А потом полился рассказ. Шурай рассказывал и рассказывал, подробно, не забывая ни одной детали, словно только и ждал, когда его спросят, чтобы излить все, что накопилось в душе...

Рощи сидов,

Много лет назад,

Шурай

В тонких ажурных ветвях деревьев звучала тихая мелодия. Услышь ее люди, они, наверное, и не поняли бы, что это музыка — настолько она напоминала звон ручейков и шелест травы. Пичуги слетались со всей рощи на звуки музыки, рассевшись на свисающих практически до земли ветвях, еле слышно подпевали жрецу Священной Ивы, вливаясь в эту странную песню. Роща — светлая, вечно юная и неумирающая — слушала своего Садовника, замерев от почтения и восхищения. А он чувствовал каждый новый росток, каждое движение ветви, каждого муравья и зверя, что забирались на ветви, садились на корни, пили воду...

Шурай Лиан был спокоен и счастлив. И музыка лилась из его души.

— Шурай! Тебя зовет Старейший! — раздался звонкий девичий голосок, и в прозрачную воду ручья, на берегу которого сидел сид, плюхнулось стройное тело Эссили — синеволосой Речной Девы, хранительницы ручья, наполняющего корни рощи целительной влагой. Секунда — и мокрые, холодные ладони Эсси обнимают парня за талию, а ее голова опускается на плечо. С длинных волос стекает прозрачная вода и, сколько не приглядывайся, не сможешь понять, где заканчивается вода и начинаются волосы.

— Эсси, осторожнее, — произносит сид и аккуратно выбирается из мокрых объятий. — Ты же меня всего намочила! Как я теперь покажусь Старейшему?

Речная же только рассмеялась и снова брызнула на парня ледяной водой. Эсси была очень молодой сидой, потому такие шуточки были в порядке вещей. Вот когда ее ручей станет хотя бы неширокой речкой... А пока Шураю осталось лишь тяжело вздохнуть и поспешить на Совет, надеясь, что успеет высохнуть до того, как окажется перед очами Старейшего. Последний ждать не любил.

Великая Роща, в центре которой располагалась Дочь Священной Ивы — первое дерево, взращенное в этих местах в самом начале Жизни Старейшим, была довольно далеко. Но Шурай был быстр — в этих лесах сиды обладали особой силой и властью. Именно поэтому столь благодатные земли все еще оставались свободными от захватчиков, здесь вообще никогда не было войн.

Сид несся по деревьям, перескакивая с ветви на ветвь столь же быстро, как сок поднимался из подземных глубин к самым верхним листкам. Чем дальше, глубже, проникал молодой жрец, тем выше становились деревья, тем толще становились их стволы, тем старше были рощи. Они помнили все, они знали все. Все, кроме смерти — ни один сид не мог не только убить дерево, он не мог позволить ему умереть, поэтому рощи жили вечно. Сами сиды умирали очень редко. А если такое, вдруг, случалось, избранная Советом пара зачинала ребенка, которому надлежало принять рощу. И круг не прерывался.

Впереди уже показались стволы Рощи Старейшего, потому сид проворно соскочил с ветвей и дальше пошел пешком, почтительно склонив голову. Сегодня он приходит сюда в третий раз. Первый был, когда Старейший решил сам посмотреть на послушника, готового стать жрецом, второй — во время принятия сана, когда на спине его развернулся Зеленый дракон.

Сегодня же эта тень принимает его в третий раз, и Шурай абсолютно не понимает, почему его призвали на Совет. Из-за толстых — только десять сидов смогут их обхватить — стволов показались пять фигур, затянутых в длинные зеленые плащи. Первый из них молча протянул приглашенному такой же и жестами позвал за собой. И Жрец не заставил себя ждать.

Они шли в молчании, только легкий шелест оживлял это место, что помнило самого Демиурга. Все вокруг буквально дышало древностью, Шураю казалось, что он сам оказался в том юном Соррене. И он молчал, благоговея. Впереди, среди вековых стволов, показался свет, и жрецы вышли на поляну, посреди которой росла Дочь.

