Зверь лютый. Книга 36. Аутодафе

— С-сюда?! Ты меня ему... отдашь?

Она в страхе вглядывалась, пытаясь по моему лицу понять своё будущее.

Ох же блин же! Да не знаю я! На хрена мне такое... такая... забота?

"Тело ранимо, воля неуязвима" — кто это сказал? Какой-то... идеалист бестелесный?

"Мы то, что мы едим". А она семь лет "хлебала" безответные унижения.

"В здоровом теле — здоровый дух". А в теле больном и регулярно поротом?

— Собирайся.

Ваня, ты "рыцарь"? — Нет, я "плюшкин". Хотя нафига мне эта "надкусанная половинка заплесневелого калачика"?

Я уже говорил: в Бресте "при столь высокой плотности застройки не могла сложиться усадебная система застройки с комплексом хозяйственных построек". Что означает вынесение почти всего, кроме собственно жилья, за стены города.

Теснота — общая беда всех укреплённых городов. За полтора века после Крестителя население удвоилось, каждое семейство норовит избу поставить. Земли больше не стало. А уходить насовсем в окольный город или в посад люди не хотят. Поэтому вокруг детинца растёт "дачный посёлок" — всё, от бань и конюшен до овинов и сушил, строят россыпью вокруг.

Потому и колесо тележное найдут одно, а разных конских причиндал, вроде удил, стремян — много. Телега место занимает, её на выселках держат. А стремена в дом несут, в сенях вешают.

Нам и лагерь пришлось не под стенами ставить, а выносить южнее.

Если люди большую часть времени проводят "на дачах", то и строятся здесь активнее. Особенно — люди обеспеченные. Им лезть в те сараюшки из жердей, которые дома городские, не только неудобно, но и "не по чести". Ставят в качестве летных "дачных" домишек настоящие хоромы. Вот одни такие мы мы и приспособили под переговорный процесс.

Уровень приёма сегодня выше. Лодок больше, коней оседланных к берегу подогнали. Миссионер и здесь начал мне выговаривать:

— Попон дорогих нет. Одни потники. Сёдла простые, не изукрашенные. Узды без решт.

— Не грызи. На решты не заработали пока. Не любо — ножки у каждого, дойдут.

Доехали. Уже ждут. Миссионер с Федей гостей дорогих развлекают. Умной беседой. А я вот завозился. С "принцессой". Как не подгоняй, а женщине собраться... в новом платье... без пары служанок...

— Доброго дня всему ясновельможному панству. Прошу простить за задержку. Надеюсь, вы не успели заскучать. Что ж, приступим.

Заскучать им, может, и пришлось, но теперь... сплошное изумление. Я явился не один, не со слугой или помощником, а с женой. Чужой, естественно. Княгиня увидела Казика и дернулась назад. Увы, я придерживал её за локоток. Её растерянный испуганный взгляд встретился с моей добродушной весёлой улыбочкой.

Нет, я не издеваюсь. Я — наслаждаюсь. Пикантностью ситуации.

Любовник, он же первый мужчина в жизни, вежливо ведёт женщину под ручку к её законному мужу, по жизни — второму.

* * *

"На "первый-второй" рассчитайсь!

Первый-второй

Первый, шаг вперед! — и в рай

Первый-второй

А каждый второй — тоже герой

В рай попадет вслед за тобой".

Оба уже в твоём "раю" побывали. Неоднократно. И каждый знает о другом, что тот знает.

* * *

Она нервно сглотнула и, не поднимая глаз, прошествовала к месту. Где и была, под стремительно наполнявшимся злобой и презрением взглядом мужа, усажена на лавочку в торце стола. Я приземлился рядом, утвердился по-удобнее и весьма весело, доброжелательно поинтересовался:

— Ну что? Начнём?

