Пионер Советского Союза

— Всё равно Ленинград лучше, я в Ленинград хочу.

— В Санкт-Петербург? Пфф! Жалкая, неудачная пародия на европейское великолепие. Там я тоже был и могу уверенно утверждать, что до уровня Европы Петербург не дотягивает.

— А что мне на Европу равняться? Плевал я на всю эту Европу, мне своя страна дороже.

— Саша, Европа — это культурная колыбель всей человеческой цивилизации.

— А мы зато всю эту "колыбель" в дымину разнесли.

— Это ты о чём?

— Забыли, какой сегодня день, Тимофей Дмитриевич? Что в этот день в сорок пятом году случилось?

— Ах, вот что ты вспомнил.

— Да, я про День Победы, про наш праздник.

— Саша, вот лично я этот день никаким праздником не считаю.

— Как так?

— Кощунственно праздновать день победы в самой страшной войне в истории Европы, унесшей жизни десятков миллионов человек. Тем более что отечественная война являлась фактически войной братоубийственной. На стороне Германии воевали сотни тысяч, если не миллионы советских граждан, а целые народы были депортированы в Сибирь и Казахстан за "пособничество фашистским оккупантам".

— Но...

— И я уверен, что очень скоро день окончания войны станет и у нас в России называться Днем Скорби.

— А как же "праздник со слезами на глазах"?

— Саша, так называемая "Победа" в "В.О.В." — по сути, поражение. "Освободители" Европы были ничуть не лучше, если не хуже, гитлеровских "завоевателей". США и Англия смотрели сквозь пальцы, отдали на откуп "победителям" Восточную Европу — а их зверства там помнят до сих пор, когда все лица женского пола от 8 до 80 лет поголовно были изнасилованы, шли повальные грабежи, убивали просто так, для развлечения. При этом о зверствах гитлеровцев сведений не так уж и много. И Холокост — это было "совместное мероприятие". То, что начал, но не доделал Гитлер — доделали Сталин и русские "освободители". Всех евреев, "освобожденных" из гитлеровских концлагерей, отправили в товарных вагонах в пункты фильтрации, по дороге не кормили, не давали воды, не отпускали по нужде — и 90% от "спасенных" погибли или при перемещении в эти пункты, либо уже там от зверств русских "освободителей", в сравнении с которыми гитлеровцы казались светочами гуманизма.

А вот после таких слов моего преподавателя я просто молча захлопнул свой рот, возразить мне было нечего. Что тут возразишь-то? У меня было гораздо больше шансов словами убедить волка стать вегетарианцем и перейти на морковную диету, нежели доказать Тимофею Дмитриевичу всю глубину его заблуждений. Н-да, такое не лечится. В морг...

* * *

(продолжение главы 27)

— ...Лена, вижу похож что я не на рядовой Вермахта, — недовольно бубнит себе под нос "папаша" Мюллер, рассматривая в ростовое зеркало своё отражение. — Похож на глупый артист убежать из цирк.

— Нормально-нормально, мне нравится, — говорю я, сдувая пылинку с плеча переодетого в полевой мундир новоиспечённого рейхсфюрера.

— Лена, так не бывает!

— Бывает.

— Это глупость, Лена!

— Не глупость, мне лучше знать!

— Глупость! Медаль "за 25 лет службы" не бывает у рядовой. Не может быть! Вместе с такой медалью у рядовой "Рыцарский крест"?! Чушь!

— А мне нравится, красиво получилось.

— И нагрудные знаки парашютиста Люфтваффе и "за танковую атаку" вместе не бывает! Ещё нашивка снайпера, много глупо тут. Совсем глупо — манжетная лента "Африка".

— Да всё нормально, всё правильно, так и должно быть!

— Плохо.

— Хорошо. Теперь автомат на шею повесьте... вот так.

— Так мне неудобно.

— А как удобно?

— Так, — Мюллер перевешивает автомат у себя на шее стволом направо.

— Ладно, можно и так.

— Но так я не смогу быстро начать стрелять, мне неудобно.

— А как его правильно вешают?

— Вот так, — Мюллер снимает с шеи автомат и вешает его себе на плечо.

