Адмиралы Арктики

— Спасение утопающих — дело самих… Они чего это — решили лёд вокруг обколоть пушками и сами выбираться?

— Ерунда какая, — в голосе капитана озадаченность и недоумение.

Джойстик вывел на максимальное приближение, и стали заметны чёрные точки на льду — люди. Людское движение было заметно и на палубе броненосца.

— Запросите Рожественского! Что это у них происходит?

Продолжали смотреть на экран. Надстройка корабля снова обелилась пороховым дымом, но заметить, куда стреляли, не удалось. Затем внизу всё прекратилось — выстрелов больше не наблюдалось. Исчезли со льда и человечишки.

Тренькнул телефон. Вахтенный поднял трубку:

— Радиорубка — на флагмане подтвердили приём.

— Добро! — Черто́в посмотрел на часы. — Так, на «Суворове» цепочка от телеграфистов с дешифровкой и вестовым к командующему займёт какое-то время. Опять же с обычной на то реакцией Зиновия — наш адмирал, кажется, злонамеренно порой не реагирует на телеграммы. Либо отвечает с нарочитым запозданием. Так что я отлучусь пока. Буду у себя. Звоните, если что.

Уже в дверях обернулся:

— Кстати, а что дальсвязь? Передатчик, отосланный в Петербург, так и молчит?

— Молчит. Не удавалось связаться и со «Скуратовым». Престин в контрольное время на переговоры не вышел.

— М-да…

* * *

Именно в этот час вице-адмирал Дубасов составлял подробный отчёт о чрезвычайном и трагическом происшествии для отправки курьером фельдъегерского корпуса.

Вслед за срочной и короткой телеграммой. В столицу. Лично императору.

Регулярные посещения высокими чинами парохода «Скуратов», естественно, не остались незамеченными. Первыми индикаторами были писаки всех мастей, крутившиеся вокруг да около. Тот инцидент с участием матроса и британских подданных закончился ничем (в плане дознания) — у иностранцев оказались влиятельные покровители в Петербурге и дипломатическое прикрытие. Так что жандармский ротмистр, хоть и имел особые полномочия, не смог (не успел) даже провести пристрастный допрос.

Потом весь видимый интерес к «Скуратову» подугас, перекинувшись на более весомые «персонажи».

Но после ухода эскадры Рожественского негласная охрана «объекта» стала докладывать о новых подозрительных и просто не в меру любопытных личностях.

Посовещавшись, Дубасов и ротмистр пришли к мнению, что выставлять наглядный вооружённый караул или ещё как-то усилить охрану — явно привлечь излишнее внимание.

Вице-адмирал в свою очередь предложил Престину снять пока радиостанцию пришельцев и поместить в более защищённом месте на берегу. Константин Иванович пообещал проконсультироваться по этому поводу с потомками, сославшись на возможные сложности с демонтажем. Как и на необходимость ежесуточной поддержки свя́зи, пока не стабилизируется ситуация у Карских ворот.

Разговор этот произошёл ещё до того, как эскадра Рожественского застряла.

Ночью Дубасова разбудили, сообщив, что в порту пожар — горит «Скуратов».

Как ни спешил, но на пристань вице-адмирал прибыл, уже когда огонь удалось погасить.

Здесь распоряжался жандармский ротмистр. По предварительному расследованию, удалось установить, что на пароход проникло двое посторонних. Почему на борту в это время оказался Престин, ещё предстояло выяснить, так как люди ротмистра осуществляли постоянное сопровождение капитана, в том числе и по городу, а также приглядывали за членами экипажа. Но, видимо, проморгали.

Огонь вспыхнул именно в каюте, где находилась секретная аппаратура. При осмотре Дубасов обратил внимание, что она не только обгорела, но и была характерно изъедена кислотой. Что дало адмиралу повод предположить, что Престин ввиду угрозы сохранения секретности успел вылить на неё содержимое бутылки со специальной жидкостью, оставленной потомками как раз для подобной ситуации.

