Летом 1567 г. в дело вступил сам Сигизмунд II Август, который прислал в Москву своего человека, который передал Ивану IV послание от короля, в котором тот предлагал царю прислать своего сына в Польшу, обещая сделать царевича своим наследником. В России отнеслись к этому предложению с некоторой настороженностью. Если уния Русского государства и Великим княжеством Литовским рассматривалась как весьма желательная (ещё в 1506 г., после кончины литовского великого князя Александра, Василий III предпринял попытку выдвинуть свою кандидатуру на литовский трон) и позволяющая решить в основном задачу "собирания русских земель", и давала возможность обеспечить руководящее положение Русского государства в восточноевропейских делах, в то время как уния ещё и с Польшей скрывала в себе опасность подчинения России польско-литовскому блоку.

При этом принималось во внимание, что подавляющую часть населения Великого княжества Литовского составляют белорусы и малороссы, которых тесно связывало с великороссами сознание общности происхождения от совсем недавно расколовшейся древнерусской народности, а также единство вероисповедания. Уния же между России и Польшей сразу же ставила русское правительство перед сложными проблемами согласования этнических и религиозных различий начиная с решения вопроса о том, какое вероисповедание будет исповедовать будущий монарх — католическое или православное. Кроме того, в представлении Ивана IV и его советников именно Польша была той страной, откуда распространялись опасные для существующего общественного устройства протестантские учения и где особенно укоренились традиции разговора с монархом "с позиции силы": ещё в 50-х гг. русские дипломаты сообщали царю о самочинных съездах польской шляхты, с которых посылали королю "грамоты, чтоб к ним поехал, а не поедет, и они хотят иного государя добывати". Именно контакты с польской шляхтой скорее всего могли привести к тем "мятежам", которых так опасался царь и его окружение.

Тем не менее, между Москвой и Краковом завязалась оживлённая дипломатическая переписка, в которой обсуждался "отпуск" царевича в Польшу и условия на которых царь был готов "дать" сына королю в качестве наследника последнего. Прежде всего, Иван IV настаивал на праве своего сына "ставить" каменные и деревянные церкви в "замках и дворах", "митрополита и владык... чтить по нашему обычаю". Тем самым царь ясно давал понять, что не только не может быть и речи о переходе царевича в католицизм, но и не должны ограничиваться его действия, направленные на укрепление православной церкви в Великом княжестве Литовском. В других приницпиальных аспектах взаимоотношений между монархом и подданными на существенных измениях Иван IV не настаивал. Наоборот, царь неоднократно заявлял, что его сын обязуется сохранять в неприкосновенности "права и вольности" литовской шляхты и готов принести сословиям соответствующую присягу. Но при этом он требовал обеспечить за своим сыном свободы действий в вопросах, связанных с личной жизнью царской семьи, например выбирать себе жён из числа своих подданных и хоронить членов своего рода в России.

Таким образом главным препятствием на пути Дмитрия к литовскому и польскому тронам был вопрос вероисповедания. Но препятствием отнюдь не непреодолимым. Охватившее почти всю Европу реформаторское движение во втором десятилетии XVI века начало распространяться и в Польше, главным образом в виде лютеранства и кальвинизма. Различные сословия и слои населения стремились использовать реформацию в собственных целях, вкладывая в её идеи различное социальное содержание. Кальвинизм приняла часть средней шляхты и магнатов (в основном в Малой Польше), стремившихся отнять у католической церкви земельные угодья (они это осуществили в пределах своих владений), а также отмены десятины и церковной юрисдикции в светских делах. Республиканская организация кальвинисткой общины с её приниципом избираемости старшин на съездах отвечала стремлению шляхты к сосредоточению власти в кальвинисткой церкви в руках шляхетских выборных органов. Зажиточное мещанство прусских городов (Данциг, Торн) и частично великопольских — в основном немецкого происхождения, — принимая близкое ему лютеранство, желало ликвидации захваченной шляхтой церковной иерархии, связывая с реформацией надежды на укрепление своих социально-правовых позиций. Плебейские массы, главным образом прусских городов, ожидали от реформации социальных преобразований.

