Герой смутного времени

Уже к полудню французского флота не стало, его корабли погибли в огне и на дне, а немногие оставшиеся захвачены в рукопашных схватках. Но и нашим досталось, кроме эскадры, понесшей самые большие потери, пострадали и другие. Вяземский, да и остальные командиры, прекрасно понимали, что можно было обойтись меньшими жертвами, сохрани наши моряки хладнокровие. Но ни у кого из них не поднялась рука укорять, а тем более наказывать за проявленный безрассудный героизм. Смерть Ушакова никого не оставила беспристрастным, мало кто не потерял голову от горя и жажды мести. Уже после боя, придя в себя от нахлынувших в горячке чувств, могли трезво оценить происшедшее, но никто не жалел о содеянном ими.

На следующее утро подавили огнем линкоров форты, стоявшие на входе в гавань. Высадившийся десант зачистил базу от охранявшей ее пехотной части. Правда французы не оказали какого-либо сопротивления, ушли, едва завидев приближающийся строй русских. По-видимому, происшедшая на их глазах битва отмела всякую мысль о защите базы и гавани. Неделю моряки, засучив рукава, со всем тщанием ремонтировали в доках поврежденные корабли, приводили в порядок парусное вооружение, орудия и прочее снаряжение, готовя флот к дальнейшему походу.

Работали все — от капитана до юнги, белоручек на военных кораблях не терпели. Здесь сложилось боевое братство, единая семья — со старшими и младшими, но все старались на общее благо. Бывали эксцессы, когда какой-нибудь отрок из дворянской, тем паче, приснопамятной боярской семьи, требовал себе привилегий или обращался с матросами как с чернью. Ему незамедлительно давали окорот, а особо упорным указывали на ворота проходной — иди, мил человек, на все четыре стороны, но нам ты не нужен. Такой порядок я ввел своим указом на заре формирования первого — черноморского, — флота, так повелось и на Балтике.

Последующие операции на французской территории носили явно пиратский характер, только без грабежа мирного населения. Даже купеческие суда отпускали после досмотра, если они не перевозили военный груз. Часть товаров забирали на собственные нужды флота и личного состава, но платили сполна за них. Хотя купцы воротили нос от наших рублей, но другого выбора им не оставили. Разграбили военные и королевские склады, арсеналы, заводы и мастерские во всех крупных портовых городах северного побережья.

Подошедшие французские полки отогнали огнем корабельной артиллерии и стрелков десанта, серьезных сражений с ними не произошло. Да и особой воинственности противник не проявлял — в стране наступил хаос во власти после безвременной кончины королевской семьи и самых влиятельных кланов. Местные служивые не знали, к кому приткнуться — в верхах пошли разброд и междоусобица. К тому же добавили переполоха наши дирижабли, своими бомбовыми ударами нанесшие не столько прямой ущерб, а больше паники и страха.

В течении месяца наш флот беспрепятственно грабил земли Нормандии от Гавра до Дюнкерка, а потом перешел на голландскую территорию. Здесь не стали разорять порты и базы, громить флот, а передали ультиматум правительству Соединенных провинций о выплате контрибуции. Верховная власть республики проявила благоразумие, в течении отведенной недели получили от нее согласие. Еще неделя ушла на передачу указанной суммы, после флот повернул обратно к берегам Англии на встречу с экспедиционным корпусом. Уже наступил сентябрь, подходило время заканчивать с компанией на этот год и возвращаться на родную землю.

В августе, когда флот отправился к берегам Франции, наш корпус после недолгих сборов вышел маршем к Лондону. Путь от поселения Приттлвел в устье Темзы и дальше по северной ее стороне до самой столицы предстоял недолгий, немногим более семидесяти верст. Проходить его по реке на судах не стали — для тяжелых военных кораблей глубина недостаточная, легким же корветам и клиперам опасность представляли стоящие по обе стороны реки форты. Решили обойти их севернее, через Брентвуд — небольшой городок графства Эссекс. Местность на пути предстала болотистая — колеса повозок и пушек вязли в грунте, — пришлось бойцам помогать вытаскивать их из грязи. Скорость марша понизилась вдвое-втрое против обычного, до первой оборонительной линии противника под Тилбери шли трое суток.