Это же подтверждали (по словам доктора, осмотревшего раненого бессознательного капитана) следы на одежде и руках Престина.

«Скорей всего, Константин Иванович, не успевая, просто разбил бутылку о приборы, руками прикрывшись от брызг. И почему-то случился пожар. И если бы не пожар, шпионы, вероятно, что-то смогли бы унести и скрыться. А так — среагировала охрана, — адмирал пробежался взглядом по закопченной каюте, посчитав почерневшие, оплавленные блоки, — всё вроде бы на месте».

— Один убит. Одного удалось пленить, — ротмистр зыркал глазами, с подозрительным интересом оглядывая место происшествия, — при быстром допросе назвался поляком, но его пшеканье уж явно с английским акцентом. Опять британцы. Что ж им так тут намазано, а?

Адмирал словно и не услышал последнего вопроса жандарма, коротко указав на обгоревшие конструкции и провода:

— Это всё надо перевезти в другое место, предварительно заколотив от посторонних взглядов в ящики.

Вытирая смоченным платком никак не очищающиеся от копоти руки, Фёдор Васильевич мрачно смотрел, как жандармы выставляли обёрнутые в парусину предметы на палубу, где два плотника по-быстрому сколачивали тару. Далее всё сносили на берег и грузили в бричку.

Расстраиваться, естественно, было от чего. Адмирал уже мысленно составлял рапорт императору.

«А предварительно, с утра, надлежит отослать телеграмму. Связь с ледоколом (а через него и с эскадрой Рожественского) теперь только через радиостанцию, которая уехала в Петербург с царским поездом».

Фёдору Васильевичу хотелось держать руку на пульсе, а потому он посчитал, что, пожалуй, и ему лучше будет вернуться в столицу.

«Как бы повлиять и убедить государя не слушать этих проклятых любителей всего английского, коих в его окружении предостаточно, включая ближайшую родню? Слыханное ли дело — беспардонность британских шпионов переходит всякие границы. И требует адекватного ответа, а не дипломатических протестов».

И только потом пришло осмысленное сожаление о жертвах этой шпионской войны. Убит один матрос, второй доставлен в больницу с ножевым ранением. И Престин… Доктор на вопрос о его состоянии трагически покачал головой, констатируя: «Помимо ожогов, пулевое ранение. Пулю удалось извлечь, но вряд ли он протянет долго». Да-а, бедный Константин Иванович.

Дубасов повернулся к подошедшему, откашлявшемуся, чтобы обратить на себя внимание, ротмистру.

— Ваше высокопревосходительство, — начал тот и неожиданно заговорил более доверительно: — Фёдор Васильевич. Этот мнимый «поляк» при задержании был немного помят… скажем так — ранен. Я вот подумал и хотел бы попросить — не упоминать его в рапорте. Или же доложить о двух убитых в перестрелке иностранных шпионах. Иначе мне опять ничего не дадут вызнать.

Адмирал чуть нахмурился: «А ежели жандарм выпытает у этого головореза что-то такое, чего ему знать не положено?»

Однако быстро отбросил сомнения: «Чёрт побери, если уж англичанам что-то известно, чего уж от своих-то скрывать…»

Поэтому без какой-либо снисходительности, а с полным пониманием кивнул ожидающему ответа ротмистру:

— Да, конечно. Поддерживаю.

Не подслушанный разговор… разговоры

Вертолётный ангар

— А что, соляру на Логинов повезём в железных бочках? — неодобрительно спросил Шабанов, глядя, как «химики» чего-то доливали и смешивали.

— Нет, конечно. Потом перецедят.

В ангар заглянул Волков и, увидев стоящих в сторонке пилота с начальником безопасности, подошёл.

— А! А вот ещё один из «блока радикально-непримиримых», — скалясь, поприветствовал Шпаковский. — Чего ты такой загадочный?

