Вечером, довольные и разрумянившиеся, собирались на посиделки у кого-нибудь в доме, где горница побольше, попросторней. Бывало, что приходили и взрослые женщины, и девушки, а иногда и мужчин приглашали, и парней молодых. Женщины да девушки с прялками, кудельцем и веретеном, не теряли зря времени, а за разговорами успевали прясть. При мужчинах взрослые старались молодым замечаний не делать, а вот как по домам расходились — тетушка Звана могла Ромашке многое указать, где и что она неправильно делает. Правда каждый раз, если Ромашка расстраивалась, мать Тура ее утешала, говорила, что здешние девочки с шести лет учатся прясть, приглядывают, что да как делают их матери, и сами пробовать начинают. А ей, Ромашке, предстоит всему научиться сразу, так что не беда, если у нее не так хорошо поначалу будет выходить — со временем и умение придет, только главное — стараться, не отчаиваться, рук не опускать.
На этих-то посиделках Ромашка впервые заподозрила, что белокосая Людмила не просто так ей все время норовит снежкой в лицо залепить. Сама Людмила пряха была — хоть куда, на все Вестовое своим уменьем славилась, да еще и красавица — глаза ореховые, коса светлая, как лен, толстая, ниже пояса спускается. С Ромашкой Людмила редко заговаривала, а потому Ромашка и удивилась, когда стала Людмила на посиделках рядом с нею усаживаться, особенно когда не только женщины в горнице находились. По другую сторону от Ромашки неизменно сидела Веселинка, и та на Людмилу с неодобрением косилась. Ромашка многого не замечала. Прясть ей пока было нелегко, и все внимание девушки сосредотачивалось именно на этом занятии, а вот подружка ее, Веселинка, все подмечала. И знала, почему иногда девушки при взгляде на Ромашку хихикать начинают — не иначе Людка что-то им такое рассказала. При парнях же Людмила вела себя осторожнее, но и тогда умудрялась как бы невзначай Ромашку в дурном свете выставить.
— Ты не замечаешь разве, что Людка делает? — спросила как-то Веселинка. — Она ведь каждую твою неловкость подмечает, да другим на нее указывает. И садится рядом только для того, чтобы все вас сравнивали — какая, мол, она мастерица и...
"И красавица" — докончила про себя Ромашка, когда Веселинка осеклась и умолкла.
— Я-то думала — чего они всё хихикают, — вздохнула Ромашка. — Ну ладно, если нравится Люде народ смешить — я ей мешать не буду.
— Так она же... Она же так делает, чтобы над тобой смеялись! Людка-то ведь на Мирослава глаз положила.
— Ну и что? — Ромашка постаралась, чтобы вопрос ее звучал как можно менее заинтересованно.
— Да брось ты, Ромашка, — рассмеялась Веселинка, — ведь какими глазами на него смотришь! Тут и дураку ясно, что люб он тебе. А он как смотрит!
— А никак он не смотрит, — буркнула Ромашка. — Когда мы приехали сюда, он меня сестрой назвать хотел, а ты говоришь — смотрит!
— Так то когда было, — возразила ее подружка. — А сейчас — совсем другое дело!
— Что-то я не заметила...
Веселинка засмеялась.
— Так всегда бывает — двое ходят-ходят, смотрят-смотрят, а в упор ничего не видят! Ты, Ромашка, знай — со стороны оно виднее. Лучше о другом подумай — как Людку на место поставить.
И Ромашка над этим думала, да только придумать ничего так и не смогла — во всем была хороша Людмила: и красавица, и умница, и танцует, и поет. Что уж тут придумаешь? А подруге своей Ромашка сказала, что пускай Людка что хочет, то и делает — ей без разницы.
— А теперь пусть Ромашка споет!
Ромашка встрепенулась и подняла глаза. Людмила смотрела не нее детски-наивным взглядом ореховых глаз. Только что пели другие девушки, да и сама Людмила, и Ромашка аж заслушалась — до чего красиво.
— Я плохо пою, — сказала Ромашка.
И подумала, что надо было бы вспомнить одну из здешних песен да спеть, но лишь представила, как будет слабым, нерешительным голоском пищать или хрипеть — в зависимости от мотива, — решила, что петь не станет.
