перекресток одиночества 2

"Блистающая гора", она же Марья Павловна, сухонькая старушка невероятных древних лет, но переполненная сумасшедшей энергией, порой бродящая по лесу сутки напролет и притаскивающая на своем горбу под три десятка кило грибов, бабушкой моей очень уважалась. Только бабушка — и я — и знали секрет Марьи Павловны, что была коренной москвичкой, род вела из аристократии, а потом интеллигенции, все последние предки сплошь профессора маститые. И у ней самой дипломов красных тьма. И преподавала она в элитных высших заведениях канувшего в лету СССР. В деревню она ушла сама. Но сначала попала в немилость у каких-то партийных верхов, была отправлена преподавать в окраинную жаркую республику, где стремительно строился промышленный городок. Пробыв в песках пару лет, тяжело заболев, намучившись с теми, кому на получение новых знаний было плевать, Марья Павловна в ответ тоже плюнула на все, покинула занимаемую должность, партию и все остальное, вернулась в Россию и здесь забилась в глухой деревенский угол, где быстро поправилась, ожила и поняла — а к черту это все. Ей здесь куда отрадней и спокойней. И прожить легко — для начала устроилась библиотекарем в областном центре, где при устройстве на работу положила на стол такие документы, что у всего тамошнего начальства шары на лбы полезли и в зобу сперло. Получила кривенький домишко в постоянное пользование, решительно отказалась от преподавания в местной школе, но с удовольствием проводила частные занятия для тех ребятишек, что пришлись ей по душе. Так "блистающая гора" замаскированная под "яму затхлую" и прожила остаток жизни в деревне, умерев за три года до моей бабушки. Они лежат на одном и том же кладбище. Коренная москвичка строго наказала хоронить ее именно здесь — на огромном полузаброшенном деревенском кладбище рядом с краснокирпичными церковными руинами. Церковь, к слову, восстановили позднее.

Лично я Марье Павловне пришелся по душе и, беря с бабки символичную плату, она помогала мне разбираться в школьных предметах. Именно разбираться, а не зубрить. Это было ее первое главное правило — никакой тупой зубрежки. Предмет надо понять, разобраться в нем досконально. Если не получается — зайди с другого бока, если снова не вышло — попробуй нырнуть поглубже. Не вышло — хорошо, отступи, собери побольше сопутствующей информации, перевари ее, осознай и снова иди на штурм не поддающейся области. Во многом благодаря этим впитанным и вжившимся в меня принципам я преуспел в жизни. И благодаря этим принципам я никогда не находил общий язык со школьными учителями, что пытались вбить в наши головы необработанный, непонятый, неосознанный пласт знаний лишь с одной целью — чтобы мы хоть кое-как, но написали контрольные, сдали контрольные, закрыли четверти. Я помню, как после одного из споров меня вызвали на ковер к школьному директору, сухонькому мужику под пятьдесят с хвостиком, и он, не скрывая язвительности, глядя на меня через стол, спросил — откуда я набрался таких смешных идей и дерзости, чтобы спорить с учителями? Кто вложил мне эти глупости в голову несмышлёную? Кто так повлиял на меня? Я назвал имя, отчество и фамилию. И увидел, как ошеломленный директор сдувается в своем кресле и смотрит на меня уже совсем иначе. На следующий день он приехал в деревню — в гости к Марье Павловне. И с тех пор заезжал частенько. Бывший ее ученик оказался, хотя как-то про него Марья Павловна и обмолвилась, что самородком был, да в грязи социальной извалялся, карьеру строить взялся и давно уж блестеть перестал.

Воспоминания...

М-да...

Усмехнувшись, я опустил голову на скрещенные руки, пристально смотря на вершину холма.

После рассказа Андрея Апостола я отправился сюда незамедлительно, отложив все прочие планы и не став изводить чуть отдохнувшее тело тренировками. И отправился я сюда следуя заветам покойной Марья Павловны — если не можешь осознать, если не хватает информации, то отступи и поброди вокруг, собери больше сведений, сгреби воедино и хорошенько покопайся, выуживая самое важное. И порой, если подготовительную работу провел действительно хорошо, осознание и понимание медленно всплывут в мысленном море подобно китам...

С моей позиции обзор открывался отменный. Убрать бы мутнящую воздух снежную пыль и вообще отлично. Но тут уж поделать нечего. Главное, что никакой сумрак и снег не помешали мне вскоре решить — интересующий меня высокий холм рукотворен. Иначе и быть не могло. Слишком уж у него удивительная форма, что заметна не смотря на покрывающий его снег. Видимые три склона круты, очень круты, почти отвесны, а вот четвертый, обращенный от Столпа, удивительно пологий. Настолько пологий, что по нему вполне комфортно подняться на своих двоих, въехать на чем-нибудь гусеничном или же на какой-нибудь могучей военной технике. Короче — подъем вполне преодолим для техники. В то время как остальные три склона отвесны. Дальше — за холмом, там где пологий спуск, местность будто выровнена. Да не будто. Тут поработала тяжелая техника, срезав лишнее, открыв простор, пробив вон там и вон там широкие проходы, что ведут в темноту. Если проследить их направление по моей самодельной карте, то они, медленно расходясь, уходят прочь от Столпа и вскоре упрутся в кольцо из упавших крестов.

