Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Крепкий здесь народ живёт. Я его петлёй за шею вытаскиваю, он аж синеет весь. Ну, где фейс не обгорел. Где обгорел — цвет уже не меняется. Там и так — как стоп-сигнал. И ничего — проперхается, прокашляется, пара уколов копьецом, пошли дальше. Хуже с Суханом — остановившиеся глаза и полное молчание. Проваливается в трясину и молча уходит в глубь. Ни попытки выбраться, ни крика о помощи.

"Гвардия умирает, но не сдаётся".

А этот не только не сдаётся, но и ничего при этом не произносит. Ни исторического, ни матерного.

Я не умею ходить по болотам! Я не знаю, что нужно сказать зомби, чтобы он не проваливался через каждый шаг! Соображалки хватило только на звуковой индикатор. Велел ему молится вслух. Начнёт тонуть — услышу. А он все молитвы забыл. Ну конечно: у него же молитва в душе, душа в пальце, палец — у меня за пазухой. Грязным ногтем мне живот щекочет.

Вспомнил "Отче наш". Велел повторять. Голядина начал возражать. Типа: христианские молитвы в качестве аккомпанемента марш-броску по болоту — договором не предусматривались.

Я тебе не медсестричка, чтобы в задницу шприцем колоть! Да и шприца нет. В твою задницу колоть — только копьём. Дольше пошли уже в два голоса: Сухан магнитофон изображает, голядина что-то акынское акынит. Ну и ладно.

Не ладно. На падаль слетаются мухи, на молитвы... Не слетаются — приходят.

Шагах в ста от берега дуэт превратился в трио. На берегу болота прорезалась медвежья туша. С таковым же рыком. Под пастью какая-то тряпка присохла, по боку — полоса крови.

"Поваляюсь, покатаюсь, Ивашкиного мяса поевши".

З-зараза! Да когда же ты от меня отвяжешься?!

А он не такой большой. При свете дня. И не такой страшный. Издалека. Но вот же сволочь — унюхал наш след и лезет в болото. По следу. Я бы точно утонул в этой трясине. От первого же рыка. Но мои... попутчики отнюдь не дёргались.

Голядина улыбаться начал. Выразительно. Гаденько. Обожжённой мордой. А Сухану... всё фиолетово.

Пока я в трясине бултыхался, тропу ножками нащупывал... Ага, босыми ножками в этом во всем... только и щупать. А потом пиявок выколупывать. Из между... "Ну, вам по пояс будет".

Это Велесово воплощение полезло за нами. Ну что за скотский бог?! Я же ему плотный завтрак организовал, разминку с пробежкой предложил, кучу развлекательных и общеукрепляющих обеспечил. Или клиент хочет уточнить детали тренинга и тюнинга? Так приходите завтра — сегодня у нас "ушла на базу" приключилась. Нет, лезет и лезет. И хорошо это у него получается. Догонит. И голядина моя как-то... воодушевляется.

— Сухан, сулицей в медведя попадёшь?

— Нет.

— А если ближе подойдет?

— Нет. Нельзя. Бог.

Твою... божественную сущность! Три раза... Через колено... Факеншитом уелбантуренным!

— Клаусутти! Это зверь. Лесной. Просто зверюга. Не бог. Ам-ам, гав-гав, мур-мур, пук-пук. Зверь. Дичь. Добыча. Мясо. Шерсть. Дерьмо. Понял?! В глаза мне смотреть! Просто скотина! Понял?!!

— Да.

— Возьми копье. Метни. Убей зверя. Делай.

Сухан примерился к сулице, прикинул расстояние. Далеко. Но — не мировой рекорд по метанию копья. Ну, так и тут не Олимпиада.

Сулица попала мишке в заднюю лапу. Правильно попала — спереди медведя, стоящего на четырёх лапах, практически не прошибить. Как кабана-секача.

Нет, конечно, если 7.62... и под правильным углом... Ну и где я тут, по пояс в болоте, правильный угол найду? А уж хотя бы мосинскую трёхлинейку в этом среднем средневековье...

Тут я понял, что был неправ. Насчёт размера. Когда эта туша с места, из положения "половина в болотной жиже" взметнулась вверх... И огласила... свои эмоции. А потом она, завывая, побежала назад к берегу. А у меня за спиной раздался костяной стук. Это захлопнулись челюсти голядины.

— Чего встал? Вперёд.

— Да. Вилкаш ниозмуш.

Что это он там прошипел? Ладно, вперёд.