Морпех взглянул действительно немного заговорщически, и хоть в замкнутом помещении было довольно шумно, тихо предложил:

— А может, на борт «Миля» пару бочек напалма всё же прихватить… в довесок? Да попотчевать вражину ненароком?

— Э-э-э, лейтенант! Где твоя воинская дисциплина? — Однако в интонациях Шпаковского осуждения почти не слышалось. Скорей усмешка — он украдкой переглянулся с Шабановым. — Скажу честно, такая мысль в голове тоже приблудилась. Но если уж мы (!) начнём чудить с дисциплиной, то чего же ждать от остального экипажа? Так что выкинь дурь из головы.

И где-то в районе второй палубы

Возбуждённо и таясь:

— Есть тема, айда в курилку!

С сомнением и лёгкой досадой:

— Что-то дельное? По нашему разговору?

— Да! — добавил бы на радостях «чёрт возьми», но сдержался.

— Пошли, покурим на палубу, — принимая с недовольством.

Наверху с ходу трепыхнул картой на ветру:

— Смотри! Собираются сюда вертолом отправить пару че́лов, запалить дымовуху!

И пришлось разжевать смысл и цель, пока товарищ по устремлениям врубится:

— Я как узнал, сразу нас добровольцами, мляха, записал! Сечёшь! Остров Логинов, припай — всего ничего. А рядом английский крейсер. Дыма мы исправно замутим, хай подавятся. А на британца сигнал фонариком маякнём (ты ж в «морзянке» шаришь) — просвещённые… хы, причапают, нас заберут, и вуаля — западная жизнь!

— Схарчат нас твои просвещённые…

— А мы языком трепать не станем, — в возбуждении даже не просёк безысходный (или уверенный) пессимизм собеседника, — всего не расскажем. Америкосы мы, и всё тут! Хорошая версия!

— Не прокатит, — попытка говорить на языке оппонента (уже оппонента) давалась с трудом, потому что аргументы выходили неубедительными, — дело заигралось слишком далеко и сложно. Да и чем тебе вариант кэпа плох. Перспективы…

А тот чутьём понял другой настрой напарника. Вспылил:

— Да меня бесит, когда за меня кто-то принимает решения! У меня это в крови…

— А чё, не так всегда было?

— Но не в этом случае! Системы нет! И мы на великом перепутье. Неужели ты не понимаешь?! Мои предки когда-то сбежали от шляхтичей, чтобы обрести вольницу. Их едва не охолопили москали. Они осели на Дону.

— Ты ж вроде с Кубани…

— Это потом уж… в казаках…

— И чего ты тогда несёшь? Твои предки шашками да нагайками гоняли за царя-батюшку. А ты так и вовсе… кубаноид.

— Так ты чего, против? — Как и не заметив обидное словцо. — Сдашь меня? Не забывай, у меня есть кое-что на тебя.

— Вот потому и не сдам. Не ссы. Но и дёргаться нам пока с ледокола, считаю, неумно. Погоди время, освоимся, устаканится, и решим.

Последнее произнёс умиротворяюще, чтобы успокоить разгорячившегося собеседника. Зрачки у того сузились хищно и зло… и рука странно замерла в кармане.

И определённо утвердился во мнении: «Я имею дело с глупцом».

Рекою времени как щепка плыть…

А они всё более натягивались, где тонко звеня в предвкушении, где лопаясь оборванными жизнями-надеждами… те самые надуманные «незримые нити» причин и следствий, что соединяли людские интересы и чаяния… группировок и отдельно стоящих, в логике необходимости и в глупых предрассудках, в традициях-инструкциях и в риске честолюбия.

Люди всегда умудрялись совмещать трезвый расчёт с личным упрямством, явным и скрытым… с которым, даже понимая его неправильность, не в состоянии совладать, вынашивая свои ошибки-бастарды.

