Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Как-то я витиевато выразился. Но смысл понятен? А теперь прикиньте реакцию того, кто всё-таки выбрался. На родственников, например.

Наш отечественный вариант, когда на кладбище свежий покойник подымается из гроба и спрашивает: "А мне почему не налили?" — "оптимистический сценарий".

* * *

Сухан корыто на место поставил, я Любаву погнал чтоб ещё воды принесли. Она бочком-бочком... И тут голядина шевелиться начал. Ухватил Любаву за ногу. Ух как она заорала... И в дверь — броском! А дверь — ей навстречу! В лоб. Со всего маху. Нараспашку.

За дверью стоит Ольбег и тоже орёт. То ли от страха, то ли для смелости. Хорошо, что здесь дверь внутрь открывается. Потому что у него в руках моя шашка. Остриём вперёд выставлена. Любава чудом живой осталась — так бы выскочила и на клинок наделась.

Все желающие озвучиться — озвучились. Надоело мне это всё. И жар у меня. Покусали меня заразы болотные. И заразу занесли. Жарко, плохо, ломит всё.

Одного ребёнка — Любаву — унесли. Сотрясение мозга, без сознания. Как всегда: "малым и сирым — первый кнут". Просто по их малости и сирости. Второго — Ольбега — я сам прогнал. Пусть Акиму доложит, пусть тот человека в весь гонит — мне мои здесь нужны. Срочно. И шашку забрал: незачем ребёнку железяка точёная. А вот мне — в самый раз. Пока бред горячечный ещё не начался.

Домна... Хоть говори ей, хоть кнутом бей. Насчёт кнута — литературный образ. Нет у меня сил не только ударить — просто поднять. Воды принесли, но к Сухану она притронуться не может. Заклинило. Табу. Ужас. Велел мужика какого-нибудь позвать.

О, старый знакомец, Хотен нарисовался. Информатор вражеский использованный. Его, после выявления, из пастухов убрали — в кухонные мужики перевели. Для мужчины — позор. А ему "как с гуся вода".

Хотен в своём стиле — молотит и молотит без остановки. Ни смысла, ни знаков препинания. Сплошное ля-ля. Аж подташнивать начало. И вдруг затих.

Пришлось глаза открывать. Мда... Зрелище выразительное. Восстание. Плоти. У зомби.

Очень интересно. Как-то эта сторона существования... данных сущностей... в сущности — не рассмотрена. Никогда не слышал о совокупляющихся "живых мертвецах".

* * *

По легендам... Что-то есть. Типа: юная невеста после обряда бракосочетания обнаруживает в постели супруга со странными желаниями — "а покусать". Каковое желание новоявленный муж и пытается реализовать безо всяких возвратно-поступательных прелюдий. Но это о вампирах.

Явная глупость. Вампир должен приступать к "понадкусыванию" не "до", а сразу "после". Сначала довести даму до экстаза. Тогда у неё в крови уровень эндорфинов подскочит раз в пять. "Коктейль счастья". А уж потом... правильно приготовленную, не давая остыть...

Видимо, поэтому и имеет место этот рефрен: молодая невеста вампира. Он её успешно доводит, поскольку — в его собственных интересах. Она — своё удовольствие получает, он — своё. И счастливый брак "на долгие года". При нормальной регулярности разовую дозу можно свести к очень небольшим объёмам. Безвредному, даже полезному донорству. А муж лениться или, там, эгоистировать не будет: не ублажил — получи обед холодный.

По легендам же... Хоть в фольклорном варианте, хоть в голливудском... Врут они все, сказки сказывают.

* * *

Сухан не вампир. Он — зомби. А вот акт любви в исполнении зомби...

Неизвестный ранее факт объективной реальности, данной нам в ощущениях. В ощущениях от вида и звука снова падающей в обморок Домны.

Факт интересный, позже надо будет провести ряд натурных экспериментов. А пока проверим управляемость голосовыми командами.

Управляется. "Достоинство" упало и съёжилось. Но оставлять его нельзя ни на минутку. Не "достоинство" — самого мужика. Хоть с достоинством, хоть без.

Что хорошо — Хотен заткнулся. Так что, голядину связанную он намыливал уже в тишине.