Странно, но на этом участке пути наши воины не встретили каких-либо воинских отрядов противника. Только издали видели небольшие группы всадников, спешно уходящих прочь от русского войска. В поселениях, через которые довелось идти, на улицах не было ни души, хотя чувствовалось, что жители не покинули свои дома-мазанки под высокой соломенной крышей — мычал скот в хлеву, слышался птичий гомон, во дворах за невысокими палисадниками все сохранялось в порядке и чистоте, без следов поспешного бегства. Попадались и богатые поместья, даже один замок с каменными стенами и башнями, но их обошли — пока с ними недосуг заниматься. Только уже на подходе к крепости враг стал нападать на нашу колонну, завязались быстротечные схватки охранения с его конными отрядами.

За десяток верст до первой линии укреплений неприятеля встали лагерем, отправили дозоры разведать его оборону по всему фронту и возможные подступы к ней. В чем-то она оказалась подобной нашей — с выдвинутыми вперед редутами, пехотными и артиллерийскими позициями позади. По-видимому, противник перенял кое-что из новых технических и инженерных решений — опыта войны с нами у английского командования за последние годы набралось немало, на своей шкуре убедились в их достоинстве. Правда, укрепления выглядели жидковатыми, да и то на двух линиях — вероятно, не рассчитывали на противостояние с мощной группировкой наступающего войска. К тому же и в живой силе противник существенно уступал — по предварительной оценке разведки его численность составляла не более десяти тысяч человек против наших сорока с лишним тысяч.

Так что командующий и командиры полков, собравшиеся на совет после рекогносцировки, посчитали разгром английского войска в предстоящем бою не представляющим сомнения. Спланировали общее наступление по всему фронту, прорыв его линии на флангах ударными полками, усиленными артиллерией и кавалерией, с выходом в тыл и последующим окружением остатков противника. Как мне потом рассказывал сын о подробностях во многом решающего сражения, у него самого все же некоторые сомнения возникли, причем не аргументированные, а подсознательные, как предчувствие возможной беды. Но выступать с ними перед умудренными воинским опытом старшими командирами не стал, принял к исполнению утвержденный план будущей баталии.

Генерал Одоевский поберег наследника трона, оставил его полк при себе в качестве оперативного резерва, несмотря на пожелание молодого командира идти в бой на самом трудном участке. Ранним утром, едва только рассвело, русская артиллерия начала часовую артподготовку. Била по редутам, по передовой линии пехотных позиций, подавила редкий огонь вражеских орудий. После наша пехота пошла в атаку развернутым строем, как на учениях. Почти без потерь заняла первую линию обороны противника. Не задерживаясь и не дожидаясь передислокации полевых пушек, подступила ко второй, когда началось то, чего не ожидало русское командование. На левом фланге, у самой реки, разгорелась ожесточенная сеча. Взявшаяся неизвестно откуда крупная группировка противника с тыла ударила по скопившимся на передовой полкам и приданным им кавалерии и артиллерии. Одновременно вступили в бой скрытые до сих пор орудия неприятеля, а нашу пехоту на второй линии встретил сплошной огонь, гораздо больший, чем следовало предполагать от немногочисленных защитников. Складывалась опасная ситуация на этом участке сражения, командующий стал перебрасывать к нему полки с других направлений. И именно в такой неудачный для нас момент — когда подразделения только стали перестраиваться, их ряды перемешались, — им в тыл на правом фланге ударила еще одна вражеская группировка. Столкновение сил приняло нежелательный для нашего войска характер — полки завязли в ближнем бою, утратили главный козырь — огонь на безопасной дистанции. Ожесточенные схватки пошли по всему фронту, инициатива все больше переходила на сторону противника. В особо критический момент случилось фатальное — погиб командующий, генерал Одоевский, русское войско оказалось без управления.