— Да ты не смущайся, спой! — продолжала уговаривать Людмила, и некоторые девушки ее поддержали.
Мысленно ругая саму себя за трусость, Ромашка упрямо не соглашалась.
Никто не заметил в тот момент, как Мирослав, в кои-то веки пришедший на вечерние посиделки, что-то тихо сказал Димке. Мальчик встал и пошел вдоль сидящих на скамьях у стены людей. Ромашка же на миг обратила беспомощный взгляд на Тура, затем повернулась к Веселинке.
— Ну не хочет Ромашка петь, — вступилась за нее подруга. — Чего тебе неймется, Людка!
Музыка сначала была тихой, потому услышали ее не сразу, но услышав — тут же примолкли. Ромашка с удивлением узнала гитару. Она не раз слышала, как парни Вестового играют на гитаре, правда реже, чем на домрах или гуслях, но сегодня под крышей гостеприимного дома звучала именно гитара, и играл на ней никто иной, как Мирослав. Ромашка так удивилась, что тут же забыла и про Людмилу, и про пряжу — как зачарованная смотрела на перебирающие струны пальцы. Она-то и не знала, что Мирослав так умеет! Ромашка как-то сразу поняла, что взялся играть он лишь для того, чтобы отвлечь девушек, и была ему бесконечно благодарна. Только стыдно было, что не смогла справиться с ситуацией сама, без его помощи.
— Как красиво ты играл, — сказала ему Ромашка вечером, когда Мирослав по обыкновению шел с ними к дому Тура, а там уже поворачивал к себе.
— Он еще и не такое умеет, — выдал друга Тур, — только почему-то при всех не хочет.
На это замечание Мирослав лишь улыбнулся. Возможно, ему действительно не нравилось находиться в центре внимания, и в таком случае Ромашка его не совсем понимала — сегодня Мирослав получил столько восторженных комплиментов своему умению, причем в основном от девушек Вестового, что должен был только радоваться.
— Знаешь, Тур, я давно хочу Ромашку к Любомире свозить, — произнес Мирослав задумчиво уже недалеко от Турова дома. — Может, Любомира возьмется ее обучить, — и к девушке обернулся. — Ты как на это смотришь, а, Ромашка?
Девушка пожала плечами, а Тур согласился, что неплохо было бы Ромашку в обучение отдать. Они тут же договорились, и наутро выехали в Родень.
Путь был неблизкий, и Ромашка устала. Она уже умела ездить верхом — Тур с Мирославом учили ее и Димку, — но все еще не привыкла находиться в седле подолгу. Спешившись на краю площади в Родне, девушка долго разминала ноги. Мирослав подвел ее и Тура к бревенчатому дому и постучал в дверь.
Любомира открыла сама. Женщина, что вела собрания Совета, так же строго, так же величественно выглядела и стоя на пороге собственного дома в длинной расшитой сорочке и теплом кафтане. Она без вопросов пригласила гостей внутрь, усадила всех на невысокие лавки и, выслушав Мирослава, подозвала к себе Ромашку. Любомира взяла девушку за руки, заглянула ей в глаза, потом коснулась рукой лба.
— К сожалению, Ромашка, хоть и есть у тебя задатки интуиции и эмоциональной передачи, но для контролируемого обмена мыслями этого недостаточно. Я бы взялась тебя обучать, тем более что ты — девушка умная, рассудительная, да только не знаю — стоит ли? Чтобы научиться тому, что с детства умеет здесь каждый, тебе придется потратить много времени и усилий. Ты научишься защищать свое сознание от чужого вмешательства, но при встрече с более опытным противником тебе это, скорее всего, не поможет. Ты сможешь передавать сигналы, но не емкие, заранее условленные, содержащие минимум информации. Для того же, чтобы научиться большему, тебе, Ромашка, придется потратить многие и многие годы. Подумай, хочешь ли ты сама этого? Если да — попроси брата привезти тебя ко мне весной, после посевной. А пока учись тому, чему учатся все девушки, да и чему научилась в городе, тоже не забывай.