Конечно, и "скалозуба" помыли. Я же гуманист. В рамках закона. Гаагская конвенция. Я не "хер", не "рувим", но чту.

"Держава, взявшая военнопленных, обязана заботиться об их содержании".

Не Гаагская, а Женевская, не держава, не военнопленный. Но помыть надо. С обожжённой мордой на встряхнутой голове — долго не протянет. Хоть чистым напоследок...

Удивительно, Домна от Сухана в обморок падает, а обожжённого, битого, комарами покусанного "скалозуба" беззубого — как родного. Обнимает, головёнку его подпалённую к груди прижимает, воркочет ему что-то успокаивающее. Весь дёготь на него перевела.

Тут, наконец-то, Аким появился. Владетель и блюститель, господин туземный и батюшка мой родненький.

Или мне кажется, или у него в самом деле борода дрожать начала, когда он меня увидел? От смеха, наверное. И глаза так подозрительно блестят. Выпил, что ли?

— Живой? Целый? Кормили?

— Да, да, нет.

— Домна, дура, давай на стол.

"Узнаю брата Федю". В смысле: строевой офицер среднего звена. "Бойца накормить, потом — шкуру спустить".

Хорошо, что у Домны какая-то похлёбка горячая была. С твёрдого бы мы точно окочурились. Хорошо, что я Сухана из поля зрения ни на минуту не выпускаю: Ольбег сунулся помочь, мешок поднести. Опоздал бы я с командой — и этого бы с сотрясением унесли. И опять же, зомби как собака — без команды не ест. И, так же как собака, не имеет ограничений по количеству съеденного. Будет лопать, пока не треснет.

Вот почему "мечта сержанта" в армии нереализуема — никаких стратегических запасов "керзухи" не хватит.

Аким проморгался, перестал трясти бородой, начал выспрашивать. Ну, я ему сжатым пакетом: "схем ловушек и постов не имею, внешних оборонительных не наблюдал".

Ворвалась вся "отстойная команда". Которая в "Паучьей" веси отстаивалась. Все. И мои, и "верные", и вирниковы. Все лезут, обнимаются, по плечам, по спине молотят.

" — Как ты выжил? Как ты спасся?

Каждый лез и приставал.

Но мальчонка только трясся.

И негромко посылал".

Наконец, впёрся Макуха и стал всех строить.

— Что в мешке?

— Серебро голядское. Дорогой взяли.

— Покажь.

Хорошо, Николай и остальные здесь — я бы не углядел. Вирниковы кое-чего попытались попятить. Опять, видать, нашли что "плохо лежит". А у меня — лежит хорошо. И встать — не заржавеет. И не то что между, а то что справа.

Я как шашку свою перед собой на столе торчмя вскинул, так у моих всё из ножен и выскочило.

Мятельник кое-что попробовал к себе под мантию... Дескать, "фигурируют в разных делах".

Я те пофигурирую!

Макуха аж несколько растерялся:

— Ты... эта... ты чего?

— Ничего. Провожу проверку боеготовности бойцов при подаче визуальной команды "делай как я".

— Паря... Ты... эта... не в себе?

— Я — в себе. Но могу быть в тебе. Вот этой железкой. Ложь в зад. Что из мешка взяли.

Тошнота и головная боль прошли как поел. А вот жар остался. И шашка точёная у меня в руке — тоже осталась. Но вирниковы напирают. Много их, несогласны они. Глазки у всех загорелись. Ещё бы — здесь сотни под две кунских гривен. Это если прибрать... "в закрома родины".

Яков стоит у дверей, пояс уже сдвинул, чтобы рукоять меча удобнее хватать. Что это я такое ему говорил интересное? А он мне тем же и ответил. Что-то такое... лаконичное.

Вспомнил. "Думай". Думай, Ванька. Иначе эти придурки друг друга поубивают. Из-за этой кучи цветмета. Чей бы верх не был — Рябиновке конец. И тебе опять — "беги быстрей, а то поймаю".

— Господин вирник, дозволь спросить.

— Чего тебе?

— Вот Хохряково семейство ты взял. В покрытие виры. В холопы продашь. В Елно. А могу я тут их у тебя купить? Сам видишь — серебро у меня есть.

