Наверное, побежали докладывать Маннергейму о прорыве Красной Армии, смеялись кавалеристы, подсчитывая трофеи. А трофеи были неплохие: два станковых пулемета, три десятка винтовок, ящики с взрывчаткой и большое количество патронов. А также подвижной и маневровый состав, запасы дров и угля. И тэдэ, и тэпэ.
Однако посмеивались красноармейцы недолго.
Начальник станции, осознав, что церемониться с ним никто не собирается, оказался весьма словоохотлив. И сообщил, что на следующий день ожидается прибытие нескольких эшелонов с частями тринадцатой пехотной дивизии из Сортавалы.
Пленный шюцкоровец, который не успел удрать вместе со своими товарищами, тоже отмалчиваться не стал. Когда с ним побеседовали без церемоний. И рассказал немало интересного. Например, о том, что в Каяани расположен штаб Северо-Карельской группы под командованием генерал-майора Туомпо. И дислоцируется три отдельных пехотных батальона. А также артбатарея.
И это не считая ополчения. То бишь, шюцкора.
Козаченко немедленно отправил конные разъезды вдоль железной дороги (и в сторону Каяани, и в сторону Нурмеса). А затем послал нарочного к командиру полка с донесением. И приступил к окапыванию.
Что было довольно непростой задачей. Для решения которой комэска пришлось использовать весь свой командирский авторитет и недюжинный словарный запас старославянского. В смысле, матерного.
Поскольку окапываться конники не любили. Точнее, терпеть не могли! Да и не умели толком, честно говоря. Считая ниже своего достоинства ковыряться в земле, как какие-нибудь пехотинцы. По каковой причине инженерная подготовка даже в элитных частях красной конницы хромала на все четыре копыта.
Для обеспечения форсирования рек в каждой кавдивизии имелся отдельный саперный эскадрон с инженерно-переправочным парком. И все! В полках саперов не было. Даже по штатам военного времени.
Потому что сила кавалерии не в обороне, а в маневре! В смысле, не в лопате и киркомотыге, а в лихом боевом коне! В связи с чем, на овладение высоким искусством самоокапывания в ходе боевой подготовки времени уделялось гораздо меньше, чем на вольтижировку, джигитовку и рубку лозы.
О чем Козаченко сейчас искренне жалел. Сам то он окончил Объединенную Тамбовскую кавалерийскую школу имени Первой Конармии, где учили не только лозу рубить и на коня заскакивать. Поэтому хорошо понимал, что три отдельных батальона — это почти полк! Плюс шесть трехдюймовок. Плюс шюцкор. Плюс дивизия. На подходе. Так что к организации обороны отнесся со всей ответственностью.
И бойцов заставил. Отнестись с ответственностью. Поэтому к следующему утру с обоих направлений (и со стороны Каяани, и со стороны Нурмеса) непрошенных гостей ожидал оч-чень горячий прием. Девять пулеметных точек, оборудованных в гранитных подвалах домов на южной и юго-восточной окраине Контиомяки. И еще одна. На колокольне местной кирхи. Под самым шпилем. Откуда отлично просматривалась вся округа. Для сорокапяток было подготовлено две основных и несколько запасных орудийных позиций. А еще отрыто (с применением упомянутого богатого словарного запаса) до полусотни стрелковых ячеек. Для каждого бойца. За исключением коноводов, ясное дело. Которые, являясь стратегическим резервом комэска, вместе с лошадьми были укрыты в лощинке севернее станции. Впрочем, старший лейтенант надеялся, что до использования резерва дело все же не дойдет.
Потому что дивизия на подходе была не только у финнов!
И не только дивизия... В смысле, не одна. И даже не две...