Глава 10

Интерлюдия: из воспоминаний Панкрата Поход нашего корпуса в Англии с самого начала показался мне странным. В устье Темзы вражеских кораблей не обнаружили, только вдали заметили паруса двухмачтовой бригантины, спешно уходящей вверх по течению. Еще подумалось — уж здесь, у ворот к столице, нас должны встретить более серьезные силы, не дать возможности пройти к ней. Остановились в бухте неподалеку от крупного поселения Приттлвел на левом берегу реки — транспортные суда дальше не пошли, глубины для них недостаточно. Высадились на пирсе, выступающем от берега на сотню метров. Для четырех сотен транспортников он оказался мал, прошло двое суток, пока суда поочередно освободились от своего груза. Часть из них отправилась с основным флотом к берегам Франции, большая осталась здесь ждать нашего возвращения. Мой полк сошел на берег среди первых, вместе со штабом командующего. Я не раз замечал опеку генерала, еще со дня отправления из Риги — разместил моих бойцов на своем судне, не раз вызывал к себе во время плавания, расспрашивал о делах в полку, следил за моими занятиями с личным составом, хвалил или давал какие-то советы. Чтобы солдаты не отвыкли от воинской службы на борту судна, каждый день со своими командирами нагружал их учениями и тренировками — от физических упражнений до стрелковых занятий. Так они лучше переносили тяготы плавания, ту же морскую болезнь. Мне она, как и большинству непривычных к морю, также доставила забот, но заставлял себя не подаваться слабости. Видя мое терпение, бойцы тоже подтягивались, старались всеми силами, а потом втянулись. Вечером на привале после первого дневного марша высказал генералу свое беспокойство: — Иван Сергеевич, что-то странно ведут себя англичане. Без боя впустили к реке, дали спокойно высадиться. А сегодня, кроме разведки, никаких вражеских отрядов не встретили. Похоже, что нас заманивают в западню. Одоевский внимательно выслушал, после минуты молчания ответил: — Возможно, ты прав, Панкрат. Но наша разведка пока ничего подозрительного не обнаружила. А идти вперед надо, обязаны выполнить приказ. Будем настороже, так что козни неприятеля не упустим, отобьем. Слова генерала не успокоили, с каждым днем напряжение во мне росло. Больше не стал заговаривать с командующим на эту тему, только в своем полку распорядился бойцам не расслабляться на марше и привалах, выслал больше дозоров. Но так и не встретили какого-либо вражеского отряда до самого Тилбери, небольшого городка с крепостью в двадцати верстах от Лондона. Здесь перед своей твердыней англичане выстроили линию обороны от берега реки до густой дубравы. Подошли под вечер, встали в нескольких верстах от нее. Строить свои укрепления вокруг лагеря командующий не стал, на закате дня собрал нас на совет. Кратко объяснил диспозицию противника, его предполагаемую численность и вооружение, а потом предложил свой план наступления утром завтрашнего дня. План представлялся вполне продуманным и оптимистичным, основанным на четырехкратном превосходстве в живой силе и огневой мощи. Предусматривал атаку по всему фронту, прорыв по флангам с последующим окружением неприятеля. Но меня насторожили в нем два упущения. Командующий практически не оставлял серьезного резерва, если не считать моего полка по центру и еще двух на флангах. Кроме того, не стал выстраивать нашу линию обороны с опорными пунктами, как мы обычно поступали перед серьезным боем в расчете на контрнаступление врага. Когда генерал предложил командирам полков высказать свои суждения, не преминул их огласить. Насчет резерва командующий отчасти согласился, добавил еще два полка, об укреплениях пояснил — нет необходимости в них при таком преимуществе. Об обороне не может быть и речи, только наступление. Не стал настаивать — решать все же командующему, но сомнения в верности его плана остались. И вскоре они, к несчастью, подтвердились. Начало боя складывалось в нашу пользу, наша артиллерия первыми залпами накрыла передовую линию противника, в огневой дуэли подавила его