— Щей, да погорячей, — сказал Кирилл, опускаясь на лавку. — Один горшок — постных, другой — с мясом. Потом каши гречневой с молоком. Горячим. А щука заливная есть? Ну, тогда пирог с рыбой да вязигами. А потом подашь чаю либо травнику со сладкими заедками, какие имеются. Да! Еще квасу ягодного и отварной свеклы в уксусе...

Уголок рта брата Иова тронулся еле заметной улыбкой.

— ...На ночь остаемся, так что пусть приготовят светелку на двоих. Давай-давай-давай!.. Знаешь, Иов, а у меня ноги окоченели прямо до самой задницы. Да и она тоже.

— Ты же поначалу мороза не чуял. Я приметил: пока мост не миновали.

— И что?

— Ничего. Вон тот, что с ремешком на лбу, — не оборачивайся — всё на нас поглядывает. Прочие давно оставили, а этот — нет.

— Я опасности не чую.

— Я тоже. Просто извещаю.

— А вот точно в такой же вечер прошлогодними Крещенскими праздниками мы с Митяем... О! Уже несут! Несут, несут! Ух, и до чего же я, оказывается, проголодался! Никогда со мной такого прежде не было. Нет, это — мне, а это — ему... И это тоже мне давай...

В горке хлеба Кирилл высмотрел горбушку, рьяно потер ее по шершавой спинке зубком чеснока и набросился на щи со свиной ножкой, приговаривая время от времени: 'ух, и хороши же!', 'прям в душу!', 'славно!', а то и просто 'м-м-м!'. Отодвинув горшочек, повертел блюдо с пирогом, располовинил его. Свою долю внимательно оглядел на срезе и вгрызся в присмотренное место. Наспех переведя дух, принялся за кашу, погружая ложку уже не в такой спешке, как при щах, а куда как более чинно. Проговорил вполголоса:

— А этот на нас все так же поглядывает.

Иов по своему обыкновению насыщался с таким видом, будто он не желает обидеть хозяев по причине природного вежества. Подтвердив кивком, заметил:

— Может, человек просто есть хочет.

— На вино денег нашел, а на еду — нет?

— Так бывает в жизни, княже. Эй, человече добрый! — добавил он, повернув голову. — Не желаешь ли с нами вечерю разделить?

Окликнутый охотно кивнул и, подхватив со своего стола кувшин с кружкой, проворно перебрался поближе — чуть поболе средних лет, лицо вовсе не спитое, ясное. Небеленая рубаха чиста, опрятные светлые волосы до плеч убраны под сыромятный плетеный ремешок.

— Спаси Господи, люди добрые!

Кирилл подозвал щекастого отрока и распорядился.

— Меня в Крещении Артемием нарекли, — назвался новый знакомец. — Мастер я...

— Князь Ягдар-Кирилл.

— Брат Иов.

— Вот это да! — почему-то поразился мастер Артемий. — А скажи-ка, брат Иов, не понадобится ли в обители вашей иконописец?

— Иконописец — это ты? — уточнил тот. — Давай-ка, вначале тебя послушаем. Вижу, выговориться хочешь.

Мастер Артемий закивал, принимая поднесенные горшочки с плошками и радостно поглядывая то на них, то на брата Иова.

Из последующего рассказа следовало, что сманил его сюда с голодных окраинных земель, обещая горы златые, местный настоятель...

— Как-как? — переспросил Иов, не разобрав.

Мастер Артемий, толком не прожевав, быстро сглотнул. Повторил смущенно:

— Гомзяк... По правде, его Александром зовут, настоятеля-то... Был тут третьего лета на престольном празднике владыка Иоанн. И услыхали люди невзначай, как он в сердцах — да громко-то так! — сказал отцу Александру: 'Вот говорю с тобою, отче, а ощущение имею такое, будто босой ногою в гомзяк влез!' Хоть оно и грешно, и неладно, а люди давай шептаться: 'Уж попал владыка, так попал!' С тех пор так и кличут его за глаза меж собою: Гомзяк. Уж ты прости, брате Иове! И ты, княже...

— Нет на тебе греха передо мною, — заметил Иов. — Людям виднее. И владыке вашему. Да ты ешь, ешь...