Макуха загрузился. Так не делается: взятых на разбое стараются подальше от родных мест продать. Лучше всего — за море. Чтоб не вернулись, не отомстили, снова в родных местах озоровать не начали. А тут ублюдок рябиновский, сопля малолетняя, гонору-то... а простых вещей не разумеет. Ну, ему же и хуже. Втюхиваем.

Притащили всех семерых "пауков" из поруба. Сразу пошёл лай. Они между собой лаются, а мне дышать нечем — полная трапезная народу, у меня жар всё круче. А шашка в руке. Какая морда туземная сунется — покрошу. Хорошо бы самого Макуху. Напоследок перед смертью. Для чувства глубокого удовлетворения.

Домна, умница, воды холодной принесла — чуть полегчало, Макуха живой остался.

— Макуха! Этих четверых — отпустить. На них нет ничего.

— Ты мне указывать будешь?!

— Нет так нет. Николай, мешок собрать, серебро забрать. Торга не будет.

— Стой. Лады. Этих — вышибить. Хохряка с сынами покупать будешь?

— Буду. Твоя цена?

Смотрит, гадина, ухмыляется.

— Да дёшево отдам. За сотню. Каждого.

Тихо сразу стало.

Народ ошалел. Он что, сдурел?! Таких цен не бывает! Да за такие деньги я его самого и зарезать могу, и виру заплатить, и ещё останется. На поминках сплясать. Три раза вприсядку.

— Что, малой, кусается цена? Так ведь ты ж с веси не один ушёл — со старшим Хохряковичем. Которого ты из-под моей пытки увёл. Я его попугал, ты его пожалел. Каждый свою работу сделал. Теперь делиться надо. Он-то тебе, поди, скотницу батюшки своего показал, выкупить упросил. Ты, поди, обещался. Ну, выкупай.

Кто сказал, что предки — дураки? Они такие шарады разгадывают... Про себя. А вот про меня...

Макуха сидит, скалится. Узнал — с кем я уходил. Сообразил — за чем. Прикинул причины. Предположил результат. Уверовался. Теперь — "дай". Уел дитятку. Злорадствует. Доказал-таки, кто здесь главный. Чья тут власть. Кто тут всем владеет, а остальным так... пользоваться дозволяет. И люди его ухмыляются. Взули рябиновских.

Не, ребята, "функционально полный попаданец" — это такая сволочь... Я ещё не "полный", но — учусь. И буду.

Как же там у Герберта в "Дюне"? — "Сущностью владеет тот, кто в состоянии её уничтожить".

Здесь у нас не экскременты чудовищных песчаных червей на захудалой планетке, а русские мужики на "Святой Руси". Но принцип — тот же.

Я выбрался из-за стола. Как-то нехорошо мне. И спину скрючило. Шашка в руке висит. Сухану велел кончить жрать, голядине — наоборот, по сторонам не раззявливаться — больше не дам. Подошёл к Хохряку, посмотрел на его битую, мрачную физиономию. Кремень мужик. Сделал ещё шаг, чуть споткнулся. И всадил шашку в среднего Хохряковича.

Хороший укол получился. Снизу вверх, прямо в сердце. Парень ахнул и назад завалился, а я к Макухе развернулся. Клинок ему в лицо направил. Полклинка в крови. Свежая, капает.

Смотри внимательно, гадина обкафтаненная, властью облечённая. Смотри-смотри. Чья здесь власть. Кто здесь может уничтожать сущности.

— Сидеть! Николай! Отдай вирнику пять гривен. Как за убитого холопа положено. По "Правде".

Макуха дёрнулся. Макуха вставать начал, за меч хвататься, воздуха в грудь набрал. Да так и замер. Полувставши.

И тишина. Как там, на поляне было, когда мишка главному волхву голову оторвал.

Только стук костяной — у самого младшего из Хохряковичей зубы стучат. Правильно стучат. От страха. Скоро у всех стучать будут.