батареи. Видел с наблюдательного пункта Одоевского на вершине небольшого холма, как наши полки шли в атаку четким строем, почти не останавливаясь на стрельбу и перезарядку, пересекли открытое поле до первой линии. Дружным и точным огнем выбили редких ее защитников, оставшихся в редутах и окопах после артиллерийского налета. Не задерживаясь на занятой линии, проследовали ко второй. Прошли уже большую часть расстояния до нее, когда на левом фланге с тыла к ним вышла крупная группа английской пехоты. Отсюда, с наблюдательного пункта, казалось, что она возникла внезапно, как из-под земли — возможно, скрывались за обрывистым берегом реки. Ее численность с большого расстояния не мог определить, да и с каждой минутой она все росла. Но, по моим прикидкам, составляла не менее пяти-семи тысяч бойцов. В наших полках на этом фланге насчитывалось примерно столько же, но они растянулись по фронту и уже не имели возможности в считанные минуты перестроиться и встретить огнем всего строя. Враг просто смял фланг, немногим позже к ним навстречу пошла со второй линии окопавшаяся пехота англичан — наши бойцы оказались между двух огней. Ситуация на этом крыле сложилась критическая, резервные полки не смогли переломить ее. В такую трудную минуту командующий вынужден был отдать приказ о переброске полков с центра и правого фланга на помощь гибнущим частям. Когда же они только стали спешно разворачиваться с неизбежной при этом сумятицей и путаницей, уже с правого края им в спину ударила еще одна вражеская группировка, вышедшая из густого леса, заметно большая, чем левофланговая — примерно около десяти тысяч человек. Всем, от командующего до рядового бойца, стало понятным — наше войско угодило в хорошо подготовленную неприятелем западню. По численности обе стороны оказались примерно равны, но стратегическую инициативу внезапными ударами с тыла захватил противник, он просто терзал наши растянувшиеся и перемешавшиеся полки. Они уходили к центру поля, огрызаясь огнем, но не могли оторваться от наседавшего плотной массой врага. Мой полк Одоевский до последнего момента удерживал при себе и только когда вал вражеской пехоты с правого фланга подступил к расположению штаба, отдал мне приказ отбросить противника. Бойцы, на глазах которых гибли товарищи, по моей команде яростно бросились в штыковую атаку — смешавшиеся наши и английские части не позволили вести огонь из винтовок. В рукопашных схватках, держа равнение в строю, мы отбили первый, самый сильный, натиск противника на своем участке, а после встали, не отступая ни на шаг, сдерживали следующие волны неприятеля. Рядом с нами одна за другой закрепились соседние полки, с трудом, но все остановив наступающего врага. Постепенно образовалась более-менее устойчивая линия нашей обороны на правом фланге, положение стало как-то выправляться. В самый напряженный момент — наш и соседние полки только-только смогли остановить упорно атакующего противника, ко мне подбежал порученец командующего с приказом — генерал срочно вызывает к себе. Оставил командование полком своему начальнику штаба и немедля направился к командному пункту. Одоевский лежал на земле на расстеленном плаще. Его загоревшее лицо заметно побледнело, на груди сквозь мундир проступила кровь, дышал тяжело, с хрипом. Тихо, едва слышно, прошептал: — Панкрат, бери корпус на себя. Я умираю, прощай, — с этими словами он закрыл глаза и ушел в небытие. В первые секунды растерялся — хотя смерть боевых товарищей я видел не раз, но привыкнуть к ним не мог, сердце защемило от сострадания к еще не старому генералу. Сжал теплую руку, прощаясь с честно отдавшим в бою жизнь воином, встал в окружении штабных чинов, с ожиданием смотрящих на меня. Выбор Одоевского меня удивил — среди командиров есть более сведущие в воинских делах. Но коль так произошло, то мне нужно принять всю ответственность за продолжающийся бой. За правый фланг я особо не беспокоился, там ситуация выровнялась. На левом же обстояло намного хуже — наши полки стояли в окружении плотного строя