Глава 737

Довольно обширное низковатое помещение. Сени: две двери в противоположных стенах. Три окна по одной стене. За окнами — солнце, светлый апрельский день наполняет двор. В комнате тень, прохлада. Длинный стол, покрытый темно-бордовой скатертью. Вдоль стола — длинные лавки, в торцах — коротенькие, полуторные. В смысле: на одну задницу. Или на две плотно прижавшихся. На том конце — князь Казимир Болеславич, на этом — ваш покорный слуга, князь Иван Юрьевич. С супругой. Супруга, правда, Казимирова.

Вблизи меня за столом с обеих сторон Миссионер и Федя. Возле Казимира под правой рукой — епископ Краковский Гедко, под левой — воевода Святослав Властович.

Кроме переговорщиков в комнате ещё двое: мой и польский писари сидят у противоположных стен на лавках, на уровне середины стола, пишут протоколы на коленках.

Сразу во избежание: так не делается. Рассадка на средневековых переговорах другая.

Или правитель сидит, на троне или на лавке, а посол перед ним стоит, выплясывает и несёт ахинею.

Или обе стороны стоят в нескольких шагах друг от друга. И высказывают свои... мнения.

Бывает и за столом. Форма: посиделки с обжирушкой. В смысле: высокие стороны сидят за столом со снедью недалеко друг от друга и, между выпивкой и закуской, излагают друг другу наболевшее.

То, что я тут устраиваю — "канцелярит" из более поздних эпох. Позволяет избежать изначального спора о соотношении статусов, "кто выше".

Ну, и ещё кое-чего мне позволяет. Но об этом дальше.

— Ясновельможное панство! Прежде всего следует нам обратиться к Господу. Дабы ниспослал он милость свою, просветил и вразумил, наполнил сердца наши светом истины и указал дорогу благочестия. Господу богу помо-о-олимся!

Флейтист-крысолов. Последнюю фразу Гедко произносит нараспев, что резко контрастирует с его обычной скороговоркой. Как на плацу протяжно подают команду: "Ша-а-агом...".

Все дружно принимают исходное положение для упражнения: складывают ручки ладошками на груди, втыкаются глазами в стол и принимаются бормотать:

"Pater noster, qui es in caelis,

sanctificetur nomen tuum.

Adveniat regnum tuum.

Fiat voluntas tua,

sicut in caelo, et in terra...

Amen".

Хоровое караоке исполнено, все негромко в разнобой выдохнули последнее слово. Перекрестились. Кто слева направо, кто наоборот.

Гедко глубоко вздохнул, ухватился рукой за крест на груди и начал проповедь:

— Господа христианская! Вы пришли из-за лесов и болот, вы избраны Богом и возлюблены им, что показано многими вашими свершениями.

Ну и забубенил! Без стопора.

Начало монолога произвело на меня неизгладимое впечатление. Я подпёр правой ручкой щёчку, в глубоком сосредоточении внимая сладкоголосому песнопевцу. А левую случайно уронил под стол. Прямо на коленку соседки.

Про одеяния мужчин уже подробно рассказывал. Они, по сравнению со вчерашним, не изменились. А вот о единственной присутствующей даме... которая "силою вещей" в моём лице, вынужденно поменяла гардероб... Упущение.

Очень скромненько. Даже — подчёркнуто. У меня тут стан воинский, а не модельный дом. Но — чистенько. Беленькая нижняя косыночка аккуратно подвёрнута вокруг лица, покрыта тёмно-серым платком, переброшенным через плечо. Никаких украшений, кроме маленького серебряного крестика на груди. Даже золотое обручальное кольцо уехало вчера в узелке с поносным орнаментом. Тёмно-серого цвета широкая бесформенная роба с широкими рукавами. Крой сходный со вчерашним — абайский.

Я хотел, было, одеть её в чёрное. В знак скорби по утраченной "супружеской верности". Но — этикет.

Вспомнил Губермана: "чёрный цвет стройнит только до 48 размера. Дальше он бессилен, нужны леопардовые лосины".

Лосин здесь нет. Хотя леопарды... где-то водятся.

Пришлось ограничиться сереньким.