— Нет, так не пойдёт, — не понравился мне результат. — Вешайте обратно, как было.

— Это неправильно, Лена.

— Мне лучше знать.

— Непонятно, откуда взять рядовой пистолет-пулемёт.

— Как откуда? — удивляюсь я. — А как же солдат без автомата?

— Рядовому положен карабин. Пистолет-пулемёт бывает у командир отделения.

— Странно. А мне казалось, что автоматы у всех солдат были, кроме, разве что, лётчиков. Я много раз в кино видела, как по полю идёт толпа немцев и все с автоматами, стреляют постоянно. А наши по ним из окопов из винтовок стреляют, только почему-то обычно мимо. Немцы же в наших из автоматов попадают.

— Солдаты Вермахта идут в полный рост по полю на окопавшийся противник?

— Да. А чего? У них ведь автоматы у всех, а у наших только винтовки. Автомат же сильнее винтовки, верно?

— Лена, это глупость! — возмущается бывший шеф Гестапо. — Так можно делать только тот, кто хочет умирать. Офицер не сможет посылать свой солдат в такой атака! Если офицер даст такой приказ — солдаты сами убить его или звать Гестапо!

— Да что Вы всё затеяли: "Глупость, глупость"! Не глупость, я ведь в настоящую атаку не посылаю Вас. И автомат наденьте уже правильно, как я Вас учила, господин Мюллер, а не как Вам удобно. Стрелять из него Вам всё равно не придётся. Наверное.

— А если нужно стрелять?

— На крайний случай у Лотара в коляске пулемёт будет.

— Лотар плохо стрелять из пулемёт, всего три занятия, очень мало опыт.

— Сойдёт, вы же не войну там развязывать будете. У охранника, скорее всего, даже и оружия нет боевого, травматика только.

— Что есть "травматика".

— Несмертельное оружие, делает больно, но не убивает. Всё, хватит болтать, каску надевайте.

— Так?

— Пониже на глаза.

— Так?

— Да, всё отлично. Пойдёмте мотоцикл выбирать уже. Кстати, мне что-то не понравился ни один, какие-то они несерьёзные все.

— Это есть настоящий, подлинник мотоцикл Вермахт!

— Всё равно выглядят убого.

— Какой глупый вид! — в очередной раз сокрушённо вздыхает Мюллер, смотрясь в зеркало. — Ваши полицаи такие глупые, что не поймут?

— Не поймут. Они ведь такие же фильмы смотрели, как и я.

— И не остановят для обыск? Вблизи видно будет, что у Лотар усы приклеен.

— Он смешной такой с этими усами стал, жесть! А так думаю, что не остановят. Конечно, в любой другой день остановили бы скорее всего, даже наверняка, но только не сегодня.

— Почему?

— Говорила же, День Победы у нас, праздник. Военных куча на улицах, в Москве парад. Вас за чокнутых реконструкторов примут, за артистов. Подумают, что вы с Лотаром с какого-то представления едете.

— Возможно, оружие лучше спрятать в коляске?

— Ни в коем случае! Что вы за фашисты тогда будете, если без автоматов?

— А пулемёт?

— И пулемёт нельзя прятать, на коляске просто обязан быть пулемёт, иначе не бывает.

— Бывает и очень часто.

— Не бывает, мне лучше знать.

— Но откуда у артистов боевое оружие, особенно пулемёт?

— Никто и не подумает, что оно боевое, подумают, что это муляж.

— Что есть "муляж".

— Макет. Всё, идёмте уже во двор, а то Лотару, наверное, надоело катать Светку на этом чуде техники.

Мы с Мюллером вышли из комнаты и стали спускаться со второго этажа вниз по лестнице. С улицы отчётливо доносился рёв мотоциклетного двигателя, периодически перекрываемый довольным повизгиванием Светки. Это она на Лотаре каталась. Не на самом нём, конечно, а в коляске мотоцикла, на месте пулемётчика, Лотар только управлял старинным уродцем.