противника, дело верно шло к их гибели. Резервов, чтобы прорвать окружение и спасти своих, я не видел, но и оставить без помощи тоже нельзя. В поисках выхода из труднейшей ситуации лихорадочно перебирал и отметал различные варианты, но ничего путного не находил. Потом все же решился на отчаянный шаг — дал команду двум полкам полевой артиллерии открыть огонь по скоплению вражеских войск, рискуя поразить своих. До сих пор они стояли в выжидании удобной ситуации, но перемешавшиеся наши и вражескими части не давали им такой возможности. После моей команды первые пушки открыли огонь, с большим недолетом — канониры все еще боялись попасть в своих. После пристрелки продолжили уже всеми орудиями — снаряды все чаще ложились в гуще вражеской пехоты, иногда попадая к нашим. Уже вскоре ближние ряды противника стали разбегаться от губительного огня, в стене окружения появились просветы. По команде сигнальщика артиллерия перенесла огонь по периметру неприятельского войска, залп за залпом прореживая его. Часть вражеских подразделений повернула на позиции орудий, но стоявшие вокруг батарей редуты не позволили им пройти. Пользуясь поднявшейся среди войск противника суматохой наши полки пошли на прорыв и вырвались из окружения. Потом по сигналу с командного пункта развернулись в строй лицом к преследующему противнику, встречая его плотным ружейным огнем при поддержке артиллерии. Бой шел еще несколько часов — оба войска маневрировали, сталкивались, вновь расходились, — но уже складывался в нашу пользу. Я чувствовал поразившее меня воодушевление, четко видел весь ход сражения, а мысли текли ясно, подсказывая лучшее решение. Никогда не считал себя выдающимся стратегом, но сегодня на меня снизошло какое-то вдохновение — предугадывал действия противника, видел его слабые места, планировал контрмеры, а наши хорошо обученные части точно их исполняли. Первым не выдержал противостояния неприятель, стал медленно отступать, а потом, не выдержав совместного огня нашей пехоты и артиллерии, побежал. Не стали преследовать его — силы у бойцов остались на исходе, а немногочисленную кавалерию мы потеряли в трудный час битвы. Отдал приказ полкам встать на дневной отдых, сам с их командирами обошел изрядно потрепанные врагом, но не потерявшие духа воинские части. Победа нам дорого далась, в строю остались три четверти от начального состава, считая и раненых, оставшихся в полку. Тех же, кто получил тяжелые раны, мы отправили с охраной обратно на наши суда. На следующий день, похоронив убитых, продолжили марш к английской столице. Шли не спеша, с усиленными вдвое дозорами — попадать в новую западню ни у кого из бойцов и командиров не было желания. Серьезных стычек в пути не произошло, враг не оставил заслонов. Только иногда из леса выскакивали небольшие отряды легкой кавалерии, после двух-трех залпов по дозорам скрывались обратно. По-видимому, неприятель оттянул побитые войска к столице в намерении дать нам новый бой у ее стен. К вечеру следующего дня мы уже подходили к предместьям Лондона. Здесь, у крепости Тауэр, встретили все подтянувшиеся для защиты своей столицы вражеские силы, выстроивших более серьезные укрепления, чем под Тилбери. От нас они не скрывались, понимая, что в новую ловушку мы не попадемся. Прошлый урок пошел нам впрок, почти без отдыха принялись за строительные работы — возводить редуты, рыть окопы и огневые позиции для артиллерии. Работали посменно всю ночь, утром продолжили, закончили с нашей линией укреплений за полдень. Тогда же отправили с парламентером ультиматум о капитуляции города, выплате контрибуции как денежными средствами, так и ценным оборудованием — станками, машинами, судами. На наше обращение лондонские власти не соизволили ответить, с рассвета следующего дня полевая артиллерия приступила к обстрелу вражеской обороны. Подавила батареи неприятеля в редутах, а потом перенесла огонь на окопы первой линии. Пока канониры утюжили позиции противника, пехота приступила к атаке, скорым шагом преодолевая открытое поле. Как