Мы продолжали ждать. Хорошо, что свет не погас и, хоть и стал тусклее, продолжал освещать зал, посему нечто могло подобраться к нам незамеченным только, если было невидимым. О чем я поспешил сообщить спутникам. И сразу получил подзатыльник от Джайрин:

— Не накаркай!

— Да я просто...

— Тих-х-хо-о, — неожиданно прошипел брат, поднимая руку. — Смотрите туда!

И мы увидели.

По тем самым ступеням, где спускались мы, сейчас сползали очень похожие на огромных ящериц твари. Их темная серая чешуя практически не отражала свет, а красные глаза светились в полумгле. Большие когти, царапая камень, издавали отвратительный скрежет. Их было много, очень много. Твари, сползая в зал, не спешили нападать, словно чего-то ожидали, заполняя дальний край все большим количеством.

Мы тоже не лезли на рожон, понимая, что такое количество неизвестной живности может быть не менее опасным, чем, например, Стражи. Может, у них здесь вообще что-то типа читального клуба.

Но нет, твари, собравшись, медленно двинулись к нам. Их было около полусотни. Полусотня неизвестных ящериц длинной под два метра, покрытых даже на вид толстой чешуей.

— Ну, хотя бы не невидимые... Эй, не меня бейте, их бейте!

Ну, что за разумные такие, шуток не понимают!

— Нападать первыми не будем, ждем Кэсса.

— Неки, а если Кэсс задержится?

— Уходим в оборону и ждем.

— Понял.

Потом, подумав, бывший убийца повернулся ко мне:

— Златовласка, сможешь что-нибудь спеть, чтоб они держались подальше?

— Сколько раз говорить — не называй меня...

— Сможешь?!

— Нет... не знаю. В прошлый раз получилось само собой.

— Понятно, на тебя не рассчитывать. Шурай?

Сид кивнул и, словно в подтверждение, прорываясь сквозь камень у его ног, на свет вылезли три небольших корня.

— Тогда так. Шурай — центр, с двух сторон его прикрываем я и Джайрин. Чуть позади и стороны — Рене и Иллаби, ну, а у ступеней — дети и бард. И не спорь, Кантаре! Если почувствуешь это свое "само собой" — выходишь вперед, в другом случае на тебе малышня!

— Ну, вот так всегда!

— Когда — всегда?

— Всегда!

Осознав, что продолжать я могу до бесконечности, человек просто махнул рукой и отвернулся к залу, совсем не такой напряженный как раньше. И спасибо от него не дождешься!

А твари все приближались и приближались, нарочито медленно, словно понимая, что нам некуда деваться. Напряжение нарастало, когда, наконец, сзади раздался плеск и я, обернувшись, увидел Кэсса, вынырнувшего из воды.

— Ну, что, нашел?

— Ага. Здесь конечно, далековато, но вполне проходимо. Да и выход на уровень повыше отличный, а там такой лабиринт...

— Хватит! — отрезал я. — Главное есть проход, а то у нас тут небольшие проблемы.

И кивнул на тварей. Кэсс, наклонившись, посмотрел под ногами Шурая и вздрогнул, прошептав:

— Вас только оставь...

— Держи детей! — подхватив сопротивляющегося Пати, я бросил его в воду. Фури, понимая, что я не собираюсь шутить, прыгнула сама. — Отвечаешь за них! Я не очень хорошо плаваю, — пояснил я в ответ не его молчаливый вопрос. Лич, кивнув, схватил детей за руки, нырнул в темноту. За ним цепочкой потянулись огоньки, отлетая от стен склепа.

Следующими пошли Шурай и Рене, а уж за ними нырнул я, получив пинок от брата. Спасибо Отцу, плавать я умел сносно, хоть и не мог себе позволить нести ответственность за еще несколько тушек. Из-за огоньков, что освещали путь своим тусклым светом, все было видно и страха перед глубиной практически не было. Да и окончание светящегося коридора было не так далеко, так что я мог себе позволить разглядывать зал.

Мы плыли по затопленной оружейной. Сотни развешенных на стенах мечей и алебард тускло блестели, местами покрытые ржавчиной. Какие-то доспехи, щиты, шлемы — все это, когда-то лежавшее на деревянных столах, сейчас валялось на полу среди обломков этих самых столов.