Картина, что открылась взору сида, была захватывающей — огромная, покрытая высокой травой поляна была накрыта куполом, что образовывали тонкие гибкие ветви кроны священного дерева. Сквозь них и мелкую серебристую листву пробивались лучи утреннего солнца, расцвечивая зелень тысячами маленьких огоньков, переливающихся в каплях росы.

Ствол же Дочери был больше, чем было возможно себе представить — перекручиваясь, толстые, словно присыпанные пеплом волокна сплетались в огромную колонну, что устремлялась ввысь к небу, на высоте сотен метров раскрываясь причудливым сводом. Дочь не была похожа ни на одну обычную иву, что росли у ручьев и озер, в ней все было неправильно, но при этом никто и никогда не мог бы сказать, что Богиня народа сидов не была прекрасной. Впрочем, у жреца не было времени любоваться Прекраснейшей — его ждал Совет.

Ступая по мягкой траве, наполненной запахом сотен цветущих трав, парень не прекращал размышлять о причинах вызова его сюда, ибо вот уже больше сотни лет никто не интересовался судьбой жреца, живущего на границе. А теперь вот призвали... На душе Шурая было тревожно.

Между корней Дочери сидел Совет, возглавляемый Старейшим. Юноши и старцы, маленькие девочки и прекрасные женщины — пятнадцать существ, меняющих облик так же легко, как иные одежду, смотрели на приближающегося молодого сида. Тот же, все больше смущаясь не смел поднять на древних взгляд, опуская голову все ниже и ниже. Шурай замер на границе поляны Совета, ожидая официального приглашения в круг.

— Входи, брат наш, — пророкотал голос Старейшего. — Мы ожидаем тебя. Не смущайся, подними взгляд.

Шурай взглянул на Старейшего. Не изменяя своему принципу, тот смотрел на жреца в облике старика. Он не был величественным или даже просто крепким и сильным — облокотившись на ствол огромного дерева, сидел хрупкий старик, покрытый таким количеством морщин, что его кожа казалась похожей на кору старого дерева, волосы же, редкие и длинные, свешивались вниз причудливыми лишайниками.

Единственное, что казалось живым в этой жутковатой фигуре — светлые, зеленовато-голубые глаза. Небольшие черные зрачки непрерывно двигались, оглядывая замершую внизу фигуру склоненного жреца, словно оценивая и взвешивая его сущность. И в этих холодных зеркалах жила вечность, которая проникала в самую душу Шурая, сковывая тело сида, разливая по венам ледяной страх. Шурай отвел глаза. И замер.

Справа от Старейшего стояла плетеная клетка, в которой, сгорбившись, сидел скованный сид. И это было настолько невероятно, что Шурай застыл, неотрывно глядя на тонкую, истощенную фигуру сородича. Длинные темно-коричневые волосы скрывали лицо пленника, белые длинные пальцы вонзали отросшие ногти в тонкие прутья, а простая одежда давно превратилась в обноски.

Сид бы никогда не подумал, что увидит одного из сородичей плененным — не было у их расы законов, что не вплавлялись в сознание со дня сотворения. Что мог сделать этот жрец (а иного быть не могло — Лиан видел на его спине контуры ритуальной татуировки), чтобы его сковали? Разве мог кто-нибудь из их народа пойти против собственного Я, посеянного семенами Священной Ивы? Шурай не знал.

Пленник поднял глаза.

Он был очень древен. Нет, пленный не был стариком, но в его глазах вечность была не намного моложе вечности Совета. Темно-синие, глубокие, сияющие, эти глаза приковывали к себе внимание, словно скрывая какую-то загадку. Но, глядя в них, сид не чувствовал ни страха, ни отвращения, что он испытывал заглядывая в глаза людских браконьеров... "Кто же ты?" — подумал Лиан, переводя взгляд на Совет.

