«А как же ты, дедушка?»
Старик улыбнулся в седые усы:
«А мне уж в могилу скоро. Туда его с собою не возьмёшь... А так, глядишь, добрая вещь ещё кому-то верой-правдой послужит».
С этими словами он пошёл дальше своей дорогой, опираясь на кривой длинный посох, а воровка осталась одна — в окружении осени.
Одиночество, то ли её друг, а то ли враг, неотступно таскалось за нею унылой тенью, пока она плутала между сёл. В сумерках забравшись на чьё-то подворье, она залезла в курятник и задушила пару откормленных птиц. Цепной пёс почему-то не залаял — застыл столбом, а в его глазах отражалась надвигающаяся ночь: видно, тень Маруши за спиной у незваной гостьи так подействовала на зверя. Потрепав его по голове и почесав ему загривок, Цветанка шепнула:
«Уж прости, дружок. Всем хочется есть».
В ушах у неё стояло переполошённое куриное квохтанье, а к одежде там и сям пристали перья. Отряхнувшись, она подобрала оставленный за забором заячий плащ и бесшумно ускользнула во мрак.
Попутно она забралась ещё в один дом, где утащила домотканый коврик-дорожку, лампу и масло для её заправки — просто так, на всякий случай: ведь нужно было как-то обустраивать пещеру, если уж она станет её пристанищем на ближайшее время. В темноте воровка-оборотень стала видеть необычайно хорошо, почти как днём, и в дополнительном свете не особенно нуждалась, но лампа хранила в себе тепло домашнего очага, олицетворяя собой человеческое жильё, а полное скатывание в звериное состояние Цветанку пугало. Что-то жуткое и опасное таилось в том восторге, с которым она недавно мчалась на четырёх лапах — опасное для человеческой части её «я». Со дна её души светлым лесным огоньком поднялись слова бабули: «Так тебе скажу: оставайся человеком. Будь им так долго, как только сможешь, даже если на тебя будут смотреть, как на нелюдя. Сохрани душу и сердце человеческими и ни при каких обстоятельствах не отказывайся от своего имени».
Но в пещере её ждали только тоска, пустота и запах Серебрицы. Та исчезла, как и предупреждала. Не осталось ни её брадобрейно-зубоврачебных приспособлений, ни котелка, лишь ощущение присутствия таяло в воздухе печальным следом. Отгоняя от себя зеленоглазый призрак, Цветанка принялась щипать кур, а потом развела огонь и опалила тушки. Одну она сожрала тут же — сырую, вместе с потрохами, а вторую оставила на потом. Перья ей были ни к чему, и она их сожгла.
Утром, позавтракав второй курицей, она снова отправилась в город, разлучивший её с Дарёной. День занимался на удивление погожий, но прощальная улыбка солнца не радовала Цветанку, напротив — резала глаза и ухудшала зрение. Перед взглядом воровки плавала надоедливая дымка, а людей окружали мутные ореолы, и ей, чтобы не натыкаться на прохожих, приходилось полагаться в большей степени на слух и нюх, а также некое новое чувство пространства, нежели на глаза. Лишь позже она поняла, что это — небольшой недостаток Марушиных псов, которого она не заметила в пасмурную погоду; сейчас же Цветанка попросту испугалась, что слепнет. Как ей в этой мучительно яркой пелене узнать ту женщину? Лица и фигуры вдалеке размывались, лишь с расстояния в дюжину шагов Цветанка могла разглядеть их подробно. От света её донимала ломота где-то под бровями, глубоко в глазницах.
Спасаясь в тени соломенного навеса над коновязью, она разглядела очертания роскошной колымаги, запряжённой четвёркой лошадей. Позолоченные резные узоры отвратительно сверкали на солнце, головы лошадей украшали хохолки из перьев... Видно, кто-то знатный приехал на рынок. Стараясь держаться в тени, Цветанка подобралась поближе. Возница, парень с дерзкими кудрями, выбивавшимися из-под лихо заломленной набекрень шапки, откровенно скучал, позёвывая и пощипывая подкрученные горячими щипцами молодецкие усы. Цветанку он не замечал — был занят подсчётом ворон, голубей и воробьёв, кружившихся над жёлтой кучей просыпанного в грязь пшена. Птицы то садились, то взлетали, и возница то и дело сбивался со счёта.
