Игры в вечность

Дурак тогда был, ой и дурак, молодой! Не понимал, что нельзя. Сейчас-то что говорить, внуки уже. Но тогда... Тогда мне не было дела, тогда я готов был пойти за ней на край света... да я и сейчас готов.

Жена-хайдарка... И пусть границу, эту быструю, своевольную Саврангу, можно не задумываясь перейти вброд, настоящая граница — она не здесь. Акнара отчетливо понимала это уже тогда, а я... Тогда я не понимал.

Война. По разные стороны.

Она стирала белье, стоя по колено в воде, заткнув за пояс подол. Гибкая, стройная, черные кудри перехвачены алой лентой. И я невольно залюбовался ею. Акнара, казалось, не замечала меня, и лишь закончив работу, подняла насмешливые глаза.

— Насмотрелся? — весело поинтересовалась она, — и что скажешь?

Я вздрогнул от неожиданности, а она рассмеялась звонко, словно весенняя капель. Ничуть не смущаясь, Акнара смотрела на меня, уперев ручку в бок, чуть склонив голову, разглядывала. В тот самый момент я и понял, что не нужно мне ничего в мире, кроме нее одной.

— Ты ведь Менкар, с маяка? — спросила она, — я думала, что ты старше.

Наверное я начал краснеть под ее взглядом, потому что она снова рассмеялась. Потом мы болтали о чем-то, стоя по колено в реке, и я даже не замечал как вода заливается в новые сапоги. Мы болтали, а когда я предложил проводить ее домой, Акнара вдруг схватила свою корзину с бельем, и упорхнула словно пташка.

Помнится, тогда я не мог понять, и всю ночь не спал, ломая голову — уж не обидел ли чем. Но, конечно, придумать ничего не мог.

Я приходил к реке, к тому самому месту, и ждал, надеясь увидеть ее снова. И однажды, уже под вечер, увидел ее в компании подруг. Тогда она сделал вид, что не заметила меня, или не узнала, поспешила пройти мимо. А я не знал, что и подумать.

— Нам не стоит встречаться, — сказала она, устраиваясь у меня на плече.

Мы лежали в траве, и словно не было ничего вокруг. Только мы и небо. Весь мир словно перестал существовать. Ее волосы сладко пахли земляникой, столько лет прошло, а я все помню.

— Почему не стоит? Что в этом плохого? Я хочу пойти к твоему отцу просить тебя в жены.

— Нет! — Акнара почти вскрикнула и разом села. Ее губы дрожали, а на глаза наворачивались слезы, — не надо, прошу тебя.

Я не понял тогда, она пыталась объяснить, но я наверное не просто не хотел понимать. Таким несущественным, таким глупым мне это казалось тогда.

Очень доходчиво мне все объяснил Джаш, после чего я долго ходил со сломанным носом и разбитой губой. Он сказал тогда, чтоб я и близко не подходил ни к Акнаре, ни к другим хайдарским девушкам. Чтоб выбирал бабу из своих, так и сказал... Еще сказал — свернет шею, без всяких разговоров.

Почему-то так и не свернул.

Мне предлагали вернуться. Меня звали в Аннумгун. Я так хотел уехать...

Но разве я мог?

Несмотря ни на что, она стала моей, иначе и быть не могло. Я твердо знал, что так будет, я так решил. Джаш всегда говорил — нужно верить, и идти вперед. Я верил и шел. Мы любили друг друга, а то, что все против нас — мне было плевать.

Мы прожили вместе уже почти двадцать семь лет. У нас родилось четверо сыновей и дочь, прекрасная, как ее мать. Все это время жизнь была проста и размеренна для меня, я и думать забыл о том, чтобы покинуть Айдарику, ставшую мне домом. Даже звон далеких войн переставал тревожить былые юношеские мечты, когда я смотрел как моя любимая стряпает на кухне пироги.

Наверное, я просто был счастлив здесь.

Но если бы я знал!

Если б знал, смог бы я запретить старшему сыну, Наиру, взять жену с той стороны? Смог бы я помешать младшему, Этане, уйти в пастухи к своему дяде?

Даже если бы знал, что бы я смог сделать?

Да.

По разные стороны. Война.

Скоро сюда придут аннумгунские корабли. А гордые хайдары снова встанут стеной, как один, на защиту своей земли. И Джаш. Джайаруш иту-Немейлаш ками-ит-Файхар, син-эке.

Очень боюсь, что и мои сыновья... Наир иту-Менкар, Этана иту-Менкар ками-Акургаль.

Наших на Айдарике — полторы сотни солдат, простых солдат, у которых как правило что-то не задалось, вроде меня. Нас отослали подальше, чтоб не мешали. Хайдаров — вдесятеро больше, пастухов. Вот таких же босых, прокопченных на солнце пастухов, командовавших войсками под каким-нибудь Элоем. Я только потом узнал — что здесь за пастухи. Я видел, как Джаш уезжал иногда на год-два, и возвращался с новыми шрамами. Не он один уезжал.