Внезапно ощутив, что воздуха в легких осталось не много, перестал разглядывать зал, и прибавил скорости, за несколько гребков преодолев последние метры. Там меня подхватили за шиворот и вытащили на берег, где уже отплевывались Пати и Фури. С ними рядом сидел и сид, выжимая мокрую одежду. Кэсс и Рене, подняв меня, тут же кинулись обратно, поднимая сначала брата, затем Джайрин, а уж последним — Неки. Все доплыли.

Подойдя к отверстию, через которое нас сюда втащили, я понял, что это было нечто вроде вентиляции — неширокий, похожий на колодец проход без малейшего намека на ступени, отшлифованный водой до зеркального блеска.

— Ну, ты даешь, Рене! Ты когда умудрился эту шпагу достать?

Я обернулся и увидел, как собравшиеся вокруг вампира друзья рассматривают тонную шпагу, похожую на те, что используют вампиры. Вот только, в отличие от исключительно ритуальных, эта была более толстой и простой и предназначалась для сражений.

— Заметил, когда плыл, и не смог удержаться... Она ведь все равно никому больше не принадлежит. Еще тут маленький кинжал недалеко лежал.

Рене, достав оный из-за пояса, повертел, поморщился и бросил Пати:

— Мои получше будут, а тебе пригодится.

— Так, со всем разобрались? Тогда пошли отсюда!

— Да куда ты торопишься! От тварей мы сбежали, давайте отдохнем хоть чуть-чуть!

— А ты, Фури, подумала, что они тоже могут уметь плавать?

И ткнул пальцем в воду.

Плеск!

"Интересно, мне одному послышался шум?" — думал я, идя вслед за друзьями по катакомбам проклятого города.

Ивариэль,

Первый Князь

Этим вечером роща у дворца была необыкновенно красива. Лучи позднего солнца красили светлые листики окружающих Князя деревьев в более глубокие и темные цвета — изумрудный, темно-синий и практически фиолетовый. А еще, порой, когда на мокрый листок падал луч, он загорался темным золотом, сияя в предзакатном солнце.

Ивариэль, уставая от забот, любил сидеть под одним из старых дубов и наблюдать эту красоту, вдыхая свежесть леса. Вот и сегодня он был тут, однако, разум его не был чист и расслаблен. Напротив, душу и мысли эльфа терзали тяжелые думы. Прошло три дня с его последнего посещения Ацериэля и его отступников, когда они согласились на предложение князя, и он чувствовал, как захлопнулся капкан.

Нет, Рожденный Светом говорил, что отказаться Князь может в любой момент. Но разве он может из-за своей трусости заставить страдать кого-то другого? Нет, не может, а значит, его ждет судьба предателя, и этого уже не изменить.

На тонкую руку Князя села бабочка и, распахнув крылышки, засияла в лучах. Светлые, золотистые изогнутые полосы на ее крыльях перемежались с белыми, зелеными и синими пятнами. "Какая красивая!" — подумал Ивариэль, прикрывая усталые глаза.

— Когда-то ты и меня сравнивал с бабочкой, — раздался внезапно голос.

Открыв глаза, Князь увидел Флариэль, свою жену. Она была необыкновенно красива — длинные распущенные волосы ниспадали до земли мягкими золотыми локонами, на белоснежно лице сияла добрая улыбка, а большие сине-зеленые глаза смотрели немного насмешливо.

Она была довольно молода — в день их свадьбы, два года назад, она только-только отпраздновала свое совершеннолетие. И хоть их связала совсем не любовь — помолвка Князя и Дочери Дома Серебряных Листьев состоялась в день рождения последней, он всегда относился к красавице с уважением. Особенно сейчас, когда эльфийка носила под сердцем его сына, наследника острова.

"Может быть", — думал Князь, глядя на присевшую рядом жену, — "прошло бы пару сотен лет, и мы бы по-настоящему полюбили друг друга. Но теперь..." — Он приподнял тяжелый локон и припал к нему губами. — "Теперь я даже не увижу рождение сына".