Пока мы шли по лестнице, Мюллер всё время тихо ругался по-немецки (ему не нравилось, как он с моими подсказками оделся), а я в это время пыталась решить, нужно ли привязывать к мотоциклу георгиевскую ленточку или нет. С одной стороны, у нас в Москве на День Победы их буквально к любому транспортному средству привязывают, от железнодорожных локомотивов до детских колясок. Но с другой стороны, георгиевская ленточка на фашистском мотоцикле — не слишком ли это авангардно?..

* * *

Интерлюдия IX-2

Слышу, какой-то шум с улицы раздаётся, будто кто-то чем-то довольно громко так трещит. На выстрелы даже похоже немного, как в тире, только очередями, будто из пулемёта стреляют.

— Ой!!

— Чего там такое? — отрываюсь я от тетрадки и удивлённо оглядываюсь на стоящего возле окна с чашкой кофе Тимофея Дмитриевича.

— Саша!

— Что? Что случилось-то?

— Ты не поверишь, Саша.

— Да что там?

— Вот, смотри сам. Пьяные они, что ли? Придурки.

Невероятно заинтригованный, я бросил свои ненавистные упражнения по голландским глаголам и шустро подбежал к окну.

Ворота участка нашего лесного домика валялись прямо на земле, охранник возле своей будки изображал собой соляную статую, а во двор к нам неспешно въезжал мотоцикл.

Какой-то, очень уж странный мотоцикл, совершенно непохожий на мотоциклы двадцать первого века. Честно говоря, больше он на наш мотоцикл был похож, из 1940 года. Я бы даже и подумал, что это приехал мотоцикл из моего времени, если бы не одно обстоятельство.

Ехали на мотоцикле два очевидных клоуна из цирка. За рулём сидел клоун зрелых лет, а в мотоциклетной коляске за макетом пулемёта восседал молодой и усатый, но, отчего-то, показавшийся мне чем-то смутно знакомым артист...

Небольшая вставка от автора

Меня неоднократно упрекали в том, что я сгущаю краски, утрирую и вообще всячески нагнетаю негатив. Так вот. Описанный в следующей главе эпизод смягчать или удалять я отказываюсь, поскольку видел всё это собственными глазами. Я — свидетель. Я сам там был, лично. Изменены некоторые детали, что-то я дописал, что-то уж и подзабыл, но суть осталась неизменной. Правда, произошла эта история не в 2013 году, а где-то в 2004-2006, точнее не помню. Но разве это что-то меняет? Когда будете читать — помните, что я там был. Перед вами — рассказ очевидца...

Глава 28

А поезда у них тут хорошие, хоть и капитализм. Мягко так идёт по рельсам, почти не стучит, да ещё и быстро. И дыма паровозного нет вовсе, потому что нет самого паровоза — поезд электрический.

За окном темнеет, уже вечер, в вагоне свет зажгли (тоже электрический, конечно). Рядом со мной на скамейке сидит и смотрит на проплывающие мимо деревья Ленка. Напротив меня какой-то незнакомый крупный мужик уныло изучает пол перед собой. Напротив Ленки Женька Киселёв сидит, отвернувшись ото всех так, чтобы украшением на своём лице народ не смущать.

Народу в вагоне немного, едва треть мест заполнена, остальные пустуют. Переодетые уже в гражданскую одежду Мюллер и Лотар вдвоём сидят на другом ряду скамеек, наискосок от нас, и делают вид, будто бы они совсем-совсем с нами незнакомы.

Дверь в вагон с негромким шорохом плавно отошла в сторону и внутрь вошла пожилая женщина лет шестидесяти. Поезд при этом не останавливался, так и продолжал ехать вперёд на огромной скорости. Вероятно, женщина прошла из другого вагона, следующего за нашим. Вошла, встала в проходе, и довольно громко, чтобы всем слышно было, начала говорить: "У меня был сын. Два года назад его убили...".

Ой. Несчастная старушка. Сына убили, муж умер, осталась только старенькая и совсем больная мама, больше никого и нет. Просит помочь хоть чем-нибудь, хоть чем, хоть хлебом, хоть продуктами. У меня ничего нет, совсем ничего, карманы пустые, а то я бы обязательно помог несчастной, у неё такое горе. Смотрю, Мюллер на своём месте полез за пазуху и начал там шарить.

