать по требованию издателя предисловие к ним. Но ему не удалось закончить ни того, ни другого, поскольку издательство "Аллен и Анвин" попросило пересмотреть лекцию "О волшебных сказках", которую собиралось напечатать вместе с "Листом работы Мелкина". Таким образом, появился целый ряд препятствий, не дававший завершить работу, и это все больше и больше расстраивало Толкина.

Очень много времени уходило просто на ведение корреспонденции. Письма от читателей шли потоком. В них содержались просьбы, замечания, требования разъяснить то-то и то-то в книгах. Ни одно из писем Толкин не считал пустяком, особенно если отправитель был ребенком или человеком старше его самого. Иногда ему случалось составить два или три варианта ответа и, не считая удовлетворительным ни один из них, не ответить вовсе. Бывало и так, что ответ был подготовлен, но потерян, и тогда Толкин часами копался в гараже или в кабинете, пока пропажа не отыскивалась. Порою поиски обнаруживали совершенно неожиданные вещи: забытое письмо, неоконченную легенду, и он мог, забыв все, усесться и начать писать (или переписывать) найденное. И так уходили целые дни.

Очень его радовали просьбы читателей разрешить назвать дом, или любимое домашнее животное, или даже ребенка в честь какого-то географического названия или персонажа книг. Толкин был твердо убежден, что об этом надлежит именно просить, и рассердился, когда без его разрешения подводное крыло назвали "Светозар" (кличка коня, на котором ездил Гэндальф). Те же, кто присылал подобные просьбы, иной раз получали неожиданные ответы: так, одному скотоводу из Джерси, который просил разрешения назвать быка Ривенделлом, Толкин ответил, что "бык" в переводе на эльфийский звучит как "мундо" и предложил в качестве клички быка целый ряд производных от этого слова. Уже отправив это письмо, Толкин взялся за разработку этимологии слова "мундо" — раньше этот вопрос не поднимался.

Поскольку дела такого рода требовали все больше и больше времени, на работу над "Сильмариллионом" его оставалось очень мало. И все же Толкин старался, как мог. Возможно, на этот раз ему бы и удалось довести работу до запуска в печать, если бы он мог заставить себя работать регулярно. Но большую часть времени он раскладывал пасьянсы, часто засиживаясь заполночь. Это была его многолетняя привычка; он сам многое изобретал в этой области и с радостью демонстрировал свои пасьянсы другим любителям. Конечно, над этим приходилось долго думать. Хотя время, проведенное над картами, уходило попусту, все же именно таким способом он проводил досуг. Порою целыми днями он рисовал причудливые картинки на старых газетах, решая кроссворды. Эти картинки, понятно, перекочевывали на страницы рукописей и становились эльфийскими гербами, нуменорскими гобеленами или набросками экзотических растений с названиями на куэниа или синдарин. Поначалу это его развлекало, потом становилось стыдно за брошенную работу, он пытался сесть за стол, а тут как раз звонил телефон, или Эдит звала составить ей компанию в магазин за покупками, или приходил друг на чашку чая, и в результате за целый день ничего толком не делалось.

Таким образом, частично Толкин сам был виноват в том, что делал не очень много. Это вызывало подавленность, а она отнюдь не способствовала плодотворной работе. К этому присоединялось ощущение монотонности и тусклости жизни. Он писал: "Дни кажутся пустыми, и я не могу ни на чем сосредоточиться. В этом заключении жизнь кажется такой постылой'.

Особой причиной для ощущения заброшенности было отсутствие мужской компании. Его старый друг и врач Р.Э. Говард (член клуба Инклингов), будучи соседом и католиком, часто сиживал рядом с ним на воскресном богослужении. Их беседы по пути из церкви домой были существенной частью жизни профессора в отставке, но порою они заканчивались лишь приступом ностальгии.

К.С. Льюис умер 22 ноября 1963 года в возрасте шестидесяти четырех лет.

Через несколько дней Толкин написал дочери Присцилле: "Вот я чувствую то, что и должен чувствовать в моем возрасте: как старое дерево, теряющее один за другим все листья; ощущение, как будто топором рубят под корень'.

Толкина просили написать некролог — он отказался, отклонив также предложение участвовать в памятном издании. И все же он много часов сидел в размышлении над последней книгой Льюиса "Письма Малькольму, большей частью о молитвах".

