Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Мальчика крепко связал

И бросил в открытое море

С прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись,

Замер последний крик.

И эхом ему ответил

С обрыва отец-старик:

— Правду сказал я, шотландцы,

От сына я ждал беды,

Не верю я в стойкость юных,

Не бреющих бороды.

А мне и костёр не страшен,

Пусть же со мною умрёт

Моя святая тайна,

Мой вересковый мед".

Тишина.

— Ваня, ты живой? Ты как? (Это Аким беспокоится).

— Ты, бля, ты нам тут молитвы бесовские Велесовы читать вздумал?! Понабрался колдовства у волхвов богомерзких! Так я тебя быстро к епископу на двор... (Это Макуха начинает заводиться).

— Ой, мамочки, он же белый весь. Счас свалится (Это кто-то из баб).

— Ах! (Это Макуха).

— Вжик. (Это Хохряк).

Шаг в сторону и его связанные спереди руки выхватывают меч вирника из ножен. Вирник только что убрал ладонь, и сразу Хохряк выдернул меч.

Макуха отшатывается от вылетающего снизу, от его пояса, стального полотна клинка, прогибается и, потеряв равновесие, валится за лавку. Но Хохряку вирник не нужен. И Аким, что сидит рядом и остановившимся взглядом смотрит на взлетающий к потолку клинок — не нужен.

Хохряк делает мах мечом над головой по кругу и два широких шага ко мне. Меч рушится из-под потолка. Рушится на меня, на мою голову. Хохряк — смерд, рубит мечом как топором дрова. Двумя руками, наклоняя туловище, расставив ноги и чуть приседая в коленках.

Сейчас железяка просечёт мне кожу, потом косточки. Потом полетят мои мозги.

По стенкам. В разбрызг.

Меч опускается.

И отдёргивается, не дотягивается.

Рукоятка рывком прижимается к животу. Острие ещё немного опускается и дрожит перед моим лицом. Прямо перед глазами. Потом опускается ниже. Нацеливается в грудь, потом в живот.

Хохряк смотрит прямо мне в лицо. Согнувшись. Прижав кисти рук с рукоятью к животу, локти — к бокам. Его глаза меняют выражение. Теряют... смысл, целеустремлённость. Взгляд размазывается.

Хохряк начинает падать, заваливается на бок. Сворачивается в позу эмбриона.

"Мама, роди меня обратно".

С торчащим вперёд, от пупка, удерживаемым связанными руками, мечом.

Кто-то рядом громко выдыхает. Я поворачиваюсь и вижу ошалелое Ивашкино лицо. И гурду у него в руке.

Рукоять на уровне пояса, клинок вытянут горизонтально. Весь в крови. Клинок.

Ивашко растерянно лепечет:

— Так я ж... так он ж... А я только махнул...

"Вот сабля просвистела

И — ага.

Вот сабля просвистела

И вражина мой упал".

А я — нет. Не упал. Пока. Но — свистнуло близко. Ага. Так вот как выглядит кавалерийский удар: "горизонтально на уровне пояса". Не шашкой, а саблей, не на коне верхом, а на лавке сидючи. Ага. Не... ну и ладно. Зато — живой.

— Спасибо. (Как-то горло прихватило. Пришлось сглотнуть.) Говорил я: бери гурду, береги её. Мне — для пользы, тебе — для славы. Вот и первая слава твоя — господина от верной смерти спас. А уж мне какая польза...

Все начинают шуметь, кто-то ругается, кто-то вытаскивает вирника из-за лавки. А мне дурно. Мне надо лечь и поспать.

Но сначала — на горшок.

Нормальный ГГ может, в случае крайней нужды, хоть большой, хоть малой — упасть в обморок. И обделаться так героически, что никто не заметит даже запаха. А я не Г, и совсем не Г. Поэтому — не могу. У меня такая нужда, что мне сначала в нужник. Можете смеяться, но — нужно.

Можете смеяться ещё раз, но мне нужно отвести в нужник Сухана. Потому что зомби... эта такая сволочь... которая не только без команды не пьёт и не ест, но и наоборот не делает. Я вот сейчас вырублюсь, и ему никто и слова сказать не сможет. Он же только на мои команды реагирует.