только она приблизилась к передовой линии, артиллерия перенесла огонь на вторую линию, не позволяя врагу оттуда помешать нашим стрелкам. О четком их взаимодействии мы уговорились на совете перед сражением, теперь оно помогло пехоте без существенных потерь и задержки занять передовые позиции. Здесь наши бойцы остановились, принялись укреплять со своей стороны. Передислоцировали полковые, а за ней и полевые пушки и гаубицы, и уже отсюда принялись выбивать противника со следующей линии обороны. Так последовательно, без ненужной спешки, в течении пяти дней выбили противника со всех его трех линий, блокировали крепость с отступившими в нее остатками вражеских войск. Атаковать хорошо обустроенную и укрепленную твердыню не стали, обошли ее стороной и вошли в предместья города с севера. Того ожесточенного сопротивления, которое ожидали встретить, не произошло, занимали квартал за кварталом тесные улочки окраины, а затем более просторные районы знати, с парками, дворцами в северной части города. Стычки с защитниками города проходили только у самых важных объектов и районов — дворца Сент-Джеймс в Вестминстере, на Ковент-Гарден и Вест-Энде. Даже Лувр, королевский дворец, захватили после короткого штурма, правда, коронованной семьи здесь не оказалось, она при известии о нашем приближении в спешке убралась в загородную резиденцию Фонтенбло. Как позже выяснили наши разведчики, там она не задержалась, отправилась дальше на север в свои шотландские владения. Без высших правителей судьбу города решали с муниципальной властью. Она со скрипом и проволочкой выдала требуемую сумму, отдала королевские предприятия под конфискацию ценного оборудования. Таким же образом забрали речные суда, стоящие у причалов на Темзе, загрузили их изъятым имуществом и ценностями, а потом под охраной конвойных команд отправили к нашим транспортникам. Этим судам пришлось совершить не один рейс, пока перевезли конфискованное (сиречь— награбленное) нами добро с королевских складов и предприятий. Я разрешил командирам полков изымать все ценное из казенных хранилищ, вот они и расстарались, метлой прошлись по ним. Жаль только, королевская казна нам не досталась — бежавший правитель прихватил ее с собой. Так мародерствовали в столице и ближайшем округе две недели, пока не подошел срок возвращаться на свои суда. Тяжелые орудия и обоз загрузили на речной транспорт, сами пошли налегке прежней дорогой. Времени на обратный путь ушло вдвое меньше, в городках и селениях не задерживались и уже на третий день дошли к месту высадки. Флот наш еще не вернулся, прождали его неделю в разбитом на берегу лагере. Не дал возможности бойцам бездельничать, они со своими командирами каждым день занимались строевыми и стрелковыми упражнениями, совершали многоверстовые марши по окрестностям. Конец интерлюдии Во второй половине сентября русский флот вышел из устья Темзы в Северное море и взял курс к Дании. Как и с Голландией, решили обойтись с ней миром, взыскать только денежную контрибуцию. Но случилось неожиданное, король Кристиан IV затеял с нами войну. Объединив вооруженные силы подчиненных ему Дании и Норвегии, он отправил против нас военный флот из более, чем трехсот кораблей. Встреча с ним произошла в открытом море за сотню верст (или шестьдесят миль, как выразились моряки) от датского берега. Завидев издали целый лес мачт и парусов идущих встречным курсом судов, адмирал Вяземский дал команду привести корабли в боевую готовность, но огонь не открывать без его распоряжения. Отправил на рандеву быстроходную эскадру Апраксина, ставшим ее командующим после гибели Ушакова. Как только русские корабли оказались на дистанции поражения, враг (теперь никто из наших моряков не сомневался в таком отношении к встретившемуся флоту) открыл огонь по ним, развернувшись левым бортом. Апраксин среагировал быстро, по его сигналу эскадра дружно ушла вправо, а потом, идя тем же кильватерным строем, открыла огонь по обозначенным флагманом целям. Такая непривычная тактика морского боя внесла на время