— Ага... Ни гор златых, ни платы обычной я так и не увидал. Желательно ему оказалось, чтобы весь храм благоукрашен был лишь за угол в избе странноприимной да за харчи. Кабы я один был, а у меня жена с двумя детишками. А давеча и говорит: 'Будем выселяться?' Это у него, брат Иов, слог такой обиходный: 'Ну что, Аким, будем колокольню поновлять?', 'Что, людие, будем на храм пощедрее жертвовать'? И что мне теперь делать? Дом на родине продан, возвращаться некуда, последнюю лиску дети проели, а добрые люди вина вот поднесли... — он спохватился: — А вы накормили, храни вас Господь!

Кирилл повозился у пояса и выложил перед иконописцем пяток золотых кругляшей:

— Хватит и на родину возвратиться, и новым домом обзавестись. Ну, и на прочее...

— Это что? — произнес тот изломанным голосом.

— Егории, как видишь. Спрячь, спрячь.

— Княже...

— Ничего не говори! — повысил голос Кирилл. — Ничего! Княжья воля!

— А захочешь — можешь и при обители нашей обосноваться, — добавил Иов. — Ставропигиальный монастырь в честь Преображения Господня.

— Ставропигиальный? — опять поразился мастер Артемий.

— Он самый. Вернемся — станем разбираться с этим твоим... отцом Александром. Только свои дела завершим.

— Да-да, брат Иов... Княже...

— Вот и ладно! — подытожил Кирилл басом князя Стерха и добавил обычным своим голосом: — Я так разумею, что ты уже ладишься на крыло встать. Ну, лети, мастер Артемий, лети — порадуй своих.

— Постой! — сказал Иов. — Полушубок свой — или в чем ты был — не оставил ли за вино?

— Чего? А... Кожушок. Нет, я же говорил: добрые люди угостили. В сенях он...

Кирилл резко подался вперед, но мастер Артемий успел опередить его, рухнув на пол в земном поклоне. Тут же подхватился на ноги и выскочил за двери.

— Чай остыл, — заметил Иов.

— Это ничего! — ответил Кирилл с воодушевлением. — Мы и холодный допьем!

Глава 26

' А почему у меня не получается видеть тебя, как раньше?' — спросил он.

' Я не могу сказать, Ягдар!' — ответила Видана тоненько и тоскливо.

'Ты не можешь объяснить или кто-то не позволяет тебе?'

'Просто не могу, Ягдар, — и всё. Не могу! Не могу! Не могу!'

— 'Ладно, — сказал Кирилл тяжело. — Ладно... Знаешь, а мне теперь не удается войти в лазурь. Как-то разучился вдруг. А ты не помогаешь. И меня ни на что надолго не хватает. Я устал, Видана...'

'Потерпи, Ягдар'.

'Ладно...'

'Ягдар, ты мне веришь?'

'Я тебе верю, Видана'.

'Еще раз скажи!'

'Верю тебе'.

'Еще раз!'

'Верю'.

* * *

Кирилл проснулся, как ему показалось, от короткого тычка под ребра.

Это был излюбленный многоцелевой метод брата Иова. Однако сейчас инок был ни при чем — его темная фигура замерла у двери в противоположном углу светлицы.

Сквозь подслеповатое окошко пробивался косой лунный свет. Из-за стен слева и справа доносился прилежный храп различных степеней усердия. Среди этих звуков внятно выделился иной — такой издает дверь, когда осторожно пробуют, заперта ли.

Кирилл медленно освободился от одеяла, опустил ноги на пол и потащил из-под подушки ручницу. Посидел, задумчиво похлопывая ею о ладонь. Потом затолкал обратно.

Иов неслышно переместился от двери к его кровати.

— Всё, — сказал Кирилл в ответ на немой вопрос. — Дальше спать давай.

Он накрылся одеялом с головой, шумно завозился, лягаясь и свиваясь в кокон.

Проснувшись опять и открыв глаза уже в предутреннем полусумраке, наткнулся на встречный взгляд Иова. Сиплым со сна голосом проговорил:

— Нам — на Червен-городец.

— Засветло будем. Завтрак?

— Нет.

— Как скажешь. Я — к коням и жду внизу. Собирайся, княже.