Знаете, как человек умирает от разрыва мочевого пузыря? Плохо человек умирает. У Наполеона был министр, который докладывал корсиканцу 16 часов подряд. Корсиканец выдержал, подписал, пописал и пошёл строить свою империю дальше. А министр — дуба дал. У Наполеона была целая Франция, можно было министрами разбрасываться. А у меня всего один зомби. Надо беречь.

Нудный я. Очень. Подыхать буду и то — по инструкции. Хотя до нужника мы не дошли. Дошли до кустиков. Ну и ладно. Мне не стыдно. Как говаривали во времена моей юности: "лучше пусть лопнет мой стыд, чем мочевой пузырь".

Тем более, Хохряк мне такой вариант стыдливости показал... С посылкой последнего сына на плаху. Или предпоследнего? В веси, вроде, ещё один сыночек остался. Малолетка с великовозрастной и вполне беременной женой. Это им не стыдно.

* * *

Стыд — категория социальная. Всегда — "здесь и сейчас". В Финляндии, к примеру, публичное исполнение естественной нужды — штрафом не наказывается. В отличие от Германии. Что немцу — стыдно, то финну — нет. Финну, например, стыдно не платить налоги. А греку — нормально.

Интересно, союз один, Европейский. А стыд у всех разный. Может ли существовать союз, если стыд — разный? По опыту Советского — нет. Как только русское народное: "стыдно лгать и воровать" перестало быть стыдным в... в определённых кругах, так сразу — "бздынь". И с Северо-Американским... Который Юнайтед Стэйтс... Нормы стыда, которые есть у белого мужчины протестанта — они у него и остались. Но уже не являются абсолютно доминирующими. И распространение демократии... Либерализм — это бесстыдство. Всё что не запрещено — разрешено. А что запрещено — разрешим. И пошла волна однополых браков.

"А что? Нам не стыдно. А запретить — не позволим. Тебе прямого и явного ущерба нет? — Тогда можешь просто выражать своё мнение. В тряпочку".

Не стыдно сжечь Коран. "А чего? Куча ненужной мне бумаги. Тебе нужно? Напечатай себе ещё. А они почему-то возражают. Дикари-с однако. Вбомбить в каменный век". Они от этого, в своём "каменном веке", перестанут быть дикарями?

При демократии стыдно нарушить закон и попасться. А просто нарушить...

Я — народ. Я — источник закона. Сам дал — сам взял.

Надо бы исследование провести: "дифференциал общественной стыдливости как индикатор близости всеобщего бздыня". И взять производную от этого градиента по времени.

"Величина градиента бесстыдства войдёт в "красную зону" через три года. С последующим неизбежным факеншитом по всему полю социальных отношений".

* * *

Всё-таки бред, навеянный болотными мухами, меня догнал. Кажется, последнее, что я скомандовал, когда в меня уже на моей постели Домна чего-то вливала, чтобы Любаву неделю из постели не выпускали — при сотрясении мозгов нужен покой. Если есть чему сотрясаться.

— Глава 63

Я проспал больше суток. Вечер, ночь, весь следующий день. Проснулся только на вторую ночь ближе к рассвету. Весь мокрый от пота. Слабенький аки младенец новорожденный. Но с ясной головой. Которой и начал думать. Прежде всего — о себе любимом.

Вопрос первый: почему вокруг меня так все трясёт? Вот я здесь в Рябиновке и двух недель не пробыл, а уже... Навалял.

Жили Марьяша с Храбритом. Может, и не очень, но по местным меркам — вполне. Теперь Храбрит — покойник, Марьяша — вдова с переломанной ногой.

Жили Потаня со Светаной. Тоже не без проблем. Но, опять же, вполне по местным меркам. Бил он её как положено — по обычаю. Для профилактики и "без сердца". Потан мучается в веси раненый, Светана по усадьбе "вышивает", дочка их Любава — с сотрясением лежит.