Государственная власть первоначально выступала против "религиозных новшеств". Королевскими эдиктами и мандатами 20-х годов XVI века было запрещено исповедание лютеранства, введена предварительная церковная цензура на книги, разрешалось проведение обысков в домах в поисках "еретических" изданий. Однако духовные суды оказались неэффективным орудием в борьбе с массовым отходом от католицизма, который всё больше и больше сдавал свои позиции. Молодёжь, не смотря на запрещение, всё чаще и чаще выезжала в заграничные университеты, особенно в немецкие, заражённые протестантским духом, протестантские книги расходятся по всей стране, продаются во дворах Краковского университета, разбираются нарасхват, и не прошло и нескольких лет, как почти вся польская шляхта, мещанство и даже значительная часть духовенства начали склоняться к новому направлению. Многие приходы римской католической церкви во главе с духовенством переходили в протестантство. Пустели монастыри: монахи женились и возвращались в мир. Огромную популярность к середине XVI века приобрела идея "народной церкви" — независимой от Рима польской церковной организации (наподобие Англиканской церкви). А поскольку эта церковь освобождала епископов из-под тяжёлого контроля Рима, вручала им почти самостоятельную власть и обеспечивала доходы, то большая часть их благосклонно смотрело на идею "народной церкви" с точки зрения личных выгод. Одно время даже сам Сигизмунд II Август склонялся к идее перехода в протестантизм, и только его нерешительность уберегла Польшу от короля-кальвиниста.

Не лучше было положение и в Литве. В середине XVI века кальвинизм был настолько модным среди аристократии Великого княжества Литовского, что не только многие светские магнаты (например, часть Радзивиллов) и шляхтичи, но даже киевский католический епископ Николай Пац принял это учение, сложил с себя сан, женился и стал каштеляном брестским и мстиславльским. Из 700 римско-католических приходов в Жмуди и Литве, по свидетельству иезуита Циховия, к 1566 г. уцелела в католичестве только одна тысячная часть католиков. В одной Жмудской епархии насчитывалось всего шесть оставшихся в католичестве ксендзов. В литовской Раде практически не оставалось светских сенаторов-католиков — только протестанты и православные.

В этой ситуации апеллирование к религии противников "выноса" царевича на трон часто встречало лишь недоумение среди значительной части литовской (а несколько позднее и польской) шляхты, согласной на двойную коронацию Дмитрия (как по православному, так и по католическому обряду). Таким образом, дело хоть и медленно, но верно двигалось вперёд, и уже в 1569 году никто не сомневался, что именно Дмитрию предстоит наследовать своему дяде. Вместе с тем, Иван IV тщательно готовил сына к его будущей роли. Прежде всего он озаботился его хорошим образованием, причём приглашая не только русских и греческих, но и западноевропейских преподавателей. А когда царевичу исполнилось шестнадцать лет объявил о подготовке к его женитьбе. Причины подобной спешки во многом лежали именно в возможном скором отбытии царевича в Польско-Литовское государство, где, как опасались в Москве, молодой человек может попасть под влияние тамошних порядков, и чтобы избежать подобного, необходимо было заранее окружить Дмитрия своими людьми, которые должны были стать его ближним кругом, своего рода "гвардией", в задачу которых входило не только защищать своего господина в чужой для него среде, но и играть роль "агентов влияния", поддерживая его связь с Россией.

