После подписи протокола, стараясь не дышать испарениями, развязываю руки-ноги и между делом интересуюсь:
— А теперь напомни мне, кто такой товарищ Альский28? Про товарища Пятницкого, я сравнительно хорошо знаю…
Иметь на примете двух честных политиков для каких-либо дальнесрочных планов-задумок — могущих в любой момент возникнуть, попаданцу не помешает ни в коем случае.
Тот, со смефуёчками:
— Аркадий Альский — какой-то неправильный еврей!
Выслушав, плавно подвожу к наиболее заинтересовавшему меня персонажу из «чистосердечного признания» товарища Томаса:
— А товарищ Ганецкий — еврей правильный, по-твоему? Как его хоть по имени-отчеству, какую должность ныне занимает?
— «Ганецкий» — это партийный псевдоним. Он же — «Генрих», «Куба», «Микола», «Машинист». Настоящее же имя — Яков Фюрстенберг, из семьи варшавских зажиточных евреев. Ближайший помощник Ленина по…
Едва уловимое взглядом движение, товарищ Томас коротко взвизгнул «предрождественским» поросёнком: «И-иии…!!!» и, после недолгой агонии, замер с торчащим в сердце кухонным ножом — удивленно уставившись широко открытыми мёртвыми глазами на развороченный череп товарища Абрамова.
«Эге…, — только осталось резумировать, — по ходу, здесь имеется ещё какая-то кремлёвская тайна, знать которую смертельно опасно».
— Чисто сработано, молодец, — похвалил я Давида, — вот только какого чёрта? Договаривались же на кухне его завалить?
Тот, с вызовом:
— А тебе или ему не всё равно?
— Да мне-то, по большому счёту — вообще нас рать! Ему, в его-то «положении» — теперь, тоже всё покуй… А вот для полиции — нет, не всё равно.
— Обоснуй?
— Выглядело бы более правдоподобно, коль мы решили эту мокруху на хозяина квартиры повесить: по статистике, большинство бытовых убийств — происходит именно на кухне.
Тот, озадаченно чешет затылок:
— Так, давай его перетащим…?
Указываю на большую лужицу мочи под стулом недавно убиенного, куда уже успело набежать и свернуться немного капающей крови:
— Вместе с этим дерьмом? Теперь уж давай оставим всё как есть.
Быстро пробежавшись по квартире, проверив не наследил где и, протерев кое-где гладкие поверхности — избавляя берлинских криминалистов от отпечатков собственных пальцев, собрались на выход.
Меня, не оставляло чувство нахождения в какой-то сюрреалистичной компьютерной игры:
«Фраги» завалены, время собирать «лут»!
* * *
Без малейших проблем, изъяв после предъявления квитанций чемоданы с купюрами из камер хранения двух железнодорожных вокзалов и, двух же съёмных берлинских квартир (где деньги находились где угодно — в книжных шкафах, в самих книгах, в ящиках письменных столов), мы с Давидом «всерьёз, но ненадолго» обосновались на третьей. Здесь, кроме бумажных банкрот — нашлась пара картонных коробок с николаевскими империалами, весом порядка более десяти килограммов каждая.
А вот шёлкового мешочка с «последними бриллиантами» не нашли, хотя покойный про него упоминал…
Давид, саморучно обшмонав квартиру и, не обнаружив «брюликов» — искренне возмущался:
— Всё-таки надул, поц стрелянный, гореть тебе за это в Аду!
Я, перебирая-пересчитывая «ликвидность», как мог его успокаивал:
— Бриллианты — весьма специфический товар, партнёр! Головной боли с ним может быть ещё больше прибыли, так что давай условимся: «Всё что ни делается — делается к лучшему».
Всего, денег было невероятно много…
Даже не скажу, сколько именно!
Ибо, они были в разных валютах, курсы которых постоянно колебались, изменялись.
Судя по кое-каким найденным финансовым документам, покойный Рейх занимался — не только банальным воровством казённого бабла, но и его «круговоротом»: он активно играл на товарно-сырьевых биржах, спекулировал на валютных операциях и довольно успешно.
Лёйман торопился как голый в баню, но я действовал не спеша:
— Наш пароход отчалит из Гамбурга лишь через неделю. Так чего поперёд него волну гнать, местный электорат смешить? Один неверный шаг, напарник и, мы с тобой не только с голой жоппой — но и на нарах… А там поди, тебя уже давно заждались!
Тот шипел, аки библейский аспид, но вынужден был признать мою правоту и мне же довериться.
* * *
Денёк отдохнул-выспался и принялся за дело.
Сперва по объявлениям в русскоязычной прессе, нашёл среди эмигрантов несколько специалистов по финансово-банковскому делу и после беседы с каждым из них, отобрал одного — наиболее внушающего доверие.
Это, уже достаточно пожилой, ещё довоенный «вынужденный» эмигрант — до начала Великой войны имевший дело с николаевскими вкладами в «Дойче банке». После объявления войны между странами, вместе с другими российскими поданными мужского пола — он был арестован и до самого Брестского мира сидел в лагере для интернированных.