Так и дошёл до своего места за столом, Ивашке шашку сунул: "вытри". И стал рассказывать:

— Правду ты сказал, Макуха. Был у нас со старшим Хохряковичем разговор. Обещал он отцову захоронку показать. Но не успел — взяли нас голяди. Потом у них там медведь убивать волхвов начал. Все разбежались. Я Хохряковича старшего мёртвым видел — медведь заломал. Так что "пауковой" захоронки у меня нет, где она — не знаю. И долга на мне нет — Хохряковичу я ничего не должен. А серебро у меня — голядское. Что волхвы припрятали. Думаю, у них и ещё захоронки есть. Где — не знаю. Теперь — думай. Хохряка с сыном куплю по пяти гривен. Они мне для другого дела надобны. Остальных из семейства — по две ногаты за голову. Майно их... тоже куплю. Николай вон — он цену скажет.

— Какое такое "другое дело"?! У них там в захоронке пять пудов серебра должно быть! Себе взять хочешь?! А вира княжеская?!

Во. И про князя вспомнил. И захоронку взвесил. Уже до пяти пудов дошли. Хохрякович говорил — два-три. Да и то, думаю, приврал. Глаза велики не только у страха. У жабы — тоже.

— Княжеская вира — твоя забота. Хохряк — перед тобой. Можешь из него серебро князю вынуть — делай. Не можешь — продай. А то как собака на сене — и сам не гам, и другому не дам.

— Я — собака?!! Да я...!!! Взять их!!! В кузню! Прижгу — всё скажут.

— Стойте! (Опа! Хохряк рот открыл). Не надо железом прижигать. Всё сам покажу.

— Во-от! (А это Макуха челюсть подобрал. Отпала, когда Хохряк заговорил.) Давно бы так.

— Не. Не мог я при сынах слабость свою показать. Я их твёрдости учил. За всякую слабину спрашивал сурово. А теперь сам... Стыдно мне. А раз два старших уже... Только уговор — и младшего. Пока он живой — не могу. Соромно.

— И скотницу свою покажешь? Тогда так: Хохряковича меньшого взять, там на задах колода есть, голову отрубить и сюда принести.

У меня несколько плыло в глазах.

Вот оно моё счастье: у всех нормальных попаданцев горячка от чего-нибудь героического. От ранений в сражениях, меняющих ход истории, от какого-нибудь супер-пупер подвига. Да хоть от яда, подсыпанного извечным врагом прогресса и государственности. Хоть чьей-нибудь. А у меня уже градусов сорок. Просто от прогулки по болоту.

"Он помер, покусанный мухами и комарами".

Эпитафия, факеншит.

"Сойдясь у гробового входа,

— О, Смерть, — воскликнула Природа.

— Когда ж удастся мне опять

— Такого олуха создать".

Таких олухов как я — не создают. Их мечут. Как икру. Что-то эти стихи мне напомнили. Что-то очень... неуместное, не гармонирующее. Но, почему-то, актуальное.

Звуки вокруг — то приближались, то совсем пропадали. Зрение вдруг сфокусировалось и стали чётко видны огромные глаза младшего Хохряковича. Кажется, он что-то кричал: "батя, батяня". Батяня его смотрел с каменным лицом.

Сдать заначку — стыдно. А сына на плаху — нет. Дикость какая-то. Предки... уелбантуренные.

Два здоровенных вирниковых стражника опрокинули парнишку на спину и волокли к выходу. Он упирался в пол ногами, и от этого вся троица двигалась всё быстрее. Что-то такое...

— Стоять!

Яков у входа сделал шаг и загородил дверной проем. Чарджи, подпиравший стенку и лениво наблюдавший за процессом питания "скалозуба", чуть сдвинулся — сабля при вытаскивании за стенку не заденет. Ноготок вздохнул и переложил свою секиру со стола на колени. Николай, сидевший на корточках возле мешка, крутанул головой по сторонам, ссыпал серебро в мешок и стал завязывать горловину. Наконец, и Ивашка, отложив в сторону мой клинок, сдвинул пояс так, чтобы рукоять сабли удобнее легла под правую руку.

— Сынок, ты что? Ты чего? Это ж княжьи. (Аким встревожился и озвучился. А Макуха молчит. Тянет железку свою из ножен. Дождался. Сейчас можно будет всех... всю эту... усадьбу. За все обиды... С чётким обоснованием: "За сопротивление при исполнении").

— Вспомнил я. Слушайте:

"Сильный шотландский воин