Высокий плачущий голос услышался издалека, делаясь помаленьку все громче и громче. У входа в сельскую церквушку, в ограде и даже за воротами толпился народ. Те, кто были снаружи, пристойными полуголосами хмуро толковали о чем-то. Вместе с парками от дыхания в стылый воздух вспархивали женские вскрики да причитания. Голос, доносившийся откуда-то со двора, вдруг умолк.

— Что случилось? — перегнувшись с коня, негромко спросил Кирилл.

— А смертоубийство и случилось, вот что! — с благоговейным испугом немедленно сообщила, обернувшись, баба в шубейке и меховом каптуре. — Иконописец Артемий ночью домой с постоялого возвертался, так его нелюдь какая-то... того... Господи, помилуй... Как светать стало, так и нашли... Олюшка — это жена его — теперь одна осталась, как же ей теперь быть-то, сиротинушке? Да двое деток еще: Егорша и Настасьюшка, девяти годков да седми...

— Где он сейчас? — спросил Кирилл, спешиваясь. — Тело его...

Иов уже успел оставить седло. Молча поглядывал по сторонам.

— А вон за храмом виднеется краешек избы странноприимной — вишь? — там они и проживают. Там и он сейчас, и Олюшка с детками, и отец Александр с пономарем, и Федотовна с Перепелихою, и еще кто-то из баб наших...

— Никто не знает — деньги были при нем?

Баба горестно закачалась из стороны в сторону:

— И-и-и! Какие деньги, сыночек! Бедовали оне, ох как бедовали-то! Хоть, сказать по правде, помогали мы им, чем могли. А до чего же славным семейством были — и благочестивым, и...

Баба вдруг умолкла, разглядев нечто на лице Кирилла. Он с треском сорвал с пояса кошель. Протянул его и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, проговорил:

— Окажи милость, матушка. Передай. Вдове.

Баба молча закивала, округлив глаза и обеими руками прижимая кожаный мешочек к груди. Протиснулась сквозь люд в воротах, засеменила в сторону странноприимной избы, не переставая оглядываться. Кирилл дождался, когда она исчезла в дверном проеме и быстро пошел прочь, ведя коня в поводу. Миновав церковную ограду, вскочил в седло и погнал гнедого вскачь, судорожно глотая морозный воздух и давясь им.

Иов догнал его уже за околицею. Поравнялся, перехватив поводья, остановил:

— Ведь запалишь коня — неужто не понимаешь?

— Я понимаю! — заорал Кирилл с хриплым надрывом. — Я понимаю, что всех не охранишь! Тем более, что для моей-то охраны не меньше десятка надобно! Или сколько их там всего — два десятка? Три? Да может, это не меня от кого-то охранять надобно, а кого-то — от меня самого!

Иов, опустив глаза, продолжал наматывать поводья на пальцы левой руки. Кирилл наклонил голову, заглянул снизу ему в лицо. Спросил неожиданно тихо:

— Я вот чего вдруг подумал: а, может, это уже так и есть? Или так и было? Что скажешь?

— Скажу, что тебя Видана ждет, — так же негромко ответил Иов. — Ты нужен ей, княже.

Он тронул поводья и пустил своего каурого шагом. Через какое-то время Кирилл поравнялся с ним. Так и ехали — бок о бок и в молчании.

Поля окончились у стены дубравы — негустой, в обширных пятнах придорожных полян. Летом, наверное, здешний воздух до краев наполнялся тягучим запахом лесных цветов и густым пчелиным гуденьем. На стволах деревьев то тут, то там и впрямь стали примечаться висящие борти — и одинокие, и целыми городками. А немного погодя впереди показался и сам бортничий хуторок: две избы с сараюшками да длинным крытым навесом вокруг крохотного дворика. В ближней избе отворилась дверь, оттуда выскочил человек в наброшенной на плечи медвежьей шубе. Остановился у дороги, явно поджидая Кирилла с Иовом. Почтительно и дружелюбно поклонился издалека.

— Опасности нет, — нарушил долгое молчание Кирилл. — Что делаем?

— Движемся дальше, — ответил Иов.

При их приближении человек в шубе поклонился еще раз, произнеся с большим вежеством и картавым чужеземным выговором:

— Здравий и долголетий, князь Кирилл! К сожалению, я не могу знать имя вашего уважаемого спутника.