Когда они втроем вышли на улицу, Ромашке показалось, что Тур с Мирославом немного расстроились. Сама же Ромашка обрисованные ей перспективы обучения сочла более чем обнадеживающими. Защищать сознание, подавать сигналы... Да она и мечтать о таком не смела!
Мирослав решил зайти к своему наставнику ненадолго. Наставник Мирослава занимался с учениками не дома, а в специально отведенном для этого просторном двухэтажном здании. Войдя внутрь без стука и без спроса, Мирослав оставил Ромашку с Туром в большом помещении с лавками у стен, а сам пошел к лестнице, ведущей наверх. Ожидая Мирослава, Тур с Ромашкой обсудили то, что сказала Любомира, и примолкли, задумавшись каждый о своем.
Входная дверь открылась, и вслед за одетой в темный тулуп и шапку фигурой влетело несколько пушистых снежинок. Сивер — а это был именно он — прошел мимо Ромашки и Тура, вроде как не заметив, потом остановился и оглянулся.
— Вы чего здесь? — и это вместо приветствия.
— Здравствуй, Сивер, — ответила Ромашка.
Он буркнул что-то неразборчивое, что при желании можно было принять за пожелание здравствовать.
— Мы к Любомире ходили, — сказала тогда Ромашка. — Мирослав хотел, чтобы она взяла меня в обучение.
Сивер хмыкнул, и девушка не поняла, считает ли он идею Мирослава абсурдной или наоборот одобряет.
— А чего не к нашему наставнику? — спросил вдруг Сивер.
Ромашка пожала плечами, Сивер и сам призадумался, нахмурил косматые черные брови, потом спохватился и, резко развернувшись, пошел к лестнице.
В Вестовое вернулись уже затемно. На обратном пути Мирослав был молчалив и задумчив, и девушка, хотя и много о чем хотела его спросить, — помалкивала. А на следующей неделе Мирослав снова ускакал в Родень. И еще через два дня старейшина Светозар туда же отправился, да Тура с собой взял.
Глава 26
Уже больше недели прошло с тех пор, как Тур вместе со старейшиной отправился в Родень. Тетушка Звана волновалась — чувствовала, что неспроста это все, а Димка скучал по старшему брату. Днем мальчик резвился с местной ребятней, а вечером сидел вместе с Ромашкой. Вскоре стало известно, что в Родень отправился и отец Мирослава, воевода Вояр.
Девушка в глубине души знала, что все это может означать, но до последнего старалась не думать. Она ждала, когда вернется из Родня Мирослав и сам ей все расскажет.
И вот однажды поздним вечером, когда тетушка Звана уже собиралась лучину гасить да спать ложиться, в дверь постучали. Женщина отворила и впустила в горницу своего сына, а за ним вошел и Мирослав.
— Ну наконец-то, вернулись! — всплеснула руками тетушка Звана. — Голодные, наверное.
— Не беспокойся, мать, — ответил Тур. — Нам тут...
Он оглянулся на друга.
— Нам бы с Ромашкой поговорить, — сказал Мирослав.
Было уже довольно поздно, но тетушка Звана не стала возражать, к тому же Ромашка уже выглядывала из-за приоткрытой двери своей комнатки. Девушка успела раздеться и лечь в постель, и теперь куталась в одеяло, а потому не могла сразу выйти навстречу.
— Хорошо, — сказала тетушка Звана, — поговорите, а я к себе пойду.
Услышав это, Ромашка прикрыла дверь и принялась быстренько одеваться, а Тур тихонько сказал Мирославу, хмуро замершему у двери:
— Ты сам поговори, без меня... Так, наверное, лучше будет, — и отошел сначала в дальний угол, а потом тихо скрипнула дверь, и Мирослав остался в горнице один.