Ткань вызвала у меня в памяти фразу из далекого детства: "Драп-хохотунчик — три копейки километр".

Никаких вышивок, выточек, вырезов. Есть разрез. Один. Да и тот потайной. Правда, длинный, от подола до правой подмышки. Застёгнут тремя пуговками, прикрыт клапаном.

Собственно, всё одеяние и строилось именно для разреза.

"Принцесса" не хотела надевать этот... мешок. Тем более — без белья. Но настаивать на своём мнении не рискнула.

Теперь я мог спокойно пальчиком уроненной чисто случайно ручки сбросить петельку с нижней пуговички под клапаном и, в освободившемся от тенет и препон пространстве, свободно, по-хозяйски, положить ладонь на её круглую и, что принципиально важно, совершенно голую коленку. Погладить. Рукопожать.

Бывают нерукопожатые люди. Здесь встретилась рукопожатая коленка. Ничего особенного. Есть "рука-лицо", а тут рука-колено. Тоже... выражает.

Попытался отделить эту округлость от соседки.

Факеншит! Коленку — от её соседки. А не — от моей соседки. Что я, маньяк-расчленитель?

Увы, "принцесса" с силой плотно сжала ноги.

Как сообщил нам Бунин: "Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью".

Ну-ка, "вооружись слабостью". Расслабь. -Ся. А то так и останешься безоружной. Дурочка.

Я нажал чуть сильнее. Она панически дёрнулась, испуганно вскинула на меня глаза. Я, благожелательно улыбаясь, приглашающе кивнул в сторону проповедника. Она мазнула взглядом по епископу, по Казимиру. Опустила взор в стол. И раздвинула ноги.

* * *

" — Не грусти, — сказала Алисa. — Рано или поздно все станет понятно, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно".

Не грусти. Мне ещё непонятно, как выглядит "правильно". Но мои пальчики станут на свои места. На твоём теле. По нежному шёлковому кружеву твоей кожи.

* * *

У неё была восхитительная кожа. Я уже говорил, что для меня осязание имеет большое значение? Чувствую мир кожей.

Говорят, что слоны ходят на цыпочках. На пятку становятся только прислушиваясь: звук идёт не только по воздуху, но и по земле. Я — не слон, я постоянно "становлюсь на пятку". Всем телом. Особенно — с женщинами. А иначе... а зачем?

Регулярные занятия с оружием, физическая работа или управление поводьями, отчего и мозоли бывают, и кожа грубеет, не убивают этой чувствительности. Впрочем, способность чувствовать прекрасное — всегда не только рецепторы, но и асконы.

Восхитительная кожа на внутренней стороне бёдер. "Северянка". Нежная, плотная, ровная, гладкая. Стремительно разогревающаяся под моей ладонью, чуть вздрагивающая. То инстинктивно пытающаяся сжаться, спрятаться, отгородиться. От мира. От меня. То принуждаемая разумом к раскрытости. Если не к взаимному стремлению, то, хотя бы, к покорности, к терпению. К согласию. С этим постыдным, чужим, неизбежным... прикосновением. К длани господина своего. Имеющего право. Всегда. Везде. Всё.

* * *

"Тварь ли я дрожащая или право имею?".

Не — "или", а — "и". Я — "тварь". Из будущего. "Дрожащая". От ощущения и предвкушения. И "право" — имею.

* * *

Как говаривали русские крепостные в начале 19 в., оправдывая сексуальные волеизъявления "цвета нации" — российского благородного дворянства, заставлявшего крестьянок едва ли не с 12-13 лет отправляться в гаремы господ: "Должна идти, коли раба". А здесь и идти не надо: раздвинь ляжки и отдыхай.

"Смело, товарищи! В ногу!

Духом окрепнем! В борьбе...".

"В ногу" здесь конкретно — в её правую. Всем вниманием, чувствами, душой. Манера, конечно, не строевая, а танцевальная. При общении с дамой — более уместно.

И "духом окрепну". Процесс уже пошёл. Окреп. "Дух". Хорошо — под столом не видно.