По приблизительно такой же схеме нашёл русскоязычного юриста — пронырливого, как глист и поднаторевшего в местном законодательстве.
В присутствии Давида Леймана, который не отходил от меня ни на шаг и, даже у дверей туалета стоял и прислушивался — писцаю я или какаю, объясняю этой «сладкой парочке» весь расклад:
— Господа! Неизвестный даритель пожертвовал «Международной рабочей помощи» крупную сумму денег, с условием, что эта организация официально выйдет из состава Коминтерна…
Бла, бла, бла…
В конце разговора, видя на лицах некие сомнения в конечном успехе этой сомнительной афёры:
— Извините, чуть не забыл сказать самое главное: при успешной реализации этого незначительного дельца, каждому из вас полагается премия в виде одного процента от всей суммы…
С величайшим усилием задушив «жабу», добавил:
— КАЖДОМУ!!!
После ожесточённого «бодалова», процент бонуса пришлось увеличить до двух, но сделка состоялась.
Мой напарник, видимо считая, что эти двое обязаны были трудиться за его красивые карие глазки — был не согласен с таким моим ходом. Он покраснел и надулся большим спелым помидором, но промолчал — хотя и пыхтел от злости.
Ещё день убил на переговоры с Председателем «Межрабпома» Вильгельмом Мюнценбергом, опасающегося идти на столь радикальный шаг.
Вдалбливаю ему через переводчика:
— Газеты читаешь, знаешь, что творится? Анализируешь общеевропейские и мировые тенденции? Вот-вот эта обанкротившаяся лавочка под брэндом «Коминтерн» — закроется и ты останешься при куче битой посуде, Вилли!
Не знаю, что больше подействовало — «тенденции» или названная мной сумма бабла, которая пройдёт через кассу «Межрабпома».
Конечно, были у него подозрения, почему бы им не быть…:
— Откуда, из какого источника деньги?
— Жертвует один американский предприниматель.
— Отчего вдруг такая щедрость, Серафим?
— Встретишься с ним в Гамбурге — сам спросишь.
…Но он согласился.
Впрочем, благодаря нашему юристу официальное заявление об выходе из Коминтерна — было составлено в достаточно лояльных к последнему тонах, ни один комиссар — свой горбатый шнобель не подточит. Мол, в связи с текущей обстановкой, в интересах международного рабочего движения и на благо трудящихся всего мира… Бла, бла, бла… Случилась вот такая вот «петрушка» — вынуждены на время расстаться со штабом Мировой революции.
Ну а там, если что — так мы тут как тут!
Главное же в договоре что?
По его условиям, деньги должны быть потрачены на развитие кооперативной промышленности Нижегородской губернии и, каждая финансовая операция могла быть проведена только с согласия двух управляющих: меня — представителя «Красного рассвета» и Вильгельма Мюнценберга — Председателя «Межрабпома».
Те же двое русских эмигранта, составили Контрольный совет, следящий за правильностью соблюдения условий договора.
Конечно же, мой «аппетит» несколько вырос и вместе с предыдущими хотелками, я попросил Вилли поинтересоваться оборудованием для радиопромышленности. Насколько мне известно, Советское правительство — не так давно закупило у французов, уже устаревшие технологии времён Первой мировой войны. Я же, собираюсь с помощью «Межрабпома» — подобраться как можно ближе подобраться к новейшим немецким…
Warum nicht?
* * *
Лейман сперва не поняв, такого «хода конём»:
— Что за муйню ты сотворил?
— Всё будет в шоколаде, напарник! Как окажемся в Союзе, выпишем с Вилли чек на всю сумму, предъявишь его начальству… Кто у тебя в начальстве?
«Явно не Ягодка — он лишь посредник, предоставивший подвязки в парижском отделе ИНО ОГПУ и выделивший для операции своих людей. Меня, то бишь — других под рукой не оказалось».
— Не важно!
— Предъявишь товарищу Неважно чек и, получишь если не орден Боевого красного знамени — так красные же революционные шаровары, что тоже просто неимоверная круть.
Тот, играет желваками:
— Иногда мне кажется, что я разговариваю с контрой!
Если забыл упомянуть, товарищ Лейман несмотря на относительную молодость — успел повоевать-покомиссарить в нашу Гражданскую и даже сумел на ней геройски отличиться…
— Лучше такая «контра» — как я, чем «революционер» — типа товарища Томаса, согласись.
Печально кивает:
— Вот здесь, ты как никогда прав, Серафим…
* * *
После того как деньги исчезли из квартиры, перекочевав на счёт «Межрабпома» в один из германских банков — Давид Лейман быстро успокоился, снял с меня плотную «опеку» — по крайней мере отпускать одного в магазин за хавчиком, хорошенько выспался и несколько начал скучать. Заскучав, он пару раз ходил в какой-то «особо центровой» берлинский бордель и меня туда звал, но я отказывался под предлогом, что в парижском — свой «свисток почти до кости стёр».