Рассказ Андрей начался просто — он, переполненный сил и нашедший свое жизненное место старик, погнался за подраненным молодым медведем, перед этим сдуру дав этому увальню солидную фору. То, что поступил он так очень зря, Апостол понял через полтора километра, следуя по окровавленному широкому следу в снегу. Раненый зверь двигался ходко, пробивая себе дорогу в сугробах и уводя преследователя все дальше от безопасной теплой берлоги. Самое время остановиться...

Азарт гнал вперед, рассудок тормозил, страх помогал рассудку, рвущаяся изнутри дурость поддакивала азарту. В результате сошлись посередке — еще полкилометра вперед. И не больше. Андрей вошел в проход между холмами, провалился в наметенную подушку рыхлого снега, выбрался, едва не сломав лыжи, пробежал еще метров триста и... остановился.

Медвежий след вел дальше, путеводной красной нитью тянясь к высокому холму с отколовшей вершиной. Ну это Андрею так показалось поначалу. Приглядевшись, он убедился, что глаза его не обманывают — холм был цел, просто с него сползла часть снежного покрова, открыв его секрет.

Высокий холм венчала массивная постройка из до жути знакомого материала — кирпича, что составляет двуслойную броню летающих крестов, проложенную арматурой из неведомого металла. Так и тут такой же кирпич. Следующее предположение Апостола было очевидным и логичным — крест разбившийся упал на вершину холма. Но откуда в стене креста взяться огромному прямоугольному и вроде как даже чуть изогнутому обзорному окну смотрящему точно на громаду Столпа?

Бросив на холм последний раз, Андрей глянул на медвежий след, развернулся и поспешно убрался оттуда. К черту такие находки, к дьяволу такие переживания. Апостол только-только обрел свободу и не собирался рисковать ею, приближаясь к странным постройкам.

Ведь только дурак не поймет, кому именно может принадлежать странное здание. Само собой — ИМ. Тем, кто зашвыривает в этот мир сидельцев, заставляя их сорок лет бесправными рабами болтаться в воздухе, исправно дергая за рычаги.

С тех пор прошло много лет. И с тех пор он никому не рассказывал о этой находке. Почему? Да потому что не хотел смущаться ничей рассудок, не хотел никого подталкивать к необдуманным делам.

Мне почему рассказал?

Да потому как видит — рвусь я к этим знаниям. А он сам давно уж стар и помереть может в любой день. Вот и рассказал, что не унести тайну с собой в могилу.

Но просит он об одном меня в благодарность — попусту не рискуй, Охотник. Ни одна тайна не стоит жизни.

В ответ я заверил, что глупый риск — вообще не обо мне. Я риск люблю, но риск обдуманный. Еще спросил я Апостола о том, что было за тем обзорным окном.

"Кромешная тьма" — вот его короткий ответ.

Что ж. Меня этот ответ вполне устроил.

Плотно поев, тщательно собравшись, оставив все лишнее, но взяв с собой дополнительный запас продовольствия, полученный от Апостола и не забыв коробок спичек, я выдвинулся в путь. Дорога заняла немного времени — пока что все покрытые мной в этом мире дистанции мизерны, но с каждым днем я стараюсь увеличить их протяженность. Этого требует развитие, этого требует прогресс.

И вот я здесь. Я не вижу никакой постройки. Но это самый высокий холм в округе, настоящий "Эхверест" и полностью соответствует описанию Апостола. Значит, я на месте. И там, под толстой снежной шапкой, находится некая постройка.

Я пролежал в снегу больше часа, проявляя максимальную осторожность и борясь с нетерпением. За час наблюдения не случилось ничего, не считая проползшей внизу большой стаи снежных червей.

Понаблюдать еще?

Нет. Пора действовать.

Встав, я собрал вещи и, хрустя свежим снегом, направился вниз, бдительно поглядывая по сторонам. О том как подступить к холму я не задумывался — есть лишь один доступный вариант. Я поднимусь по пологому склону и уже там приступлю к поискам входа, который по всем законам логики должен быть обращен именно в ту сторону — во всяком случае главный.

Есть ли дополнительные входы-выходы?

По логике — быть обязаны.

Где расположены?

Тут можно только гадать, учитывая, что я не имею ни малейшего понятия о логике поведения здешних исконных обитателей, хозяев этого мира. Но, следуя разумности, хотя бы один дополнительных выход должен иметься в крыше.

Я так решил, вспомнив про летающие кресты, служащие в этом мире и самолетами, и вертолетами. Появись нужда в срочной эвакуации, персонал тут же вызовет летающую конницу и, гремя ботинками, ломанется на крышу, откуда их и заберут. Правда крыша завалена снегом... ну, я бы сделал люк, не откидывающийся наверх и не сдвижным, а таким, чтобы открывался вниз и закреплен был одной простейшей задвижкой. Дернул, отодвинулся на трапе, люк откинулся, открывая снежную спресованную стену, сквозь которую, при помощи закрепленных рядом лопат, можно быстро пробиться и успеть на борт ожидающего транспортника. Как вариант снабдил бы люк возможностью открываться в обе стороны — на тот случай, если снег расчистят прибывшие, им будет проще дернуть люк на себя, чтобы он не мешался поднимающимся снизу...