Жил себе Сухан. Ну, непростая судьба у мужика. Но ведь жил же, как человек. Ну разговаривал много. Когда много выпивал. Вполне типично, наше исконно-посконное. Раз только со мной за околицу прогуляться вышел — зомби стал. Теперь без команды только пукает.

Десятилетие жили рядом три общины: Рябиновка, Паучья весь, Велесово святилище. Ругались, дрались, гадили друг другу исподтишка. Но — мирно. Тут пришёл я и пошёл на речку за раками. Просто отошёл в сторонку на десяток шагов, и... "вялотекущий конфликт перешёл в активную фазу". Кудря и три его сына, Хохряк и два его сына... Семь покойников из "Паучьей" веси. У "медвежатников" одному волхву голову оторвали, двое — точно сгорело. А сколько ещё побито...

Ванька сходил раков половить — не меньше десятка только упокойников в сухом остатке...

* * *

Потому что попаданец? Таки — да.

Попаданец — как слон в посудной лавке. Не потому, что сильный, потому, что такой же неуместный.

Зашёл, повернулся как привык. Как привык по жизни. По своей прежней. В саванне.

Полки попадали, посуда побилась, хозяин злой прибежал, ругается.

Хотел извиниться. Как привык в прошлой жизни — хоботом погладить по лицу. Хозяин — за нож и машет.

Обиделся, развернулся уходить. А пищеварение идёт своим чередом, как в прошлой жизни привыкло. Ну, и ударила струя жидкого помета в... ну что там сзади было. У нас, у слонов это общепринято. Да и вообще, ни один нормальный — к слону сзади не подойдёт, когда слышит характерное бурчание. А теперь сзади стоит хозяин... в этом во всем.

Потому что он вообще слона видит первый раз в жизни и отличить характерное бурчание от нехарактерного, и как это у слонов общепринято...

И уже бежит стража, уже тычут железками, уже меня обижают.

Топнул-хлопнул. И понеслось:

"Капля крови густой

Из груди молодой

На родимую землю упала".

Необратимые последствия. И побежали. До следующей посудной лавки. И далее. Пока не дойдёт до слоновьего мозга, через всю слоновью толстокожесть: туземцы не знают как общепринято у слонов.

Если их жидким дерьмом в морду — они обижаются. Почему-то. Хотя процесс естественен. Даже — природен.

Вон у финнов попердеть за столом — нормально. Поскольку естественно, а препятствовать естественным процессам в организме — вредно для самого организма.

Можно, конечно, поискать финна. Но никаких гарантий: в Финляндии слоны... не очень распространены. И как они будут реагировать на слоновий помет в морду... Возможны варианты.

И так — на каждом шагу. Для слона нормально набрать в хобот воды и окатить соседа. Такая добрая, милая, доброжелательная шутка. Пошути так с эскимосом в Гренландии. Зимой на морозе. И убегай за радиус прицельной стрельбы из винчестера. А в Сахаре — на месте зарежут. У них с водой и так... А тут ещё и ты пошутил.

Попаданец одним фактом своего присутствия рвёт, корёжит ткань бытия. Как массивная звезда изгибает пространственно-временной континуум просто своим существованием, своей гравитацией. Как стягивает к себе молнии со всей округи громоотвод. Фактом своего существования. Своей "торчальностью". Он-то отводит, но в него бьют.

"На свете счастья нет,

Но есть покой и воля".

А у тебя и покоя нет. И не будет. Только воля и остаётся. Твоя. Воля-вольная, для всех упокойная.

"И вечный бой! Покой нам только снится

Сквозь кровь и пыль

Летит, летит степная кобылица

И мнёт ковыль..."

Охо-хо. "Вечный бой". Без отпуска, без дембеля. Ни в отставку, ни комиссоваться... Даже рапорт о переводе подать некому. Плясать всю жизнь "ковырялочку" на минном поле...

Кстати, как там насчёт "кобылиц"? Которые "мнут ковыль". Бабы, они конечно,... должны быть.

Но вот найти здесь свою единственную, свою — себе. Свет в окошке. Без которой — ни дышать, ни глядеть. И знать, что ты вот это, самое дорогое, своё затягиваешь на минное поле... В гравитационную яму, под разряды молний, под удары судьбы...