Кроме походов «за хавчиком», под грандиозную газетную трескотню про обнаруженные в берлинской квартире тела «двух комиссаров из Коминтерна», я снял копии с показаний-признаний обоих покойников. Заверив по всем правилам у нотариуса, оставил их в запечатанных пакетах у юриста из Контрольного совета, с распоряжением по моему сигналу — предать их огласке, опубликовав в немецкой прессе:
— Гонорары можете оставить себе или пожертвовать в пользу наших нуждающихся соотечественников.
Делай добро и швыряй его в воду!
Напарник же мой отвязывался по полной, как будто делая это в последний раз.
Уходя в поход по берлинским «жрицам любви» вечером, он возвращался бывало к обеду и в последние разы — с хорошо заметным даже «невооружённым носом» перегарищем, что за ним давно уже не водилось. С самого Минска.
«Раскодировался», сцуко!
За сутки до отъезда в Гамбург, Лейман как-то загадочно лыбясь, вспомнил-заговорил про «Пролетарскую стойкость»:
— Серафим! А сколько ты мне тогда этого порошка всыпал?
Недоумеваю: почему «порошка»? Ведь, средство для повышения потенции — эта жидкая(!) настойка на траве девясиле.
Ах да, вспомнил… Когда я покаялся в своём неблаговидном поступке, то случайно обмолвился: «из самых благих пожеланий — я подсыпал(!) в твой ужин противоротное зелье…». Обстановка тогда такая была, надо понимать, что не только «обмолвишься» — заикаться до конца дней своих будешь.
— Вот ты про что… Ну, себе обычно половину столовой ложки в еду добавлял — так так «стоял», что аж зубы ломило! Тому американцу — целую ложку и, тот «драл» — всё что в том борделе шевелится. Даже случайно зашедшую за милостынею старушку афро-негритянку, что для белого евроамериканца — ужасно не комильфольный мовентон, согласись.
Изрядно преувеличиваю, конечно. Та «старушка» была вовсе не афронегритянка, а похожая на неё мулатка из Алжира.
— А с тобой я обмишулися, сыпанув целых четыре столовых ложки. Неужели до сих пор зло на меня держишь, Давид? После всего, нами двоими вместе пережитого…
Тот, лыбясь до ушей:
— Да нет, забыл уж давно… Так ты идешь к немецким мамзелям? Сегодня — последний день, когда ещё доведётся «конец помочить»?!
— Нет. Берегу своего «малыша» для будущей настоящей любви: «его» и так после парижских блядей — на раз пописцать осталось.
— Ну, как хочешь.
Что-то на душе тревожно кошкой свербит…
— Давид, — кричу вдогонку, — завтра поезд в Гамбург, не забывай!
— Не забуду, — отмахивается.
Ушёл мой верный боевой товарищ в ночь и, больше я никогда его не видел.
На следующий день, как обычно утром Давид Лейман не появился — загулял конкретно, стало быть напоследок.
После обеда я уже забеспокоился, ведь в шесть часов вечера — поезд на Гамбург!
«Ладно, — успокаиваю сам себя, — должно быть сразу из борделя на вокзал приедет».
Однако на вокзал мой напарник тоже не явился, но я обратил внимание на нездоровый ажиотаж среди мальчишек-газетчиков, что-то орущих и на покупателей — выхватывающих у них товар прямо из рук и частенько даже забывающих спросить сдачу
Сенсация какая-то что ли?
Так вроде кипеш насчёт «загадочной смерти» товарищей Абрамова и Рейха уже на исходе…
Неуж, насчёт выхода «Межрабпома» из Коминтерна такая буча?
Не угадал… Демарша Вильгельма Мюнценберга на фоне всего происходящего — никто даже и не заметил.
Из первой же купленной русскоязычной газеты узнал, что сегодня ночью, из одного берлинского борделя в берлинский же госпиталь — был доставлен клиент с признаками какой-то неизвестной инфекционной болезни. Бывшие при нём документы на имя турецкого армянина, на поверку оказались фальшивыми.
Бдительными полицейскими, мнимый армянин был опознан как советский гражданин еврейского происхождения Давид Лейман, арестованный более месяца назад за зверское изнасилование гражданки Веймарской Республики, убивший полицейского и сбежавший из полицейского участка.
Преступник, оказавший ожесточённое сопротивление — был застрелен при попытке скрыться.
А вот и фотография тела на первой полосе… М-да… Даже мёртвый, товарищ Лейман внушает невольно уважение своими выдающимися габаритами.
Яростно скребу свой лысый череп. Что за хрень?
После догадки — молнией во мраке ночи мелькнувшей, лезу в свой походный саквояжник…
Чёрт!
Банка грибного порошка из серых навозников пропала.
Громко хлопаю себя ладонью по лбу:
— Японский графоман!
Тогда всё понятно: этот похотливый не по уму долбень, в моё отсутствие залез в мои вещи, нашёл грибной порошок и решил, что я его надул — зажав «китайское приворотное зелье». Задумав напоследок удивить германскую столицу своими сексуальными подвигами, сей прелюбодеянец нажрался этого антиалкогольного средства и принял «на грудь» какого-нибудь пойла, типа местного шнапса.