растерянность среди датских и норвежских моряков. По-видимому, они готовились к противостоянию кораблей друг напротив друга (или неприятеля), но не к сосредоточенному огню идущей строем эскадры. Вражеские суда, замедлившие движения для пушечного залпа, спешно стали уходить в свою сторону, пытаясь выйти из зоны поражения русских пушек. Наперехват им на всех парусах неслись остальные боевые корабли русского флота, сзади противника преследовали моряки Апраксина. Они догнали замешкавшиеся при перестроении неприятельские суда, идя параллельным курсом, накрыли их зажигательными снарядами. Потом, оставив горящие посудины, бросились в погоню за следующими целями. Основной флот настиг уходящего противника через час гонки, перерезал им путь. Началось открытое и ожесточенное сражение множества судов. Русские с дистанции били точным огнем дальнобойных пушек, противник старался пробиться в ближний бой. Во многом эта битва повторила прежнюю — с французским флотом, также доходило до прямых столкновений. На этот раз наши моряки и их командиры не теряли голову, старались уйти от таких атак, но не всегда получалось. С каждым часом сражения все ощутимее становилось преимущество русского флота как по количеству оставшихся боеспособными кораблей, так и в лучшем маневрировании и точности огня. К вечеру расклад стал явным, на каждое судно неприятеля приходилось два наших. Он продолжил бой, но уже без прежнего напора, видно, что тянул время до сумерек. С их приходом корабли противника дружно бросились наутек, русские же не стали преследовать в наступающей ночи. Подняли на борт моряков, оказавшихся в воде с затонувших судов — как наших, так и датских и норвежских, — после остались на дрейфе ожидать рассвета. Следующим днем приводили в порядок свои суда, провели возможный на плаву ремонт, еще через день продолжили плавание к Ольборгу в заливе Сагеррак, морским воротам Дании. Наш флот заметно поредел — потеряли в последнем сражении почти сотню кораблей, но все еще представлял грозную силу. Когда стал входить в гавань порта, остатки вражеского соединения, стоявшие здесь на рейде, засуетились, прижались к берегу под защиту фортов. Вперед вышли наши линкоры, на пределе дальности поражения принялись обстреливать орудийные башни фортов. В ответ с них тоже открыли огонь, но побороться на равных с русскими гигантами у них не получилось, заметно уступали в дальнобойности. Спокойно и методично канониры поражали одну башню за другой, а потом перенесли огонь на стоящие суда противника. Они заметались, принялись маневрировать, но уйти от разрывных снарядов не смогли, стали тонуть одна за другой. Надо отдать должное мужеств их моряков — не стали поднимать белый флаг, спасая свою жизнь, а бросились в отчаянную атаку, ясно понимая, что идут на верную смерть. В нашем строю вперед выдвинулись фрегаты, прикрывая собой линкоры, за ними стали корабли поменьше, все ждали подхода противника на дистанцию поражения. То, что случилось после, можно в прямом смысле назвать побоищем — русские топили корабли неприятеля один за другим, а они продолжали идти прямо по курсу, почти не маневрируя. Только когда от всего флота осталась едва ли четверть, отвернули в сторону. На русских судах прекратили огонь, никто не стал преследовать уходящих к дальнему берегу. Конечно, в бою жалость к врагу неуместна, но наших моряков проняли мужество и самоотверженность экипажей, дали возможность выжить хоть какой-то их части. Теперь, когда подавили сопротивление противника, к причалам порта пошли транспортники и охраняющие их корветы. Высадка десанта прошла без осложнения, в течении дня четверть корпуса сошла на берег. Идти в глубь страны и завязнуть в долгой войне в преддверии зимы и ледостава не имело смысла. Но наказать врага следовало, не только на море, но и на его земле. Как и во Франции, командование решило захватить крупные порты на восточном побережье и островной части — от Орхуса до Хельсингера, ограбить их и прилегающие земли. Оставив часть судов для высадившихся полков, флот