«Тьфу ты, вражьи твари, — выругался он. А в следующий миг его спина, вяло ссутуленная под коричневым с красными застёжками кафтаном, оживлённо выпрямилась: заметив кого-то, он замахал рукой. — Эй, Ивушка!»
Цветанку окатило изнутри леденящей волной... Знакомое имя пропело в воздухе и хлестнуло её по сердцу порванной тетивой, светлое, как летний стрекозиный полдень над сонной рекой. Вместе с возницей она устремила взгляд в пелену нестерпимого света, из которой к колымаге лебёдушкой плыла девичья фигура с корзинкой на локте согнутой руки. Не веря своим замутнённым, истерзанным солнцем глазам, воровка всей душой пыталась угадать... Нет, не может быть. В её надтреснутом сердце навсегда запечатлелся тот страшный день, а запах горелой плоти от погребальных костров ей временами даже снился. Девушка в красных сапожках и зелёном с жёлтыми узорами платке с бахромой, улыбаясь спелыми, яркими губами, остановилась около упряжки.
«Здравствуй, девица-краса, здравствуй, моя ненаглядная», — нагибаясь к ней с козел, промолвил возница с улыбкой от уха до уха.
«И тебе не хворать, молодец кудрявый, — в тон ему ответила девица, усмехаясь. — Какими судьбами тут?»
«Да вот, госпоже моей взбрело в голову по рынку прогуляться, товару какого-то посмотреть, — ответил возница. — Она с девкой-служанкой разгуливает по торговым рядам, а моя долюшка — сидеть, скучать да ворон считать, их дожидаючись... Но теперь, — добавил парень, игриво двигая тёмными, длинными бровями, — теперь-то ужо скуке моей конец настал. Не уходи, поговори со мною, Ивушка! Столь редко тебя вижу, что каждая наша встреча мне всё равно что праздник великий!»
Лукаво покусывая пухлую нижнюю губку, девушка прищурилась.
«А что мне будет за это?» — спросила она, хитро склонив голову набок.
Возница, сложив губы для поцелуя, самозабвенно потянулся к ней, но красавица со смехом шлёпнула его по ним.
«Э, нет! Быстрый какой! Сначала подарочек мне купи, а потом уж всё будет. И разговоры, и всё остальное...»
Многообещающий взгляд из-под тенистых ресниц-опахал привёл возницу в состояние щенячьего восторга.
«Что же тебе подарить, моя ладушка?» — глуповато-восхищённо вытаращился он на девушку.
«Ожерелье хочу янтарное, — ответила Ивушка, жеманно двинув плечиком и наматывая на палец бахрому платка. — Тут продаются всякие: и янтарные, и бирюзовые, и каких только нет!»
Возница вдруг спохватился, и лицо его потемнело от досады.
«Вот ведь незадача... На службе я, лебёдушка моя. Нельзя мне отлучаться: вдруг колымагу угонят или коней сведут? И-эх! — с горечью взмахнул он зажатыми в руке перчатками. — Да что ж за доля-то моя такая-разэтакая, несчастная?!»
«Ну, коль так, прощевай, милый друг, — безжалостно молвила красавица со звоном инея в голосе, становясь неприступнее каменной крепости. — Что ж, служба есть служба. В другой раз увидимся, когда свободен будешь».
Изящной уточкой она неспешно поплыла прочь, выбирая ножками в красивых сапожках места почище, а парень в отчаянии провожал её взглядом. Вдруг он заметил стоявшую в тени колымаги Цветанку и махнул ей рукой, подманивая:
«Эй, паренёк! Заработать хочешь? Подь сюды».
Цветанка, щурясь от ненавистного солнца, подошла. Возница полез себе под полу, выудил кошелёк и отсыпал ей в ладонь с десяток серебряников.