Кроме Старейшего здесь было еще четырнадцать Высших Жизни — семеро мужчин и семь женщин, рассевшихся на поляне. У самых ног Старейшего сидели его дети — Озерная Дева Иллиссандра и Хранитель Холмов Ройандер, необыкновенно похожие друг на друга. Оба дитя Первого были юны и прекрасны, их тонкие, неестественно хрупкие руки и ноги, казалось, вот-вот обломаются, как легкие травинки, впрочем, вряд ли это было возможно — столько силы было заключено в их телах.

У старшей сестры, воды обители которой питали ствол Дочери, были длинные текучие волосы бледно-голубого цвета. Они ниспадали на землю и превращались в бесчисленные ручьи, устремляющиеся к ее озеру. Темные, сине-фиолетовые глаза сияли не только спокойствием и мудростью, но и долей озорства, присущего всем Девам Воды.

Брат ее был мрачен. Ройандер, Хранитель Холмов, что простирались в центре Великой Рощи, был крайне нелюдимым сидом. Волосы цвета молодой травы были короткими и неровно постриженными, выглядывали из-под тонкого венка, небрежно сплетенного сестрой из озерных кувшинок.

Невдалеке от них сидели и другие члены Совета. Старец — Хранитель Западных Лесов Эриален и его старая подруга — древняя Речная Дева Алиарисса, сидящая в образе пятилетней девочки на коленях друга.

Черноволосый юноша — Хранитель Еловых Склонов Фиарин.

Кеальнисс — мужчина с белыми волосами и короткой, практически бесцветной бородкой — Хозяин Родников.

Две девушки — Хранительница Цветущей Рощи Вассиари и Хранительница Болот Оссиаши.

Сморщенная старуха Уни, похожая на причудливую корягу Хранительница Древней Пущи.

Благообразный старец Ериссиами, под чьей рукой Северные Вересковые Рощи.

Двое подростков — рыжий Хранитель Медного Озера Меольдесс и черноволосая Нириасси — Хранительница Восточных Чащ.

Последними сидели двое мужчин с длинными серебристыми волосами — Озерные Лорды, Хранители Двух Великих Рек, протекающих по землям Рощи — Зеарисс и Элькарисс, два брата — близнеца.

И все они с интересом смотрели на фигуру Шурая, замершего в нерешительности внизу.

— Брат наш, — прозвучал звонкий голосок Иллисандры. — Мы призвали тебя, дабы сообщить, что твоя прекрасная работа, твое воодушевление и целеустремленность восхитили нас. И Свет готов признать, что ты, брат наш жрец, достоин перейти на следующую ступень познания Жизни.

Шурай замер. Он был поражен тем, что, оказывается, Совет не забыл маленького сида, посвященного в жрецы более ста лет назад. И не только не забыл, но и признает его заслуги.

— Но...

"Но?" — в душе Лиана вновь поднялись позабытые сомнения.

— Но, чтобы Совет окончательно уверился в твоей непоколебимой вере в Жизнь и Заветы священной Ивы, мы даем тебе последнее испытание — ты будешь охранять отступника, — Озерная Дева указала тонким пальцем, с которого на траву стекала вода, на сидящего в клетке сида, что мрачно и насмешливо улыбнулся Шураю.

— Если душа твоя за восемь месяцев останется столь же чистой, — вступил в разговор Хозяин Родников, — ты вступишь в Большой Совет Шурай, Хранитель Белой Рощи.

— Совет сказал, — скрипуче возвестил Старейший, и голос его эхом зазвучал по поляне.

— Совет сказал, — отозвались другие древние. И исчезли, растворившись в травах Священной Рощи. А пятеро жрецов в темных плащах, взяв на руки клетку с отступником, двинулись вперед, туда, где на берегу небольшого ручейка располагалась Белая Роща.

У врат Аль'А'Зира,

Сейчас,

Кэсс

Сид замолчал, словно погрузившись в воспоминания, уставившись в медленно угасающее пламя костра, неуклонно пожирающее сухие ветви, превращая их в пепел, прах, ничто. Кэсс тоже не лез со своими вопросами. Тишина накрывала стоянку, лишь изредка прерываемая сопением спящих друзей. Некромант уже услышал многое из того, что не должен был знать — общество сидов было крайне скрытным. Никто из не представленных Совету древних не мог знать и доли того, что услышал он сегодня, а ночь еще только-только вступила в свои права.