Летом 1569 г. было объявлено о смотре невест для выбора царевичу супруги, на котором царём в жёны свому сыну была определена Евдокия Богдановна Сабурова. Вероятно, она была избрана не только исходя из её личных качеств, но и из принадлежности Евдокии к сильному, хотя и не входящему в первые эшелоны русской знати, клану Сабуровых-Годуновых-Вельяминовых (в реальной истории именно из представительниц этого дружного клана связанных между собой родственными связями семейств царь выбрал первую супругу для своего сына Ивана Ивановича, а затем и Фёдора Ивановича). Свадьба состоялась 28 октября 1569 г. в Троицком соборе Александровой слободы (совр. Александров), а спустя два месяца молодожёны отбыли в далёкую Польшу.

Нельзя сказать, что путь трону был для молодого царевича лёгким. Поняв, что навязать русским свои условия не получилось, литовские магнаты стали настаивать на том, чтобы наследником литовского трона был провозглашён Янош Жигмонд, полагая, что он будет менее опасен для их власти. Но тут "нашла коса на камень" — Сигизмунд II Август хотя за свой характер и получил репутацию ленивого и нерешительного правителя по прозвищу "Король Завтра" (за свою привычку откладывать решение государственных дел "на завтра"), но обладал знаменитым "ягеллонским упрямством" — твёрдо приняв какое-либо решение он шёл в достижении своей цели до конца, не взирая на противодействие оппонентов. Попытки можновладцев надавить на него в вопросе престолонаследия, вызвали совершенно обратную реакцию — король стал неумолимо продавливать Дмитрия на трон Великого княжества Литовского. Во многом для Сигизмунда II Августа тут играл личный мотив — наблюдалось почти зеркальное повторение событий его собственного восхождения на трон, когда Сигизмунду I Старому для того, чтобы сделать своего сына новым литовским государем, пришлось ломать сопротивление магнатов. И противники царевича, не имея поддержки в своих требованиях среди остальных сословий, были вынуждены уступить своему суверену. 21 февраля 1570 г. в Вильно произошло венчание Дмитрия на великое княжение. Но власть оставалась в руках Сигизмунда II Августа — "верховного князя Литвы", как он стал теперь титуловаться, а Дмитрий оставался только номинальным литовским великим князем и должен был жить при дядином дворе.

Поляки упрекали короля в самовольстве, но были вынуждены смириться со свершившейся коронацией Дмитрия. Чтобы не потерять Литву, поляки решили выбрать Дмитрия польским королём. На варшавском сейме, срочно собранном в апреле того же года, сенаторы и послы шляхты просили короля, чтобы "с повода неопределённости дел людских позволили вынести его (Дмитрия. — Авт.) на трон польский". И он, естественно позволил. Используя в качестве прецедента избрание самого Сигизмунда II Августа королём ещё при его отце по принципу vivente rege (при жизни правящего короля) царевича выбрали польским королём под именем Дмитрия I, и 1 мая 1570 года его короновали. Народ ликовал, но в восторженные крики вкрадывались тревожные нотки — с юга приходили известия, заставлявшие с одной стороны облегчённо вздыхать, а с другой стороны приковавшие к себе внимание всего "христианского мира". В Средиземноморье снова разгорался пожар войны.

Часть XIV

Тень полумесяца

События, происходящие на севере, не могли не встревожить соседей, прежде всего Крымское ханство и Османскую империю, которые хорошо осознавали, что после прекращения русско-литовской вражды энергия этих государств, прежде уходившая на взаимные войны, обратится прежде всего на юг, ставя под сомнение само существование ханства и превращая прежде сравнительно безопасные границы Турции в источник постоянной угрозы даже для самого центра империи, не говоря уже о северных окраинах. В этой ситуации не было ничего удивительного в крайне острой реакции крымцев на объявления Дмитрия наследником Сигизмунда II Августа на великокняжеском, а затем и королевском тронах. Девлет Герай и ранее предупреждал польское и литовское правительства о том, что интронизация царевича будет восприниматься им сродни объявлению войны, поэтому сразу же по получении известий из Вильно, а затем и Кракова, проинформировал о произошедшем Стамбул и стал собирать войска, готовясь обрушиться на южные рубежи Польско-Литовского государства. Но надежды Девлет Герая на помощь турок не оправдались. В Стамбуле ожидаемо негативно отнеслись к сообщениям из Литвы и Польши, но они пришли уже после того, как военная машина Османской империи раскручивалась в совершенно ином направлении.