«Будь другом, посторожи повозку с конями, а?»
Цветанка звякнула деньгами, привередливо скривилась, прищёлкнула языком.
«А повозочка-то богатая, — окинула она оценивающим взглядом раззолоченную колымагу. — Надо думать, и жалованье ты получаешь хорошее. Скуповат ты. Молодой, а уже этакий скряга!»
Парень зарычал, сорвал с головы шапку, снова её яростно нахлобучил, оглянулся на уходившую девушку, а потом махнул рукой, отсыпал Цветанке ещё несколько монет и пообещал:
«Ладно! Вернусь — получишь столько же!»
«Ну вот, другое дело! Гулять так гулять», — усмехнулась воровка, а сама не могла отвести взгляд от Ивушки, которая, заслышав этот разговор, задержалась и обернулась с торжествующей усмешкой...
Похожа! До оторопи, до столбняка похожа, но... не она. А вот сапожки — точь-в-точь такие, какие купила Цветанка своей «ладушке-зазнобушке» в день знакомства.
Вскочив на козлы и взяв вожжи, воровка проводила взглядом удаляющуюся парочку. Возница вышагивал пышнохвостым петухом, раздуваясь от счастья, а Ивушка поглядывала на него снисходительно-благосклонно, опираясь на его руку и с глубокомысленным видом слушая его болтовню. Ей и невдомёк было, что оставшийся сторожить повозку «паренёк», закрыв измученные солнцем глаза, уплыл в овеянное летней истомой прошлое, дивясь тому, как легко сердце ныряло в сладкую печаль, а память воскрешала все звуки, запахи и виды. Серебристо-зелёные косы ив, дыхание расплавленного солнца на лениво текущей воде, а рядом — девушка, о которой и вспомнить-то было нечего, кроме красных сапожек да пухлых, ярких губ привередницы и сластёны. А всё ж вспоминалось что-то, и трещинка на сердце ныла, сочась янтарными слезами, которые сразу больно затвердевали, врастая в живую плоть.
Из чертога воспоминаний на землю Цветанку вернула запыхавшаяся девушка, подбежавшая к колымаге. На вкус воровки, она была довольно блёклой и заурядной — белокожей и светловолосой, с россыпью светло-рыжих веснушек. В её удлинённом лице с выпуклыми и круглыми, как плошки, глазами было что-то овечье. Мимо такой девицы Цветанка прошла бы равнодушно.
«Ты кто?» — удивлённо спросила девушка.
«А зачем тебе знать?» — чуть заметно усмехнулась воровка уголком губ.
«Поговори мне тут! — сердито и начальственно цыкнула на неё девица. — Где Живко?»
Ещё пару мгновений назад Цветанка была и душевно, и телесно скована устремлёнными в прошлое мыслями, а сейчас встряхнулась и ожила, придя в своё обычное напружиненное состояние готовности к любому подвоху. Мысли её тоже завертелись и забегали, как муравьи в муравейнике.
«Это ты про возницу спрашиваешь? — сообразила она. — Так отошёл он, а меня тут посторожить оставил».
«Куда он отошёл, охламон этакий? — ахнула девушка, сердясь ещё больше, отчего её лицо покрылось розовыми пятнами. — Ему ж велено тут быть неотлучно!»
«Не забавы ради, а токмо по надобности великой отлучился он, — отвесив с сиденья возницы шутовской поклон, ответила Цветанка. — Уж не серчай, госпожа!»
«Какая я тебе госпожа, — проворчала девушка. — Девка я на побегушках, а госпожа наша где-то меж торговых рядов, в толпе людской потерялась... Бегаю, ищу — не могу сыскать! Думала, что она сюда вернулась... Ну Живко, ну засранец! — Служанка негодующе хлопнула себя по ляжкам, вытягивая шею и высматривая кого-то среди прохожих. — Ишь, приспичило ему! На службе хоть малая нужда, хоть большая, а всё одно — терпеть надобно! Перед выездом, что ль, заблаговременно облегчиться не мог?»