* * *

Забросив беспилотник мыслей на высоту «взгляда со стороны», обозреваешь холст закрутившейся истории, как непростую, но узнаваемую карту, испещрённую линиями и пунктирами на материковых изгибах и оттенках состояния воды. С условными метками кораблей, людей, идей… дней.

«Ямал» неторопливо возвращался, «пережёвывая» десятку миль, непринуждённо кроша полуметровую толщину покрова. Необходимости спешить не было. А при желании «ледовая ходкость»[80] полагала всего лишь час времени для появления эскадры Рожественского в доступности невооружённого глаза.

Переносимся на этот «час с копейками» в сторону Карских ворот — застывшие во льдах корабли не несут в себе никакого изящества или грозной суровости… если говорить о броненесущих и вооружённых. Скорее, унылое стадо, тоже «пережёвывающее», только свою «угольную жвачку». Нет ничего хуже этого беспомощного ожидания непонятно чего.

Роптали на всех кораблях, судах, но злополучно не ладилось всё на том же «Ослябе».

Впрочем, об этом чуть позже.

Всего в четырёх милях дальше на выход к Баренцеву морю отирался «Бервик». Не у самой кромки льдов… и мог бы сократить дистанцию до русских, но их и так было прекрасно видно. А зайти глубже в пролив, тогда бы борта крейсера действительно постоянно отирались о ледяные «клёцки», что дробились от ледяного поля.

И ещё дальше, уже с большим замахом… побежим-полетим мильной зеленью моря Баренца, возвращаясь в Александровск, где…

…ждал ответа из Петербурга вице-адмирал Дубасов…

…вытряхивал крупицы информации из «польского» исполнителя жандармский ротмистр, в то время как координатор иностранной разведки, укрывшись на шхуне, приписанной к порту Тромсё, «сидел на иголках», ожидая, когда, наконец, неторопливый норвежский капитан соизволит вывезти его из-под юрисдикции российских властей.

…а в палате местной больницы Константин Иванович Престин, цепляясь за свои уходящие жизненные силы, выцарапывал из беспамятства нестройные жаждущие мысли: «Как! Как же так? Мне потомки говорили (этот капитан всё же с немного бесовской фамилией), что я буду командовать “Скуратовым” вплоть до девятьсот девятого года! А значит… А значит, со мной всё будет в порядке! Верю, Господи!»

Верил, наверное, в дурмане обезболивающего морфия, не учитывая, что история пошла по-другому, как и его судьба. Однако, забегая вперёд, обмолвимся — именно эта уверенность, что «всё будет хорошо», и вытащила его из когтей «костлявой». Порадуемся за человека.

Тем не менее последуем далее. И уже от мурманских берегов повернём по компасу практически на зюйд, опустившись на шестьсот с лишним миль.

Хотя для суши морские единицы немного неуместны… так что на 1040 километров, а коль уж вовсе придерживаться реалий старинных русских мер — 970 вёрст.

И вот он — Санкт-Петербург.

Кого возьмём для начала? Например, новоприбывшую в столицу империи Богданову Наталью Владимировну.

Там где мужчины брутально напрягаются в незнакомой обстановке, иные девицы умело пользуются своей женской слабостью и непосредственностью. А где и куснуть могут… по обстоятельствам. Им, прекрасным, сие прощают!

Для женского романтизму царская Россия с благородными князьями, графьями, наверное, имеет свой очаровательный флёр, и уж какая «сопливая с косичками» ещё с детства не мечтала стать прынцессой.

У Богдановой же ко всему были ещё и профессиональные обязанности. Эксклюзивные. И останавливаться лишь на пригляде за наследником трона она не собиралась.

При её знаниях и хватке эмансипированного поколения она весьма скоро и вполне могла стать мировым светилом в медицине. Если, конечно, не ударится в основную женскую мечту — выйти замуж («выйти замуж удачно!!!»).