отправился дальше к следующим объектам пиратского рейда. Времени на него осталось немного, но две недели потратили. Прошлись смерчем по богатым портам, скоро расправлялись с их защитой, а потом грабили портовые склады, городские хранилища и предприятия. Уже наступил ноябрь, когда русский флот покинул "гостеприимную" Данию и вышел в Балтийское море. В Норвегию не стал заходить, оставил на следующий год — многие командиры полагали, что флот еще вернется сюда, доводить начатое до конца. Море на всем обратном пути волновалось, дважды попадали в шторм, во второй, особо сильный — уже на подходе к Рижскому заливу. Высокие волны захлестывали палубы кораблей, даже громадных линкоров, а небольшие корветы и клиперы взлетали на них как щепки, а затем падали в развернувшуюся пропасть. Ураганный ветер и волны выломали большую часть мачт, унесли паруса, суда стали неуправляемыми и полностью оказались во власти стихии. Двое суток разбушевавшееся море испытывало крепость наших судов и мужество экипажей, а потом как-то резко успокоилось, как-будто натешилось, словно малое дитя с бирюлькой. Еще два дня моряки приводили корабли в порядок, ставили запасные мачты и паруса, а потом собирали отбившиеся суда. Не досчитались почти четверти подвижного состава, одна надежда оставалась, что они позже сами смогут вернуться на базу. Обидно на пороге дома терять боевых товарищей, с которыми прошли долгий путь в тысячи миль, выжили в трудных боях со злейшими врагами и вот так, от неразумной стихии, понести страшные потери. Та радость, с которой моряки и бойцы возвращались на родную землю, померкла от случившейся трагедии, суровая реальность напомнила о себе. Через три дня флот вошел в родную гавань без победного салюта, с приспущенными стягами и вымпелами. Погода выпала под стать — хмурилось небо, лил проливной дождь, холодный ветер продувал насквозь. После высадки экспедиционного корпуса и выгрузки всего доставленного добра поставили корабли в доки и к причалам на основательный ремонт, а экипажи и бойцы отправились в казармы и временный лагерь на отдых. Командующие флотом и корпусом не стали распускать личный состав по зимним квартирам — пока еще неизвестны дальнейшие планы высшего командования. Отдали распоряжения помощникам по текущим делам, сами отправились с конным эскортом в Москву. Дорога выпала сложная — вязли в раскисшем от постоянно льющих дождей грунте, не раз вытаскивали застрявшие кареты из глубокой грязи. Наступивший декабрь принес первый снег, мороз, стало легче с передвижением. Ближе к Великим Лукам началась капитальная дорога с каменным покрытием, ехали по ней с гораздо большим удобством и скоростью. В Москве Вяземский и Панкрат незамедлительно отправились в министерство обороны отчитаться Хворостовскому. Тот принял гостей радушно, обнял от души, но тут же перешел к делу. Выслушал внимательно доклад, после расспрашивал подробности, разобрал весь поход по карте. После двухчасового общения коротко подвел итог: — Молодцы! — а потом добавил: — Едем в Кремль, к государю. Как только секретарь сообщил мне, что в приемной ожидают министр обороны и командующие вернувшейся экспедиции, незамедлительно принял их. Сложно выразить охватившие меня удивление и другие чувства, когда увидел рядом с Хворостовским и Вяземским своего сына, но постарался не показать виду при сторонних людях. Пригласил за стол, а потом слушал их доклад. Первым вкратце высказался министр, обобщил результаты похода, а затем уже подробнее на мои вопросы отвечали командующие. Так я узнал о перемене в служебном положении Панкрата, в критической ситуации принявшему командование от генерала Одуевского. В сухом отчете не так просто узнать о полководческих талантах сына, но то, что он не упустил победу в трудном бою, а после в полной мере справился с поставленной корпусу задачей, говорило само за себя. Гордость и радость захватили меня, но я сдержал их в глубине души, вслух же поздравил командующих с успешным исполнением приказа и объявил о представлении к государственным наградам.