Но это я бы так поступил. И то еще вопрос поступил бы я именно так — это мои текущие мысли наспех и не более того. Сколько раз бывало в моей жизни, когда я по дороге куда-нибудь принимал грубое черновое решение, а уже позднее, усевшись в одиночестве перед окном в глубокое кресло, тратил часы на его доработку, шлифовку или же, поразмыслив, отбрасывал решение как полностью неудачное.

Нужны ли вообще двери, если хозяева мира обладают возможностью телепортации?

Нужны. Хотя бы просто на всякий случай. Но это я так думаю. Все же я человек. А человечество вот уже как третье столетие больше молится великому и постоянно растущему Древу Технологий, чем высшему разуму, божествам или же собственным способностям. Все мы дети технического прогресса. Узкоплечие, хилые, с оттопыренными животами, отвислыми губами, затуманенным взором и навороченным девайсом в руке. Мы будущее...

Проклятье...

Какого черта меня тянет на философию, вернее на нытье, причем про другой мир, куда я возможно никогда больше не вернусь? Может это первый звоночки старости, которую стыдливо маскируют под словом "зрелость", а некоторые, для большего эффекта, добавляют "зрелость суждений".

Кто его знает...

В моем случае это просто способ унять нервозность. Способ чуть "затупить" остроту чувств. А чем я ближе, чем я выше — тем чувства острее. Каждый порыв ветра ощущается как хлещущий удар наждачной бумагой по щекам, хруст снега под ногами кажется оглушительным, боль в натруженных голенях мнится первым признаком подступающей серьезной травмы. И за всем этим "обостренным" пугливо наблюдает изнутри меня кто-то пугливый, что уже подал свой тоненький голосок — а может сегодня отступиться? Кто знает, кто или что ждет внутри? Ведь там может оказаться все что угодно... а я такой усталый, толком не восстановился, да и чему я успел научиться за столь короткое время? Почти ничему. Начинающий охотник и не более того... а тут...

Остановившись, я сделал пару глубоких вздохов и отдал себе жесткий мысленный приказ: "Заткнись и шагай вперед!".

Помогло лишь отчасти. Трусливый тонкий голосок не унимался. И тогда я произнес приказ вслух:

— Заткнись и шагай вперед, Охотник! Вперед! И без нытья!

Помогло. Голосок как отрезало. Качнувшись вперед, я сделал шаг, следом еще один, быстро завершая подъему по пологому склону. Тут, наверху, ветер был настолько сильнее, что я предпочел упасть ничком, и, толком не осматриваясь, тут же принялся рыть двухметровую траншею. Что-то вроде снежной могилы — для себя. Углубившись на метр, перекатился через край внутрь, лежа на спине уставился в темное-темное грозное небо.

Залп крестов...

Надо мной медленно летели десятки ярких энергетических шаров направляющихся к Столпу.

Выстрелы подсвечивали тучи десятками цветов. Сегодня зрелище оказалось невероятно красивым — что-то вроде раз в десять усиленного полярного сияния. Очередной выстрел высветил не только тучи, но и стремительно несущегося крылатого червя, что заставило меня очнуться от созерцания и перейти к дальнейшему этапу наспех разработанного плана.

Дверь еще надо было найти. Но шарахаться по самой высокой вершине в округе, привлекая к себе нежелательное внимание, я не собирался. Поднялся, упал и... исчез. Больше я не покажусь. И если меня кто засек во время подъема, пусть теперь ломает голову куда я подевался.

А я никуда не делся. Опять перевернувшись на живот, я вонзил лопатку в слежавшийся снег перед собой, вывернул солидный кусок снежной массы, отбросил ее на спину. Вонзить, вывернуть, перекинуть через голову, почувствовать удар по ногами или спине. Я быстро закутывался в снежный кокон, одновременно копая уходящий вниз колодец. Вершина высокого холма была широкой. Никакой островерхости. Почти ровная солидная площадка, в которой я и рыл наклонный проход.

Пока что цель была самой простой — докопаться до чего-то не являющегося снегом и льдом.

Звяк. Я ударил чуть сильнее. И снова лезвие лопатки ударило о нечто куда более твердое чем лед. Сметя крошево рукавицей, почти приникнув в густом сумраке к предмету интереса, я разглядел и широко улыбнулся. Кирпичная кладка. Снова эта странная любимая кирпичная кладка — или же необходимая для них здесь. Ведь не зря металлическая арматура в двойной кирпичной кладке, ведь не зря шепот Столпа в кресте с закрытым кокпитом слышится гораздо тише. Может и кирпич особый.

Как бы то ни было — Апостол не ошибся ни с увиденным, ни с координатами. Я лежу на крыше древней кирпичной постройки венчающей вершину высокого холма. Постройки с большим обзорным окном обращенным к Столпу. Тут что-то вроде стационарного капитального пункта наблюдения. Осталось попасть внутрь. Этим я и занялся.