Комэска об этом, ясное дело, знать было не положено. А те, кому положено (командир седьмой кавдивизии комбриг Камков, командир третьего кавкорпуса комдив Рокоссовский, командующий Девятой армией комкор Черевиченко, командующий Карельским фронтом командарм Яковлев), знали. Что на Каяани по сходящимся направлениям (в соответствии со всеми канонами стратегического искусства!) двигаются две кавалерийских (седьмая и одиннадцатая) и четыре стрелковых (сорок четвертая, пятьдесят четвертая, сто двадцать вторая и сто шестьдесят третья) дивизии. При поддержке четырехсот с лишним танков и бронемашин...
Если бы командующий Северо-Карельской группой генерал-майор Туомпо знал об этом, то вероятно принял бы иное командирское решение. И распорядился своими скудными силами и средствами более разумно. Но он не знал.
Точнее, знал лишь то, что станция Контиомяки, имеющая стратегическое значение для обороны страны, захвачена небольшим кавалерийским разъездом. Невесть откуда взявшимся в ста километрах от границы. На третий день войны.
Но, откуда бы этот разведывательный дозор ни взялся, его, так или иначе, надо было уничтожить! Пока не подошли главные силы противника.
Если таковые существуют, конечно! Что было под большим вопросом. Готовиться, само собой, надо было к худшему. Однако налет на Контиомяки, как вполне резонно полагал генерал-майор, мог оказаться всего лишь рейдом мелкого диверсионного отряда красных, которые были на это дело мастера. И имели в этом деле огромный опыт. Еще со времен Гражданской войны.
Сам Туомпо, как и все остальные белофинские генералы, когда-то служил в двадцать седьмом Королевском прусском егерском батальоне, сформированном во время Германской войны из финских добровольцев (иначе говоря, предателей, вонзивших нож в грудь вырастившей и воспитавшей их России). Но 'таланты' свои сумел проявить лишь весной восемнадцатого года в борьбе с собственным народом. Безжалостно расправляясь с финскими красногвардейцами. За широкой спиной германских войск ('Балтийской дивизии' фон дер Гольца). После чего занялся сочинением уставов и больше в боевых действиях не участвовал...
Поднятый по тревоге отдельный пехотный батальон немедленно выступил из Каяани и, совершив марш-бросок, на рассвете атаковал станцию.
Командир батальона, бывший пограничник, не стал тратить времени на разведку и прочие военные хитрости, в которых был не очень силен, и ударил с ходу. Рассчитывая застать большевичков врасплох. И вырезать прямо в коечках. Но вместо этого угодил под кинжальный пулеметный огонь. За четверть часа потеряв свыше ста человек. И сам улегся носом в снег. Рядом с ними. Получив пулю в свой самоуверенный лоб.
Новый штурм, организованный его преемником пару часов спустя, также не дал никаких результатов. Кроме сотни новых трупов. В числе которых оказался и сам преемник. Третья и последняя за этот день атака оказалась ничем не успешнее предыдущих. За исключением того, что после нее в батальоне вообще не уцелело ни одного офицера. К счастью для горстки оставшихся в живых. Которые под покровом ночи отошли назад в Каяани. За подмогой.
Взбешенный потерями Туомпо бросил на Контиомяки еще два батальона, усилив их артбатареей. И лично возглавил поход. Жалея, что не сделал этого с самого начала.
А если бы знал, что его ждет, то пожалел бы еще сильнее! О том, что не остался в Каяани. Вместе со своими батальонами. Пока не подошли эшелоны тринадцатой пехотной дивизии полковника Сийласвуо.
Потому что в драке надо бить кулаком! А не растопыренными пальцами. Что бы пальцы не переломать...
К этому времени на помощь Козаченковскому эскадрону подтянулся не только родной сто шестнадцатый кавалерийский полк, но и остальные полки седьмой Самарской Краснознаменной дивизии. За исключением танкового (четыре танковых и броневой эскадроны), который застрял в грязи и к раздаче не поспевал. Зато зенитно-пулеметный эскадрон и конно-артиллерийский дивизион (восемь трехдюймовок и восемь сто двадцати двух миллиметровых гаубиц) поспели.