Среди многих небылиц, что обо мне по Руси ходят, есть и сказка, будто я к медвежьему племени смертную злобу питаю. И сию давнюю историю как причину такой ненависти моей пересказывают. Ещё вспоминают мне первую, здешнюю, Всеволжскую зиму, когда я-де тьмы медведей истребил. Лжа сие есть.

По первости надобно сказать, что я ни к какому роду-племени злобы не имею. Хоть из людей, хоть из зверей. Ибо вижу в каждом не токмо породу его, суть его от прародителей данную, но и самого его, долю ему одному свойственную. Иное дело, что многие своего особенного не имеют и иметь не хотят, а живут по одной породе своей, как от дедов-прадедов заведено было. Ну так и воздаю я им за то полной мерою.

А другое надобно сказать про медведей истребление. В первую зиму во Всеволжске были люди мои наги и босы. И во многие дни не имели что и в рот положить. Медведи же в те поры были в краях наших жирны и мохнаты. И числом многие. Вот я той медвежатиной людей кормил, в шкуры медвежьи — одевал, салом медвежьим - лечил.

А что люди мои мне лесных хозяев дороже — так то истина есть. И не отпираюсь. Мне мои - дороже. И не только зверей лесных, но и людей прочих.

Мы снова двинулись дальше. Проваливаясь то по пояс, то по грудь. В это во всё. Размазывая грязь по лицу, снимая с лица мокрую тину, чувствуя, как что-то интересуется моими ногами, отбиваясь от миленьких переливчатых мух, наблюдая волнистый след на воде там, где кто-то уходил с нашего пути, круги в лужицах, где кто-то с кочки спрыгнул, раздвигая своей грудью, своим мясом и костями... это всё.

Вырасту — пойду в ирригаторы. Буду ирригировать вот такое... А потом — асфальтом...!

Ага. Сначала дай бог ума просто вырасти. А уж асфальт делать... Если живой буду.

Потом был островок в болоте. Мы просто попадали.

Потом долго отцепляли друг от друга пиявок.

Такое гадское животное. Всё знаю: они такие полезные, от всего лечат. И от туберкулёза, и от сифилиса. И пол женский на мужской подросткам меняют. Или наоборот? И погоду по ним можно, лучше чем весь Гидромет.

Но её же, заразу, ничем не отцепить! Или — одеколон, или — нагрев. А так — тельце отрывается, а сосалка остаётся.

От пиявки можно избавиться, только убедив её в своей собственной невкусности.

Среди наших упражнений в части личной гигиены между делом как-то привлёк внимание беглый взгляд голядины. Уже говорил, что я — человек мелочный? И такие мелочи, как взгляд нашего "Ивана Сусанина" — не пропускаю.

Как-то он к двум берёзам на краю островка... как к давним знакомым. Но — вскользь. Стараясь не привлекать моего внимания. А моё внимание... особенно, когда его — "не привлекать". И вообще, я же в теле подростка. Подросткам положено проявлять... любопытство. А уж когда "не привлекать" и "тебе ещё рано".

Проявил. Подошёл, посмотрел. На одной из берёз след медвежьей лапы.

Медведь весной, когда из берлоги вылезает, кору на деревьях дерёт. То ли тужится от запора, то ли кисти разминает. По высоте этих отметок среди медведей иерархия устанавливается.

* * *

У Сетона-Томпсона описан один очень... хитроумный медведь... Или чем они думают?

Так вот, он был маленький, но хитрый. Залезал на камни около деревьев и драл кору значительны выше. "Не по росту". Как большой. А ещё нашёл место в ущелье, где было громкое эхо, прятался там и страшно рычал. И таким образом выжил своего старого больного соседа из удобной берлоги.

Не выдержал пенсионер давления на психику, бросил свою "усадьбу", пошёл и с тоски... Ну не удавился же! Медведь же! Откуда у него верёвка? Так, заболел и помер.

* * *

Это я к тому, что здесь отметка когтей на берёзе — на уровне глаз взрослого человека.

"Пляшущих человечков" помните? Там так рост убийцы определили. Ватсон, естественно, задал нужный вопрос. Холмс, естественно, убедительно объяснил. В футах и дюймах.

Единственный медведь в округе — голядская зверюга. Почему единственная? — Медведи хорошо кушают. Очень хорошо. Поэтому у них охотничьи угодья от 100 до 400 квадратных километров. У самок — меньше, у самцов — больше. Самые большие — у самых больших и старых. Самый большой и самый старый самец — это самое воплощение Велеса. С сединой в паховой области.