— Так я впервые встретился с Хидоми Ари, отступником, что предал Заветы Священной Ивы. Тем, кто стал моим приемным отцом и учителем. Тем, кто обрек меня на проклятие своего народа, на вечное бегство прочь от родных Рощ, на знание... Наверное, я должен был проклинать его, но... Не могу.

Сид подкинул в костер еще пару веток, и продолжил, глядя по прежнему неживым взглядом на пляшущие языки пламени:

— Наверное, уже тогда моя древесина прогнила изнутри, уже тогда я был порченным, но никто этого не видел. Никто, кроме него, и еще, пожалуй, Старейшего, ведь не зря я видел в его глазах жалость и брезгливость...

Белая Роща,

Много лет назад,

Шурай

В последнее время Шурай чувствовал себя так, словно его Роща внезапно переместилась куда-то в пустыню — настолько неприятным и даже практически болезненным стало присутствие пленника в сердце Рощи. Казалось, куда не пойдет сид, везде ему в спину упирается колючий и неприятный взгляд отступника.

До чего дошло — Лиан уже стал большую часть времени проводить в обществе Эсси, на берегу ее ручья, чем среди стволов родных деревьев. Он был готов на что угодно, лишь бы не видеть пленника, спокойно и гордо сидящего в этой маленькой и неудобной клетке. Изгнанный жрец обретался в ней так величественно, словно он не был пленником, скорее, наоборот, он был хозяином, и его спокойная древняя мощь заставляла юного сида склонять голову в его присутствии. Шурай даже стал ставить камушки на песчаном берегу, отсчитывая дни до казни отступника. А время текло до ужаса медленно. И печальный сид считал камушки, положив голову на прохладные колени подруги.

Однако, к сожалению, он не мог полностью избегать встреч с отступником — в конце концов ему поручили охранять его, и пусть клетка, сплетенная из древней живой лозы и была крайне надежной, пренебрегать обязанностями было чревато. Вот и приходилось юноше трижды в сутки приходить к сердцу Белой Рощи, где среди корней Первого Дерева стояла клетка. Прошло уже больше месяца, а Лиан так и не услышал ни слова из уст этого сида. Только взгляд, холодный и внимательный, преследовал его, словно оценивая. Этим древний сильно напоминал Старейшего, но только взгляд Первого-Из-Сидов был равнодушным, а этот скорее искал брешь, что бы пробиться вовнутрь.

Этот день ничем не отличался от остальных — та же спокойная нега и тихая мелодия, те же птицы и то же, уже ставшее привычным, беспокойство от присутствия в Роще чужого, темного сида. Вот только сегодня, как только последние лучи светила исчезли в ажурных кронах леса, а Шурай собрался уходить, чтобы заснуть в корнях неподалеку, сзади раздался звучный голос:

— Подожди, брат.

— Я не брат тебе, отступник, — ответил Лиан, медленно поворачиваясь и с опаской глядя на пленника.

— Не стоит меня бояться, — улыбнулся мужчина. — Что я могу сделать тебе здесь?

Грустно улыбаясь, он показал на крепко удерживающие его ветви. А парень, все так же настороженно глядя на внезапно заговорившего сида, ответил медленно и спокойно, стараясь, что бы его голос не дрожал:

— А я и не боюсь. Я презираю.

— Врешь... Боишься. Но это не мое дело, сколько вы собираетесь врать себе. Может тебе и не надо знать правду. Я принял ее — и вот куда это меня завело, — в голосе отступника было столько боли, что Шурай замер пораженный. Сейчас перед ним был не тот жуткий и жестокий образ, что рисовался в голове юноши, а обычный, запутавшийся и разочарованный сид, все глубже погружающийся в отчаяние, увядающий на глазах. И Лиан поспешил прочь, стараясь забыть невероятно печальный взгляд темно-синих глаз отступника.