Цветанку насмешило то, как служанка по-своему истолковала её иносказательно-туманный ответ о причине отлучки возницы. Хлопнув себя по колену, она затряслась от хохота, а девушка уставилась на неё.
«Над чем потешаешься, зубастый? Ишь, клыки... какие... — Каждое последующее слово звучало тише предыдущего, а под конец служанка и вовсе попятилась, испуганно тараща на Цветанку свои круглые овечьи глаза и оступаясь на ровном месте, словно у неё подворачивались лодыжки. — Ай, ай, нелюдь!»
С этим воплем она бросилась бежать, а Цветанка, соскочив наземь, крикнула вслед:
«Да стой ты, дурёха!»
При желании она могла бы легко нагнать девушку, но для этого той требовалось быть намного красивее. Терять время в беготне за дурнушками с овечьими мордахами она не собиралась: гораздо больше её озадачила загадочная владелица колымаги, которую Цветанка ни разу не видела, но почему-то сразу захотела разыскать. Было ли тому виной её природное любопытство, а может, Птица-Грядущее пощекотала ей душу своим пером — как бы то ни было, воровка, соглашаясь покараулить колымагу, заранее не задумывала обмануть возницу. Она намеревалась честно дождаться его возвращения и получить вторую половину вознаграждения, но сейчас это показалось ей глупым и бесполезным занятием. Сиденье отталкивало её с напряжённой силой, словно сделанное из хмари, и воровка, грызя в раздумьях ногти, сперва отправилась бродить вокруг повозки. Обходя лошадей, она трепала их по шелковистым шеям и длинным, заплетённым в косички гривам, а они, чуя в ней зверя, шарахались и топали копытами.
«Ладно, ладно, будет вам, — проворчала она. — Стойте, где стоите, лошадушки, а мне надо сбегать... выяснить кое-что».
Бродя по торговым рядам, она соблазнилась яйцами. Ими торговал пузатый, коренастый мужичок, сытый, румяный и приветливый на вид.
«Яйцо куриное, яйцо утиное да гусиное! А для особых лакомок — перепелиное!» — зазывал он во всю свою здоровую и откормленную глотку.
Вспомнив, как она с ребятами разоряла гнёзда лесных пичуг и пила вкусные сырые яйца, воровка облизнулась — тем более, что завтрак уже давно растаял в её ненасытной утробе, а время, судя по всему, перевалило за обед. Да, ей срочно надо разыскать ту госпожу, но... гораздо удобнее делать это на сытый желудок, рассудила Цветанка.
Яйца были разложены по корзинкам и туескам — по одной, по две, по три, по четыре и по пять дюжин. Облюбовав трёхдюжинную корзинку с куриными яйцами, стоявшую с краю, Цветанка улучила момент, когда к прилавку подошла покупательница. Торговец осторожно, чтоб не разбить, отсчитывал яйца, а покупательница, пожилая женщина, до самых глаз закутанная в серый шерстяной платок, качала головой:
«Чтой-то мелковаты... Они точно из-под куры, а не воробья?»
«Обижаешь, матушка, — басил торговец. — Курочки откормленные, в холе и неге живут, петушок их топчет исправно. Пусть не крупные яички, да зато свеженькие, ныне утром снесены!»
Для проверки он опускал каждое яйцо в воду, и все они тонули — значит, были хорошими. Пока суд да дело, воровка схватила корзинку, на которую положила глаз, и дала стрекача. Деньги у неё были, она вполне могла бы честно рассчитаться за яйца, но... сворованное казалось ей вкуснее, чем добросовестно купленное.
«Стой, стой! — заорал вслед торговец. — Люди добрые, держите вора!»
Всё это было так знакомо, что Цветанка едва не смеялась на бегу. Где уж этому пузану за ней угнаться! Он не догнал бы её, будь она даже обычным человеком, Зайцем-воришкой, а сейчас, когда под её ногами скользила незримая прослойка «той самой», придававшая ей неслыханную скорость — и подавно.