Турок давно привлекал принадлежащий венецианцам и занимавший важное стратегическое положение Кипр, лежащий всего в 40 милях от побережья Турции. Причины для этого, надо признать, у них были весьма весомые:

— власти Кипра предоставляли базы и убежища для западноевропейских корсаров;

— остров находился совсем близко к анатолийскому побережью; каждый раз, предпринимая очередную военную кампанию, турки вынуждены были оставлять большой контингент сил против возможного удара с тыла, с территории Кипра;

— Кипр находился с центре так называемой "проблемы контрабандистов". В середине XVI века производимого на Ближнем Востоке зерна едва хватало для покрытия местных потребностей. Турки неоднократно вводили запрет на экспорт местного зерна, отчетливо понимая, что голод — это спусковой крючок социальных беспорядков и нестабильности. Гнездом зерновых контрабандистов являлся Кипр. Он же представлял угрозу перевозкам хлеба между Александрией и Стамбулом;

— Кипр являлся помехой для беспрепятственной переброски турецких ресурсов с севера на юг; именно на юге, в Красном море торговым маршрутам турок угрожали португальцы, наращивающие свое присутствие в Ормузском проливе и Индийском океане;

— наконец, с Кипра можно было контролировать все маршруты паломников из Константинополя к святым места Мекки и Медины, защитником которых османы объявили себя в 1517 году.

К этому необходимо добавить, что местное греческое население, мягко говоря, недолюбливало своих итальянских хозяев и было в массе своей не против сменить их власть на турецкую. Поэтому ещё в 1563 г. рагузские дипломаты сообщили о планах султана Сулеймана захватить Кипр. На турецких верфях закипела работа по строительству новых кораблей для турецкого флота. И уже в конце 1564 г. в Европе открыто заговорили о возможном скором турецком нападении (вполне вероятно, что атаковавшие в 1565 г. Мальту турецкие силы первоначально собирались как раз для захвата Кипра). После кончины султана Сулеймана I, его сын Селим II выступил преемником завоевательной политики своих предков, готовый продолжить их дело. Правда первые три года правления ему было не до этого. Война в Венгрии, затем угроза со стороны Ирана, вынуждали его придерживаться относительно мирной политики на западном направлении. Но в конце 1560-х гг. всё изменилось. Восстание в Йемене было подавлено, и опасность иранского нападения исчезла. Зато у испанцев, главных противников турок в Средиземноморье, дела шли всё хуже и хуже. Сначала вспыхнуло восстание в Нидерландах, приковав внимание Филиппа II, а в 1568 г. мятеж вспыхнул уже в самой Испании, где при поддержке турок и алжирцев взбунтовались проживавшие в Гранаде мориски. Вся Испания была потрясена этой внутренней войной. В январе 1569 г. мятеж был темой всех разговоров при дворе, "самая громкая новость из полученных здесь в настоящее время... Всё королевство поднято по тревоге", сообщал на родину французский посол. Стоит ли удивляться, что в Стамбуле сочли момент более чем подходящим для осуществления своих экспансионистких планов на Средиземном море? В ноябре 1569 г. на совещании у султана во время охоты было принято решение о начале войны с Венецией. В январе 1570 года бейлербей Алжира Улудж Али атаковал город Тунис по суше и захватил его и прилегающие районы; тунисский правитель укрылся в Ла-Голетте под защитой испанцев. Тунис был объявлен турецким эялетом (провинцией). В конце марта 1570 г. султан Селим II официально направил в Венецию своего посланника Кубада Чавуша с ультиматутмом Светлейшей республике. От венецианцев требовалось уступить Османской империи остров Кипр, в противном случае Республике Святого Марка объявлялась война.