Шансов у Туомпо не было. Даже если бы его егеря и ополченцы не наступали, а сидели в окопах и ДЗОТах. А они таки наступали. И наступали с того же направления, что и вчера. Потому что другого в данной озерно-лесисто-болотистой местности быть не могло. Поэтому угодили в орудийно-пулеметный огневой мешок. Ужасной силы!
Комбриг Камков располагал шестьюдесятью восемью орудиями и двумя сотнями пулеметов. Не считая зениток и счетверенных 'Максимов', танков и бронемашин.
Само собой, чтобы уничтожить два батальона, медленно бредущие в атаку по колено в снегу, всю эту мощь в ход пускать не требовалось.
Камков и не собирался. Пускать ее в ход. Комбриг берег боеприпасы и ГСМ (которые при таком бездорожье пополнить было оч-чень нелегко), а также моторесурс (восстановить который в ходе рейда, вообще, не было никакой возможности). Берег для выполнения главной боевой задачи — рывка к Ботническому заливу. Так что в отражении финского удара задействовал лишь один кавполк и конно-артиллерийский дивизион. Впрочем, и этого оказалось более чем достаточно...
Когда на белофиннов обрушился свинцовый шквал, Туомпо сообразил, наконец, во что вляпался. Но было уже поздно. Большая часть его солдат превратилась в кровавое месиво. А сам он был тяжело ранен. И потерял сознание. Что его и спасло. От смерти. Хотя сам он об этом еще пожалеет. Но не сейчас. И не здесь. А в подвале внутренней тюрьмы НКВД...
Немногие уцелевшие откатились назад. А следом за ними шли красные кавалеристы. В конном строю. С шашками наголо. И рубили всех, кого удавалось догнать. За Родину. За Сталина. Как лозу на плацу...
Отразив коварный фланговый удар врага, конники Рокоссовского продолжили неудержимое движение на запад. Сметая все на своем пути.
А вот танки и пехота здорово отстали от кавалеристов. И сводная легкотанковая бригада майора Зоткина, и сорок четвертая стрелковая дивизия комбрига Виноградова. Зима толком еще не наступила, и столбик термометра не опускался ниже минус пяти градусов. Бойцы месили грязь и, на чем свет стоит, материли продажную клику Маннергейма-Таннера, так и не удосужившуюся привести в порядок дорожную сеть.
И комдив Рокоссовский, и начштаба полковник Самарский, и военком корпуса батальонный комиссар Бобров подбадривали командование сорок четвертой дивизии и сводной бригады как могли. Вплоть до отдания под суд военного трибунала. В случае невыполнения боевой задачи. Комкор и начштаба не давали дремать по радио. А комиссар непосредственно на поле боя. В смысле, дороги. Весь личный состав (включая работников дивизионной газеты и оркестрантов) был брошен на починку дорожного полотна и прокладку гатей. И дивизия шла вперед. Вместе с бригадой. Медленно, но верно. Но. Медленно.
Полевой устав РККА, учитывая высокую подвижность, мощный огонь и большую ударную силу конницы, указывал на ее способность к самостоятельному ведению всех видов боя. Более того, требовал использовать ее совместно с танками и авиацией не только во взаимодействии с другими родами войск, но и для решения самостоятельных задач в оперативной связи с ними.
Оперативную связь с другими родами Рокоссовский поддерживал. Но бой вел самостоятельно. В соответствии с уставом. И здравым смыслом. В смысле, так, как это диктовали оперативная обстановка и характер местности.
Во-первых, потому что его кавалерийский корпус действительно обладал не только высокой проходимостью и большой ударной силой, но и мощным огнем. Боевые порядки дивизий были плотно насыщены артиллерией и пулеметами. При этом ручные пулеметы могли открыть огонь сразу, тачанки с разворота, а орудийным расчетам для перевода пушек и гаубиц из походного положения в боевое требовалось всего полторы минуты. А то и меньше. Ежели постараться, как следует.