Да, с родной душой быть рядом — хорошо. Восхитительно. Это — счастье. Но... Тебя, Ванюша, твоё "пападуйство" отметило. "Шинко торкануло". Ты в этом мире — непрерывно действующий гейзер несчастий. Это — твоя судьба. От неё не выскочить.

Втягивать в этот "глаз урагана" дорогих и близких... Вон, Любава, подошла близко. Лежит с сотрясением, чуть шашкой не зарезалась. Твоим, кстати, клинком. Вон Марьяша. Ты её ласкал, наслаждение дарил. Лежит. А сколько ей всего досталось.

И пока ты "слон в посудной лавке" — так будет всегда, на каждом шагу. А не слоном ты стать не можешь. Потому что есть вещи, которые закладываются в младенчестве, в детстве. Они даже не осознаваемы. И изменены могут быть только с полным разрушением психики. Или ты "слон", или ты — не ты. Овощ вегетативный.

Так что — один. Навсегда. И никого близко. Потому что любая лайба с тобой на борту будет работать как приманка для торнадо. В любых широтах и климатических зонах.

Единственный способ как-то защититься от этого "счастья", от этого "попадизма" — размазать сей "дар божий" как можно шире, тонким блином. Никакой своей женщины рядом, никаких своих детей. Куча людей. Много. Народ.

Да, целый народ — это такая лайба, которую и твой "попаданский" торнадо не перевернёт.

Как говорила Елизавета Великая, отказывая очередному жениху: "Я замужем за Англией". А один из соискателей, конкретно — Иван Грозный, очень обиженный отказом, писал в ответ:

"Твоё затянувшееся девство отбило и последние остатки разума. Коего у тебя и прежде-то немного было".

Мне "замуж" не надо. "Мы уж так уж как-нибудь". Но и "жениться" мне можно только на России. На всей сразу. Субъект меньшего размера — просто сдохнет. Только — на всей "Святой Руси".

"И он обнял её. Всю".

Мутант-дебил. Ужас какой-то: горилла с руками до земли. Это — если женщину. А если — Русь? "Всю"?

"Привёз Иван-дурак царевну-лягушку домой, скинула она лягушачью шкурку, обернулась красной девицей. И тут он как начал на ней жениться...".

Похоже, она не только шкурку скинула, но и всё остальное. Было бы интересно посмотреть: через какое плечо она оборачивалась? Чтобы на своего дурака посмотреть из колено-локтевой. — Почему именно из этой? А из какой? — Лягушки на задних ногах не ходят, самопроизвольно на спинку не переворачиваются.

"Я женат на России"... Звучит... маразматично.

"Ой ты Русь моя Святая!

Хаты, в ризах образа.

Не видать конца и края.

Толька-синь сосёт глаза".

Не знаю, за что Есенин какого-то Толяна "синью" обозвал. Квасил тот, наверное, безмерно. И, дойдя до "положения риз", лез ко всем окружающим, к "образинам" — целоваться. В глазки.

Хочется сказать поэту:

— Серёга! Сосать — не давай!

Конечно, с высосанными глазами и свой-то конец не увидишь. А уж край на нем... Уж не знаю как этого "Синя" по батюшке, но пошлю я его по матушке — нечего в глаза лезть. Пусть чего-нибудь другое сосёт.

Итак, имеем манию величия как единственный способ выживания.

Кстати о выживании. Второй вопрос.

Выносливость. С момента похода за раками у меня тут непрерывный "степл-чез". А не много ли? Ни один нормальный подросток такой нагрузки не выдержит.

Да, я несколько притормаживал выбросы надпочечников своим ёрничеством, управляемым переключением внимания, всякими воспоминаниями... Но всё равно — чересчур. Такой выносливости не бывает. У меня в прошлой жизни — не было. Насколько я могу судить по Ивашкиным рассказам, и это тело какими-то особыми способностями не отличалось. Откуда это? Где у этого — его пределы? Можно ли развить? Не исчезнет ли, как карета Золушки?