А, он деньги искал, понятно. Вот, купюру в тысячу рублей старушке протягивает. Немного, конечно, но хоть так поможет, ему тоже жалко престарелую женщину.

Остановка очередная, поезд тормозит. Я повернулся к Ленке и хотел уже попросить её дать мне немного денег, помочь несчастной, но не успел. Едва лишь я рот открыл, как старушка, у которой погиб сын, проворно выскочила из вагона на железнодорожную платформу. Она так спешила, будто бы опасалась того, что Мюллер может передумать и отобрать у неё деньги обратно.

Но что меня особенно поразило, так это то, что никто, совсем никто из пассажиров в вагоне не обратил на попавшую в беду женщину ни малейшего внимания, будто бы она — пустое место, будто и нет её вовсе. И уж тем более никто (кроме главного гестаповца Германии) не протянул ей даже и чёрствой корки хлеба.

— Лен, — пихаю я локтём в бок сидящую рядом девчонку. — Лена!

— Чего? — поворачивается она ко мне от окна.

— Лен, а отчего все такие злые и жадные, а?

— Ты о чём?

— Вот эта женщина, что была тут только что, почему ей никто ничем не помог? У неё такое горе, а всем вокруг наплевать? Почему?

— Женщина? Это которая "у меня был сын, два года назад его убили", что ли?

— Да. Почему никто даже не посмотрел на неё? Ей ведь ни копейки не дали, только наш... эээ... ты-знаешь-кто помог, а больше никто.

— Так это не настоящая, это нищенка профессиональная, её узнали просто.

— Как это?

— Да так. Я хоть и не каждую неделю в электричках езжу, но её уже раз десять встречала, всю её речь наизусть помню. Правда, по этому направлению я не ездила ещё, но она, верно, со всех вокзалов по очереди катается, у лохов доверчивых деньги отжимает.

— Да ты что?! Правда?

— Правда. Первый раз я её, наверное, года четыре назад встретила, у неё тогда тоже "два года назад сына убили". И так год за годом, одно и то же всегда говорит. Получается, у неё каждый год по сыну, что ли, убивают? И "старенькая мама" тоже всё это время "почти не ходит".

— Так она что, всё это наврала? И про сына и про маму?

— Разумеется. Говорю же, это профессиональная нищенка, ей только деньги нужны от пассажиров. Если кто хлеба даст, как она просила, так тот хлеб на ближайшей остановке в помойке окажется, не нужен ей никакой хлеб.

— Ну и тварь! А милиция куда же смотрит, почему не заберут её?

— Скорее всего, она с ними просто делится, вот и не трогают её.

В этот момент из кармана куртки сидевшего передо мной мужчины зазвучала довольно приятная, бодрая мелодия. Тот неторопливо достал мобильник в синем чехле, нажал кнопку и стал негромко с кем-то разговаривать: "Да... да, конечно... нет, не успел... Лен, давай завтра сделаем это, ладно?.. ничего... да не пойду я никуда... нет, я сказал, не уговаривай... хорошо... минут через двадцать буду... ну, встреть, если хочешь... не по телефону, Лен, тут люди кругом... всё, пока, целую!". Мужчина спрятал свой мобильник в карман, а сам вновь уставился на грязный пол вагона перед собой.

Ленка толкает меня коленом и кивком головы показывает на окно с противоположной стороны вагона. Ух ты!! Вот это да! Там башня такая, высоченная-высоченная, прямо до облаков. Заходящее солнце красиво освещает её багровыми лучами. Какая здоровенная! Ленка говорит, что это Останкинская телебашня.

Киселёв тоже обернулся посмотреть на башню. Нда, как я его! Лучше бы не поворачивался, не пугал народ. Он, конечно, младше меня на год, но всё равно поставить такой знатный фингал с одного удара, да ещё и левой рукой — это постараться надо! Какой я, однако, могучий!

Да, вы верно угадали, это тот самый мерзавец, который оболгал меня в милиции, та самая мразь, которую я у Гейдара отбил и из-за которого у меня правая рука до сих пор в гипсе и одного зуба во рту не хватает.