— Ты куда прекраснее бабочки, Флариэль...

— Что с тобой, муж мой? Почему ты так печален?

— Ничего, дорогая, я просто устал. Ступай во дворец, а я еще немного посижу здесь, пока не сядет солнце.

— Как скажешь, муж мой.

Она ушла, оставив его в саду наедине со своими страхами.

— Интересно, что скажут моему сыну обо мне? Будет ли он ненавидеть меня и презирать отца-"отступника"? Или, может, он вообще не будет знать, что случилось со мной? Больно, как больно... — шептал он, не замечая, как слезы бессилья падают на воротник. Он застывшим взглядом смотрел на светлый цветок, что, приникнув к его сапогу, едва-едва покачивался в порывах теплого ветра. А потом князь, резко сорвав его, поднес руку к глазам и, глядя на то, как корежится растение в его пальцах, произнес:

— Я смогу.

Инферус Флос,

Уполномоченный посол дроу

Стоящая за ближайшем деревом тень молча наблюдала за Князем, удивленно вскинув брови.

— Интересные вещи творятся в Светлой Роще, — пробормотал парень, исчезая в ветвях. — Что-то тут происходит. И я сделаю все, чтобы узнать что!

Римини Сиркостелла,

Тень Черного Охотника

Хи-и-и... Хи!

Тень веселилась, скользя между лунными лучами, отталкиваясь от них, дергая словно струны. Когда же это надоедало, Римини начинал наблюдать за своим хозяином. Хозяин был смешным вампиром — все время что-то делал, куда-то спешил, с кем-то разговаривал. Как и все прежние хозяева. Они только детьми играли с ним, а потом, приняв его присягу, забывали, что тени бывает скучно. Хи...

Сейчас вот, Калиго, Черный Советник, потягивал кровь из хрустального бокала на тонкой витой ножке и одновременно просматривал последние отчеты своих шпионов. Нет, прежние хозяива были все-таки спокойней — по крайней мере, никто из них не интересовался чужими обязанностями! Но этот не такой! Хи! Интересненько...

— Римини, за мной! — командует Калиго и, не дожидаясь ответа, спускается в открывшийся проход. Тень скользит за ним, невидимая в полном мраке лестницы, по которой идет хозяин. Становится холоднее, и тень начинает кутаться в рваный плащ. Он знает, куда собрался его хозяин, он знает зачем. Хи-хи!

Наконец площадка. Здесь Калиго зажигает факел и подходит в двери. Дверь тяжелая, массивная, словно впаянная в скалу, образующую эту площадку. Ни у кого нет такой силы, что бы сдвинуть ее. Но здесь и не нужна сила, здесь нужно знание. Черный Охотник спокойно прикасается к стене, словно отстукивая быструю мелодию, и дверь начинает медленно вползать в стену. Он не ждет, пока она откроется полностью — едва появляется щель, в которую он может протиснуться, Калиго тут же отрывается от стены и входит. Дверь застывает.

За ней находится маленькая комната, пустая и холодная, где, закованный зачарованными цепями, сидит юноша. Его обнаженное тело перевито так, словно он завернут в некий серебристый кокон. Длинные черные волосы, отросшие настолько, что пленник вряд ли смог бы ходить, даже если его отпустят, лежат на земле, переплетясь с цепями. Из под металла не видно ничего — ни рук, ни ног, ни кусочка кожи.

— Ш-ш-што, Чер-р-рный, пр-риш-шел пос-смотр-рет-ть? — еле слышно шипит парень, не открывая глаз. Тонкие, темные губы двигаются неумело, словно их обладатель давно ни с кем не разговаривал.

— Мне нужна твоя помощь.

Скованный внезапно дергается и открывает глаза. Римини видел, каких трудов стоило хозяину не отшатнуться, увидев белые светящиеся бельма пророка.

— Помош-ш-чь?

И засмеялся. Смеялся пророк так же, как говорил — хрипло, неумело, срываясь на шипение. Он смеялся, захлебываясь своим смехом. И, все еще смеясь, безумец спросил:

— Тебе нуж-ш-шна помош-ш-чь, Чер-рный охотник? Помош-ш-чь без-з-зумца?