Борьба в её разуме отдаёт дрожью. "Дрожью в теле. Близком мне". Борьба между с детства вбитыми стереотипами послушания и оттуда же, но — пристойности. Борьба между разумом и чувствами, борьба внутри самих чувств. Смущение. Стыд. Страх. Страх перед мужем, перед... вообще. Страх неизбежно грядущего наказания. Страх страха. И страх передо мной.

Борьба даже не осознаваемая, не описываемая иными словами, кроме "о-ой-ёй... боже же ж ты мой...", но выражаемая дрожью мышц. Взволнованностью плоти под восхитительно трепещущей кожей.

Она же ничего и никого не боялась! Семь лет аристократического замужества вбили страх. И не только "страх божий".

* * *

"Парикмахеру:

— Беня, зачем ви пугаете клиента страшными небылицами?

— У него, таки, волосики дыбом встают. Стричь удобнее".

У неё нет волосиков на ляжках. Но как она... трепещет!

* * *

Спокойнее, принцесса. Публичность сношаемости — общее место в этом мире. Господь же всевидящий? — Во-от. А сонмы у престола Его?

Так живёт почти вся "Святая Русь" в своих избушках 4х4 м. А уж в Берестье с жердяными стенками через полметра... Вся улица подсказывает и комментирует.

Там размножаются большинство аристократов. Максимум — за занавесочкой. А то позовёт господин конюха, да начнёт указывать какого коня завтра поутру подавать, да какой потник под седло класть... А там и хозяйка кухарю втолковывает меню на завтра да особо по подливе... За день-то всего не успеть, не упомнить.

Она вцепилась руками в стол, опустила лицо. Восемь мужчин, включая слуг, искоса посматривали на неё. Но не останавливали взгляда: ни одно движение или звук не выдавали её соучастие в процессе. Только мне сбоку был виден крестик. Он дрожал. В такт дыханию.

Скромные нескромные ласки. "Скромные" — потому что никому не видны. А "нескромные"... сами понимаете.

Поляки сидели достаточно далеко — на том конце стола, мои спутники — ближе, но и они не могли видеть деталей происходящего. Миссионер, кажется, что-то уловил, пару раз глянул на нас непонимающе. И, после моей улыбки и кивка в сторону "партнёров", уставился на епископа.

А тот входил в раж:

— Вы выделяетесь из всех других по положению земель своих, а также по почитанию святой церкви; к вам обращается речь моя! Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верующих. От пределов мазовецких ныне да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ пруссов, иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгается в земли христиан, опустошая их мечом, грабежами, огнем. Пруссы частью уводят христиан в свой край, частью же губят постыдным умерщвлением. А церкви Божьи они либо срывают до основания, либо обращают в пепелища. Они оскверняют алтари своими испражнениями. Они режут живьём христиан и отрезанные части кидают в алтари или в купели для крещения. Они рады предать кого-нибудь позорной смерти, пронзая живот, лишая детородных членов и привязывая к столбу. Потом они гоняют свои жертвы вокруг него, и бьют плетью до тех пор, пока из них не выпадают внутренности и сами они не падают наземь. Иных же, привязанных к столбам, поражают стрелами; иных, согнув шею, ударяют мечом и таким способом испытывают, каким ударом можно убить сразу. Что же сказать о невыразимом бесчестии, которому подвергаются женщины, о чем говорить хуже, нежели умалчивать? Кому выпадает труд отомстить за все это, исправить содеянное, кому как не вам? Вы люди, которых Бог превознес перед всеми силою оружия и величием духа, ловкостью и доблестью сокрушать головы врагов своих, вам противодействующих. Поднимайтесь и помните деяния ваших предков, доблесть и славу короля Болеслава Мешковича Храброго, князя Владимира Святославича Крестителя и других государей ваших, которые разрушили царства язычников и раздвинули пределы святой церкви. Особенно же пусть побуждает вас святой Войцех, местом гибели которого ныне владеют нечестивые.