Во-вторых, потому что при необходимости Рокоссовский мог быстро спешить своих конников, превратив их в пехоту. Чего, кстати, требовал тот же самый устав. В соответствии с которым атака в конном строю применялась лишь тогда, когда противник не был готов к организованному огневому сопротивлению и когда система его огня была расстроена.
И, в-третьих, потому что наступающие вдоль железной дороги дивизии с юга были прикрыты озером Оулуярви, а с севера — горами Кайнунселькя и рекой Оулуйоки. Не говоря уже об отсутствии в этих местах не то что танковых или кавалерийских, а даже пехотных частей финнов. А с мелкими шюцкоровскими бандами, буде таковые решатся на вылазку, красные кавалеристы могли разобраться и без других родов войск. Чай, не впервой белобандитов гонять! Гоняли и по долинам, и по взгорьям! За что и ордена на красных знаменах. И на груди.
Шестого декабря передовые части конно-механизированной группы Карельского фронта под командованием комдива Рокоссовского с боями вышли к железнодорожной станции Вала, девятого — к Утаярви, двенадцатого — к станции Хюркяс. Где и наткнулись на линию полевых укреплений, спешно сооруженных с помощью согнанного со всей округи гражданского населения...
Сто двадцать вторая дивизия особого стрелкового корпуса, наступая с севера, из Войницы, второго числа захватила Суомуссалми и четвертого декабря вышла к сильно укрепленному узлу обороны противника Хюрюнсалми, который взяла штурмом к полудню шестого. Дальше было уже легче. Десятого декабря маргеловский разведбат практически без боя занял Ристиярви, а двенадцатого вошел в Контиомяки. Где соединился с арьергардом сорок четвертой стрелковой дивизии. Одолевшей, наконец, сто километров бездорожья, отделяющих эту станцию от границы, и отправившейся дальше. Догонять ушедших далеко вперед кавалеристов.
Основной задачей сто двадцать второй стрелковой дивизии, с этого момента выведенной во второй эшелон, стало удержание и обеспечение базовых районов снабжения, созданных в районе Суомуссалми и Контиомяки. То бишь, контроль за линиями коммуникаций. С помощью оставленных на важнейших перекрестках и развилках укрепленных блокгарнизонов с размещением в них пунктов питания и снабжения, а также санитарных и эвакопунктов. Блокгарнизоны (две — три роты стрелков, до роты танков или бронемашин, взвод связи и артиллерийская батарея) должны были осуществлять охрану и оборону упомянутых коммуникаций, развилок и перекрестков путем их регулярного патрулирования подвижно-маневренными группами на бронетехнике, а также прочесывания прилегающей местности лыжными группами разведпоиска с целью ликвидации вражеских бандгрупп.
Для регулярных воинских частей мелкие разрозненные отряды шюцкоровцев серьезной опасности не представляли. Если эти части занимали правильную оборону. В окопах и блокгаузах. Если же они находились на марше, на узкой лесной дороге, то внезапный минометный, пулеметный и снайперский огонь со стороны чащи с одновременным подрывом мостов и сзади, и спереди (а мосты и мостики через речки, речушки и ручьи здесь числа не имели и, судя по всему, все до одного были заминированы), приводил к тяжелейшим потерям. Что же касается обозов и транспортных колонн, то они полностью уничтожались.
С особой жестокостью. Понять которую русский ум отказывался. Озверевшие финны не просто убивали, они словно наслаждались мучениями своих безпомощных жертв. Они забивали раненых прикладами. Они резали их своими финскими ножами, калеча и уродуя еще живые трепещущие тела и оставляя их истекать кровью. Как мясники на кошерной скотобойне.
Поэтому в плен этих бандитов не брали, а если кто попадался, то допрашивали по быстрому и тут же расстреливали. Или кончали по-тихому, ихними же финскими ножами. Ежели выпадала такая возможность. И поделом.