— Нет. Мне нужна помощь Кира, пророка Матери-Мыши.

— С-с-смотр-ри-ка, вс-с-с-спомнили... Но, — он снова хрипло засмеялся, — з-з-з-зачем мне помогать вам? Тем, кто з-з-заковал меня, ос-с-с-ставив в одиночес-с-стве на бес-счис-сленные с-с-с-столетия? Что ты мож-ж-жеш-ш-шь мне предлож-ж-жить?

— Свободу. Я отпущу тебя, если ты пообещаешь мне помочь найти Кубок.

— Ха-ха-ха... Мальчик х-хоч-ч-чет влас-с-с-сти? Ха-ха... Ш-ш-што ж, мне власть не интер-р-рес-с-сна. Я помогу тебе, Калиго-ох-х-хотник! Отпус-с-скай! Обес-с-счаю именемем Матер-р-ри моей!

И заскрипели цепи.

Хи-и-и...

Рощи сидов,

Иллисандра,

Дочь Старейшего

Озерная дева сидела у берега, облокотившись на грудь брата и весело болтая босой ногой в воде. Она подпевала двум птицам, что кружились над ее озером в танце, словно не замечая ни ее, ни Ройандера. Брат же, приобняв ее за плечи, в сумрачном молчании смотрел вдаль, но не гладь озера или кроны деревьев, а куда-то вглубь самого себя, в свои мысли... мысли тяжелые и недобрые.

— Брат мой, ты снова думаешь о ней? Зачем терзать себя снова и снова? Все решено. Отступник умрет, и кровь его насытит корни Дочери.

— Нет, не об этом я думаю, милая, не об этом. Хоть и терзают мою душу мысли о мертвой роще, пусть и больно мне видеть, как на лицах молодых появляются сомнения, но не об этом я думаю. Я думаю, почему отец не разрешил нам убить первого отступника, почему только сейчас, когда он предал не только Заветы Священной Ивы, но и вообще Свет, почему только сейчас мы открываем охоту? Ведь стольких бед мы могли избежать!

— Нет, брат мой, не могли. Ведь он не сказал ни слова лжи.

— Порой, правда преступна.

— Да, но нельзя за нее наказывать.

— Смешно! Ты сама веришь в то, что говоришь?

— Нет, — и засмеялась, вторя смеху брата. — Но разве должны об этом знать другие? Я слышу ее шаги.

— Да, она уже на моих холмах. Пришло время встречать гостью.

И они повернулись к лесу, где из-за толстых стволов к берегу озера выходила тоненькая девушка с длинными синими волосами. Она, дрожа от восхищения и страха, подходит к берегу. Молодая, не жрица, она смотрит на древних как на богов, что сойдя на землю, почтили ее вниманием. Да это и было практически так.

— Речная Дева Эссили, поднимись с колен и посмотри на нас.

И девушка покоряется.

— Ты хочешь знать, зачем мы тебя призвали, младшая? — Ройандер, отпуская сестру, встает. Он высок, очень высок, и возвышается над девушкой как склоны его холмов над маленьким ручейком. Он ждет ее ответа.

— Да, хочу.

— Мы призвали тебя, дабы поговорить об отступнике.

Эсси вздрогнула, как от удара. Застарелая боль, практически вырываясь из ее груди плачем, как раненная птица, затрепыхалась в груди. Иллисандра со спокойной радостью смотрела на нее, думая: "Значит, мы не ошиблись... И все пройдет как надо". Она улыбается девушке, подходит и, опустившись на колени, обнимает. Она прижимает ее к своей груди, шепчет слова утешения, гладит по голове. И Речная Дева успокаивается, не видя, как спокойно и невозмутимо переглядываются древние.

— Все хорошо, младшая, успокойся. Ты должна выслушать нас.

— Что вы еще можете мне сказать? Что может быть хуже?

— Он предал Свет и следует по пути Врага.

Тяжелый голос Хранителя Холмов упал на девушку, словно неподъемный камень во время обвала. Она еще больше сгорбилась и, уже практически лежа на Иллисандре, беззвучно плакала.