— Брат Иов.

— Оу... Брат Иов... Здравий и долголетий также тебе, брат Иов!

— Мира и блага.

— Князь Кирилл, мой господин просит оказать ему честь иметь короткую беседу, -он поклонился в сторону по-прежнему открытой двери. — Мой господин знает, что вы есть в очень и очень ограниченном времени. Но если это все-таки возможно... Очень и очень пожалуйста...

— Еще не знаю, — отчужденно проговорил Кирилл. — Подумаю — тогда скажу.

Спокойно закрыл глаза, замер в седле. Человек почему-то отвернулся с вежливой поспешностью. Терпеливо ждал, изредка осторожно постукивая друг о дружку новёхонькими валенками.

— Да, — сказал наконец Кирилл и повернул гнедого с дороги. Посланец немедленно помчался вперед.

Хуторок выглядел безлюдным, но снег во дворе был основательно истоптан множеством человечьих ног и конских копыт.

Горница встретила изрядным, даже несколько чрезмерным теплом. В красном углу стоял обычный крестьянский стол, покрытый восточной тканью с золотым шитьем, на котором располагался все той же восточной работы серебряный кувшин с двумя чарочками. Из-за стола немедленно вышел и с поклоном представился безбородый человек в купеческом кафтане, лет тридцати от роду:

— Уркхарт из Нэрна! Князь Кирилл, вы можете называть меня просто по имени. Брат Иов будет присутствовать при нашем разговоре?

— Да, — сказал Кирилл.

— Прошу за стол, Ваше сиятельство, Ваше преподобие ... — он немного повысил голос:

— MacPherson, one more cup, would you please!

— Не надо, господин Уркхарт, — попросил Кирилл. — Мы все равно не будем пить.

— Вы знаете английский? — вежливо удивился тот, одновременно делая отрицательный жест своему помощнику, появившемуся из сеней.

— Не настолько, чтобы говорить на нем.

— Хорошо... Князь Кирилл! Вы — очень необычный молодой человек — надеюсь, Вы понимаете, какие Ваши способности я имею в виду? Недавно я беседовал о Вас и некоторых других подобных людях: девушке по имени Видана и маленьком мальчике по имени Велко с человеком, который Вам известен, как мастер Зенон...

Кирилл продолжал слушать, никак не подтверждая и не опровергая слов господина Уркхарта.

— Итогом беседы был абсолютный запрет мастера Зенона для меня и... моих людей на любого рода контакты с девушкой Виданой и мальчиком Велко. Излишне говорить, что и мною, и моими людьми этот запрет будет выполняться неукоснительно. Что касается Вас, князь Кирилл, то всё тот же мастер Зенон лично позволил мне сделать Вам предложение о сотрудничестве. С оговоркой, что в случае Вашего отказа упомянутый запрет распространится и на Вас. Повторные предложения с моей стороны исключаются.

— Кто вы, господин Уркхарт? — спросил Кирилл. — Вы и ваши люди?

— Пока говорить об этом слишком рано, князь Кирилл.

— Я должен поступить к вам на службу?

— Вы нам ничего не должны, князь Кирилл. Позвольте подчеркнуть: речь идет исключительно о Вашей доброй воле и возможных ситуациях в будущем, при которых Ваши услуги были бы весьма желательны. С одобрения и при полном контроле Вашего начальства.

— Вернусь — переспрошу.

— Я бы даже просил сделать это непременно, князь Кирилл. Прекрасно понимая все обстоятельства, в настоящий момент не ожидаю даже предварительного согласия. Кстати, Ваша сегодняшняя миссия не нуждается в нашей помощи?

— Нет.

— Тогда приношу извинения за вынужденную задержку. Доброго пути и победы в его конце, князь Кирилл!

— Спасибо, господин Уркхарт... И, пожалуй, до встречи.

* * *

Червен-городец еще помнил свои лучшие времена. Когда-то разросшийся и разъевшийся благодаря удачливости да купеческому серебру-злату, уже более полувека угрюмо и завистливо косился в сторону своей недальней соседки Курбы, через которую волей Государевой пошел один из новых торговых путей, а вместе с ним поменяла свое русло и изменчивая денежная река.