Ромашка вышла и замерла нерешительно, то пряча глаза, то поднимая их на Мирослава, вглядываясь в его лицо. А лицо его казалось ей темным, и даже светлые глаза будто потемнели. Мирослав медленно расстегнул пуговицы куртки, сшитой из дубленой овчины кожей наружу, снял ее и повесил на крючок у двери, подошел к столу и сел на длинную лавку. В глаза Ромашки он не смотрел. Девушка, предчувствуя недоброе, сделала несколько шагов ослабевшими вдруг ногами и тоже опустилась на лавку как раз напротив Мирослава. Сначала Ромашка пыталась заглянуть ему в лицо, потом принялась разглядывать шероховатую, в мелких царапинах поверхность стола.
— Ромашка!
Голос прозвучал глухо. Девушка подняла глаза — Мирослав смотрел на нее каким-то непонятным, тяжелым взглядом, от которого стало не по себе, локти его стояли на столе, а ладони обхватывали виски. "Что случилось?" — хотела спросить Ромашка, но не смогла произнести ни слова.
Наверное, Мирославу тоже непросто было сказать то, что собирался. Он вздохнул и протянул руки Ромашке, ладонями кверху. Девушка интуитивно поняла этот жест, и в его ладони вложила свои. Пальцы Мирослава сжали руки Ромашка.
— Послезавтра наш отряд уходит к Рубежному. Старейшины назначили день.
Губы Ромашки приоткрылись, но она ничего не сказала. Мирослав же помолчал немного, затем снова заговорил:
— Пойдут несколько отрядов из Родня, Камы и Святограда к четырем городам, которые состоят в военном союзе. Наш отряд отправится к твоему городу. Когда произойдет землетрясение, мы войдем в разрушенный город, поможем выбраться из катакомб тем, кто спрячется, а заодно проверим состояние вооруженных сил и основных ваших структур власти.
Снова наступило молчание. Свет от горящих лучин подрагивал, заставляя точно так же дрожать мягкие, глубокие тени на лицах сидящих друг напротив друга людей.
— Значит, вы идете только для того, чтобы помочь выжить оставшимся горожанам? — спросила девушка. Ее голос был тверд, но чуть хрипловат, словно от простуды.
— Нет, Ромашка, не только. Возможно, состоится битва с уцелевшими подразделениями вооруженных сил. Мудрейшие будут помогать нам всеми силами, так что мы справимся. Также нам надо убедиться, что ваши правители не выжили.
— Это называется "контрольный выстрел" — пробормотала Ромашка.
— Что-то вроде того, — Мирослав вздохнул, чувствуя некоторое облегчение от того, что наконец все сказал. Девушка реагировала спокойнее, чем он ожидал.
— Я пойду с вами, — неожиданно заявила Ромашка.
Брови Мирослава удивленно взметнулись вверх, затем он сказал коротко:
— Нет.
— Пойду. Это мой город, и я должна быть там. Я должна помочь.
— Нет, Ромашка, нельзя...
Руки Ромашки дернулись, но Мирослав не выпустил их, и девушка обратила на него полный боли и обиды взгляд.
— Мне нужно быть там, как же ты не понимаешь! Я родилась там и выросла, и каким бы плохим не был город — это мой родной город. Это место, где жили близкие мне люди, и где сейчас живут мои знакомые, родственники. Я просто обязана быть там, обязана помогать им. Мне повезло покинуть город вместе с тобой, а остальным не повезло — и они в этом не виноваты! Я должна быть там вместе с ними, пойми же!
— Ромашка, — Мирослав чуть наклонился вперед, и теперь его лицо было совсем близко, и несколько светлых волосинок, выбившихся из-под ремешка, колыхались от дыхания Ромашки. — Поверь мне, я все понимаю, но это будет трудный поход, возможно опасный, и неизвестно еще, что ждет нас в городе. Поэтому, — его пальцы сильнее сжали ладони девушки, — поэтому, если ты, Ромашка, надумаешь отправиться в город, я тебя найду, обязательно найду, верну и передам Туру, чтобы на правах старшего брата отшлепал, как следует. Понятно?
У Ромашки обиженно задрожал подбородок, и девушка закусила губу. Вот как, значит? Обращаются с нею, как с несмышленой малолеткой, и даже не пытаются понять, почему она просто не может остаться здесь, когда ее родной город будет обращен в руины, остаться, когда те люди, что жили рядом с нею все двадцать два года, будут лишены крова или вовсе погибнут под обломками.