Все они знали, что так будет. Они ждали.

А Аннумгун не ждал, решив когда надо — просто прислать корабли. Мы здесь — так.

* * *

— Цыпа-цыпа-цыпа.

Сижу у реки, кормлю демонов свежей сладкой булкой. Они крутятся, удивленно поглядывая на меня бусинками глаз — вечер ведь, а я с угощением пришел. Надо с утра. Но они не отказываются. Рожки мохнатые, бока пятнистые... Тонкие желтые листочки несутся мимо.

Шаги за спиной.

Не хочу оборачиваться, не хочу знать.

— Менкар...

Джаш хочет что-то сказать, но у него не выходит, он тяжело пыхтит и садится рядом.

— Наши там... — пробует снова, но голос подводит.

Я не тороплю. Наверно, я и так все понимаю, мне не нужны его слова.

Ему тоже тяжело. Ему за пятьдесят, и седина в волосах. И он мой друг, уже много лет.

Но старый шамшер висит на боку. Я хорошо помню эту саблю, ее узкий клинок, ее удобную рукоять с темляком, ее ножны из черешни, покрытые мягкой кожей — однажды я держал ее в руках — такое сложно забыть. Она умеет лишь побеждать и не знает пощады в бою. Джаш готов. Джайаруш. Он воин. Нет, он — бог войны! Он победит, иначе и быть не может. А я...

Я хранитель маяка. Указывающий путь.

Я вздыхаю.

— Тебе лучше уехать, — в конце-концов говорит он. — Когда придут ваши корабли, я буду убивать каждого аннумгунца, что ступит на нашу землю.

— Я больше не аннумгунец, — говорю я.

— Ты хочешь перейти на нашу сторону?

Его глаза впиваются в меня, пронзая насквозь.

— Нет, — говорю я, — не хочу.

Глаза чуть теплеют.

— Это хорошо, — говорит он. — Иначе я бы перестал тебя уважать.

Я бы и сам перестал. Стар я для этого.

Тихо так. Небольшая заводь, вода словно зеркало, и облака в ней плывут так же неспешно, как и наверху. Вот еще тонкокрылая стрекоза пронеслась, едва не задев плечо.

Демоны осторожно поглядывают на меня с глубины.

— Твои сыновья с нами, — говорит Джаш, смотрит в сторону.

Я киваю. Я всегда знал, что так будет.

— Ты уедешь?

— Наверно уеду, — говорю я.

— Надо бы уехать, — говорю я.

Вздыхаю, оглядываюсь по сторонам.

— Нет, я останусь, — говорю наконец.

Джаш смотрит на меня, качает головой. Он, конечно, тоже это знал.

— Ну, как я уеду? У меня ведь дом, жена, дети... внуки уже... Куда мне уезжать?

Я бы уехал, если бы был один. Я бы уехал, будь у меня другая жена. Я уже не молодой, хромой хранитель маяка, меня бы отпустили. Зачем я им? И я бы вернулся домой.

Теперь не вернусь.

— Ты будешь стоять в стороне и смотреть, кто победит?

Вопрос? Усмешка?

Маленький тихий остров, совсем маленький и совсем тихий. Пусть бы так было всегда.

Пусть будет.

Ты же сам учил меня, син-эке — главное верить. Ты всегда верил в победу, и всегда побеждал врагов. И воины твои не знали страха, и рука твоя не знала усталости.

Я давно уже верю только в тишину и покой.

Тихо... осенний туман медленно подбирается к Айдарике. Иди скорей. Иди сюда.

Я встал тогда, пошел. Затушил маяк.

— Без маяка в тумане им не найти остров! — сказал громко. От всего сердца сказал. Я знал, что так будет.

Надо мной смеялись. Долго смеялись.

Пять лет смеялись, потом надоело.

Это мой маяк. И его бог.

Он укажет путь, и он не пустит. Я так сказал.

Кораблей не было. Вообще. Ни одного больше. Даже старого Агги я больше не видел... что ж, я сам хотел.

Говорят, Айдарика просто исчезла, остался только туман.

Еще говорят — в тумане видели огромных рогатых демонов с пятнистыми боками. Они жутко воют из глубины, пугают, плещутся в волнах. И корабли осторожно проходят мимо.

Прости, Джаш, ты больше не попадешь ни на одну войну. Я так решил.

Я решил остаться.

Только поля, усыпанные стадами лохматых коз и каменистые склоны, поросшие багряником, еще желтоглазые кувшинки и пугливый ракитник, дрожащий на ветру.

А я сижу по вечерам на причале, где раньше стояли корабли.

— Цыпа-цыпа.