Вскоре после смерти Льюиса Толкин снова стал вести дневник, чего не делал уже много лет. Кстати, это был удобный случай для использования изобретенного им алфавита, который его создатель назвал "новоанглийским". В примечании было указано, что целью изобретения было улучшение "дурацкого алфавита, придуманного теми, кто дерется из-за денег с этим полоумным Шоу ". Одни знаки этого алфавита были обычными латинскими буквами (хотя и с другим звучанием), другие международными обозначениями фонем, третьи знаками алфавита Феанора. Этот алфавит применялся в дневнике для особо важных записей. В этом дневнике, как и во всех других, список скорбей был куда длиннее списка радостей, из чего можно было бы составить не вполне адекватное представление о жизни на Сэндфилд-род. Однако из записей можно представить себе всю непроглядность тоски, в которую Толкину случалось погружаться. В один из таких моментов он написал: "Жизнь сера и тускла. Я ничего не могу сделать, находясь между угасанием, усталостью от однообразия (заключен в своем доме), тревогой и смятением. Что мне предстоит? Исчезнуть бесследно в отеле, богадельне, клубе без книг, общения, бесед? Господи, помоги мне!"

Депрессия оказалась плодотворной, что для Толкина вовсе не было редкостью. Именно в разгар отчаяния от неудачи в попытке завершить "Властелина Колец" появился "Лист работы Мелкина" и точно так же в тревоге от будущего и от приближающейся старости был написан "Кузнец из Большого Вуттона".

Сказка появилась необычным путем. Американский издатель попросил написать предисловие к новому изданию "Золотого ключа" Джорджа Макдональда. Обычно в таких случаях Толкин отвечал отказом, но на этот раз почему-то согласился. Он сел за работу в конце января 1965 года, будучи в особенно мрачном расположении духа. Книга Макдональда показалась ему много хуже, чем прежде; он заметил, что она "скверно написанная, несвязная и плохая, хотя есть и запоминающиеся места". Толкин вообще не разделял льюисовского преклонения перед Макдональдом. Серию книг про Курда он любил, но большинство сочинений Макдональда отвергал из-за моралистского и аллегорического содержания. Несмотря на такое отношение к самой вещи, Толкин как следует взялся за труд (что опять-таки часто случалось), как если бы его завершение являлось доказательством сохранения способности работать. Он начал объяснять молодому читателю, которому адресовалась книга, значения термина "волшебная страна".

Волшебная страна могущественна. Даже плохой автор от нее не уйдет. Он, вероятно, составит книгу из кусочков древних сказаний или чего-то подобного, что он сам чуть помнит, а они могут быть настолько велики, что не в его силах будет их испортить или принизить. Иные могут именно в такой дурацкой книге впервые встретиться с этими сказаниями, увидеть отблеск волшебства и направиться по истинному пути. Это может быть изложено в сказке вроде следующей. Жил-был повар, и задумал он сделать пирог для детского праздника. Главная его забота была в том, чтобы пирог был слаще...

Предполагалось, что сказка уложится в несколько абзацев. Но она тянулась и тянулась, пока вдруг автор не осознал, что пишет историю собственной жизни, которую нужно издать отдельно. В первом варианте вещь именовалась "Великий Пирог", но вскоре получила название "Кузнец из Большого Вуттона". А предисловие к Макдональду так и не было написано.

"Кузнец" был необычен в двух отношениях. Во-первых, он был напечатан на машинке (чего Толкин обыкновенно не делал), во-вторых, сказка была сознательно и тесно связана с самим автором, который назвал ее "историей старика, наполненной предчувствием тяжелой потери". Однажды он сказал, что сказка "написана с большим чувством, отчасти проистекавшим от испытанного автором ощущения тяжелой потери по причине жизни на пенсии и от приближения старости'. Как и Кузнец (деревенский мальчишка, проглотивший звезду и тем обретший пропуск в Волшебную страну), Толкин в своем воображении долго скитался в таинственных краях, но теперь, ощущая приближение конца, он знал, что скоро предстоит расставание с его собственной звездой — воображением. И эта сказка стала самым последним произведением.

Вскоре после завершения сказки Толкин показал ее Райнеру Анвину. Тому вещь очень понравилась, но он посчитал, что хорошо бы к ней подобрать что-то еще, тогда составилась бы полновесная книга. Но потом "Аллен и Анвин" решило издать сказку отдельно, и в течение 1967 года она вышла в Британии и Америке с иллюстрациями Полины Бэйнс. "Кузнец из Большого Вуттона" был, в общем, хорошо принят критикой, хотя ни один рецензент не понял ни его личностного содержания, ни того, что в сказке содержится аллегория (что для Толкина вообще-то не характерно). Сам он написал об этом так: "В Волшебной стране, существование которой вне наших мыслей признается, нет аллегории. В части Человека какие-то следы аллегории присутствуют, что мне кажется очевидным, хотя ни читатели, ни критики пока к ним не обращались. Как обычно, в вещи нет "религии", но Мастер Повар, Чертог и прочее довольно прозрачный (с элементом сатиры) намек на деревенскую церковь и деревенского священника: их труд неуклонно вырождается и теряет все признаки "искусства" превращается просто в процесс еды и питья: последние следы чего-то "иного", что остается в детях.