Не думаю, что он тут охотился. Но запах... А охотились за него туземцы. Которые старательно подражают медведям. Так что, и участок должен быть порядочный. Если я прав, то эта метка — след медвежьих когтей на берёзе — фикция. Человеком сделанная. А зачем хоть человеку, хоть медведю драть кору на дереве в середине болота? Для границы охотничьего участка... место не подходящее. Медведю здесь делать нечего. А вот человеку...

Для начала, я велел Сухану заново перевязать голядину. Чтоб тот, в случае чего, не сильно дёргался. И оказался прав — когда я достал костяной кинжал и начал раскапывать землю под сросшимися корнями берёз, голядина засучила ножками. Сильно. Успокоитель в форме кулака Сухана прилетел с адекватным кинетическим импульсом. Уже встряхнутым ранее мозгам много не надо.

А я продолжил. Слой почвы неглубокий. Глубже — болото. Под верхними корнями берёз, с той стороны, где следы когтей на стволе — кинжал стукнул о что-то металлическое. Пришлось покопаться, пока расчищал. Потом звать Сухана для извлечения. Соображалку у мужика выбило напрочь, а вот "домкратность" выросла раза в три, минимум.

Здоровый железный котёл. Или, скорее, казан.

* * *

Всё-таки, казан — посудина с толстыми стенками, обычно из толстого чугуна, с полукруглым дном. Толстые стенки — чтобы тепло держал когда с огня снят. Полусферическое днище — для энергосбережения. Казан вставляют в отверстие очага, так что нагрев идет не только по днищу, но и с боков. Это на Руси можно обед на костре готовить, а в Степи — никакого топлива не хватит. Почему в Степи? — Потому что и казан, и очаг — слова тюркские. От них, от степняков поганых.

"К отчизны милой очагам".

От казана и "казна". На Руси ныне — ни казны, ни казначейства. На "Святой Руси" это всё "скотством" называют. Казначейство — скотница, главный — скотник.

"Я бы в скотники пошёл.

Пусть меня научат".

Не научат? — Тогда я сам. Выучусь.

* * *

Голядина как очухался да увидел результат наших раскопок — совсем сдурел. Хоть и связан, а лезет, ругается по-своему. И по-нашему. И по матери.

Когда свеже-обожжённая морда к тебе на коленках ползёт, в лицо суётся и брызгами слюней разъясняет своё неудовольствие... Пришлось этого возмущённого обойти. И врубить сзади. При стойке на четвереньках да в раскорячку — очень доходит. Степанида свет Слудовна меня как-то посохом своим... в такой же позиции... Хорошо запомнились. И ощущения, и указания.

А если совместить с вздёргиванием за ошейник...? — Саввушка в своё время очень доходчиво... довёл. А потом привязать плотненько к стволу дерева. А то дурак этот уже и поводок грызть начал.

Ты мне тут бешеную собаку не изображай. "Бешеный" здесь я.

Вы все так старательно из меня зверя делаете. Саввушка, "людоловы", "отравители"... Теперь эти присоединились. Голяди голядские. Ну, вот вам зверь. В моем лице.

"С новыми трудовыми успехами вас, товарищи".

Меня снова трясло. Как тогда, на болоте с Марьяшей. Но — дрючка не было. А был Сухан, который даже от комаров не отмахивался без моей команды. Поэтому "истерику победителя" пришлось быстренько свернуть.

Голядину снова вырубили. Развязали, раздели, связали, привязали. Из одежды его сделали двойной мешок. Жалко будет, если дорогой развяжется или порвётся. И всё посыпется. Казан вывернули в эту тару.

Так это другое дело! Это уже вдвое легче! Килограмм 10-12. В основном серебро и чуть золота. Примерно две трети — просто монеты и куны. Есть украшения: браслеты, гривны, кольца. И на пальцы, и височные. Посуда металлическая. Ещё хрень какая-то. И две горсти серебряных нательных крестиков.

Откуда у язычников — православные кресты горстями? — Ну, Ванюша, ты и спросил. Крест на шее носят. Ещё там же носят голову. Ожерелья на Велесовом дереве забыл? Черепа в три нитки, каждая — в три оборота.

Плевать, всё — потом. Двигать надо. Подымайся, "скалозубище". Уже и не скалится, и зубы не торчат. И голеньким ему несколько... застенчиво. В компании жалящих и кровососущих.

Он меня ещё укорять вздумал: