Ни единой крамольной мысли не отражалось на лице Воина Афанасьевича, когда тот дарил драгоценные подарки, приглашал дорогих гостей на Русь, извинялся, что государь-де в походе, потому как договоренности с вашим же братом, да-с, его величеством Кристианом, призывают его под знамена...
Уж не обессудьте, гости дорогие, не побрезгуйте нашим гостеприимством...
Все эти игры были хорошо знакомы участникам — и шли, словно по маслу. Все знали свое место и свои роли в пьесе.
Ульрика также разглядывала боярина. И грустно вздыхала про себя.
Не понравилась.
Да, глупой принцессу никто не назвал бы. Она знала, что очень хороши у нее руки и плечи, что у нее густые волосы, но все равно, не будь она королевской дочерью и сестрой, мало бы кто обратил на нее внимание.
Она привыкла и смирилась, будучи неглупой. Но все равно — царапало по сердцу...
А как-то ее еще будущий муж примет? Жениться — одно, а любить? Будет ли у нее хоть иллюзия семьи? Доверия, уважения?
Ульрике было страшновато.
Один Георг был доволен. Ему уже пообещали охоту, подарили сокола, и сейчас они с боярином обсуждали какую-то особо прочную сталь... Мужские игрушки.
* * *
— Сколько им осталось?
— Дней десять пути.
Ежи Володыевский был спокоен. Ну, турки. И что? Видывали, еще и не таких видывали, и колошматили их в хвост и в гриву, да так, что бежали, тапки теряя. И пяти лет не прошло, как били они это войско на границе Польши. Ян Собесский тоже был спокоен. Чай, на чужой земле воюет, не на своей. А вот кого снедала тревога, так это Леопольда. Император расхаживал по кабинету, как тигр в клетке, блестя глазами.
— Их много, слишком много! Вы справитесь?
— На то божья воля, ваше величество.
А то чья же? Ежи спрятал в усах усмешку.
— Бить будем, постараемся выбить их отсюда, но войск у нас мало, ой, мало.
Леопольд недовольно сморщил нос.
Мало!? И что!? Он и так предоставил всех, кого только можно! Целых десять тысяч человек! Ополченцев еще пять тысяч. Немного, конечно, но сами они пришли не большим числом. А Польшу обороняли — и того у них не было!
— Я приказал рушить дома за чертой города. Вену они взять не должны, но под стенами могут простоять долго. И чем дольше, тем лучше. До зимы, например.
Поляки переглянулись. Да, если турки не взяли бы Вену до зимы, у них начались бы большие проблемы. Все-таки снабжение...
— Народ послушался. Они верят вам, государь.
— Да, мой народ верит мне. Но есть и те, кто не выдержит тягот осады.
— Примерно тысяч шестьдесят, — кивнул герцог Мельфи.
Раймондо Монтекукколи, назначенный недавно военным комендантом Вены, подходил к делу серьезно. Пушки были проверены и пристреляны, пушкарей гоняли в хвост и в гриву, склады спешно заполнялись...
— Я временно переберусь в Линц вместе с беженцами.
Леопольд объявил о своем решении — и ожидаемо увидел на лицах военных облегчение. Все-таки воевать лучше, когда никто высокопоставленный над душой не стоит. Пусть едет.
Леопольд считал так же.
Трусом император не был. Он просто искренне считал, что его жизнь намного ценнее, чем жизни и обычных горожан, и поляков, и русских, да и вообще — кого можно сравнить с ним? Он император! А эти... быдло и есть быдло. Бабы таких еще не одну сотню нарожают, а вот он...
Император — и этим все сказано. Он единственный, уникальный и незаменимый, вот!
Не ожидают же они, что император подвергнет свою жизнь опасности, словно простой солдат? А если с ним что-то случится, кому тогда командовать?
Кто тогда будет принимать решения, на чьи плечи ляжет тяжесть Империи?
У него даже детей покамест нет, дочери не в счет! Жена хоть и беременна, но будет ли сын? И вообще — сделать ребенка мало, надо его еще вырастить императором. А это — время, силы, и конечно, он должен оставаться в живых! Так что самому Леопольду его решение казалось весьма осознанным и взвешенным. А уж что там кто будет о нем думать — солнце не волнует, о чем размышляют червяки.
* * *
— Сколько ж можно?! Сидим тут, что в клетке!
Девушка, которая расхаживала по комнате, была красива. Синие глаза, темные волосы, впрочем две других ей не уступали. Романовская кровь. Три царевны — Катерина, девятнадцати лет от роду, Мария, семнадцати, и Феодосия — пятнадцати, были хорошими подругами.
— Кать, а что тебя не устраивает? — Мария была более разумна, чем сестра. Вот Катюшка отличалась более импульсивным характером, а Феодосия свой пока вообще еще не проявляла — мала. — Мы не просто так сидим — нас учат, к замужеству готовят...
— Вот! А если я замуж не хочу?!
— А кто тебе мешает? Иди в монастырь, чай, двери не закроют.
Катя топнула ножкой в дорогом сафьяновом башмачке. Жемчуга на нем было нашито столько, что три семьи год кормить хватило бы.
— Машка, ты не понимаешь? Я хочу замуж, но за того, кого сама выберу! А не Сонька! Не Алешка! Вот!
Мария прищурилась.
— Кать, а мы сумеем правильно выбрать?
— А что мы — глупее Соньки? Она, вот, вышла замуж за своего боярина — и живет с ним, не жалуется. Да и тетки...
Катерина и не подозревала, что мысли эти были аккуратно вложены в красивую головку неким Сильвестром Медведевым, и возмущалась вполне искренне. Сестры переглянулись.
— Ну... прислушивается-то Алеша не к нам, а к ней.
— Это несправедливо! Гадко!
— Кать, а что ты в делах государственных понимаешь-то? — Феодосия не насмешничала, но серьезность была хуже крапивы. И то сказать, учили их на совесть, а вот в текущие дела все ж не посвящали.
— Да уж научилась бы, чай, не хуже Соньки, — буркнула царевна, но видя, что сестры ее не поддерживают, с размаху упала в кресло. — Да пес бы с ними, с делами государственными! Но почему и в сердечных делах воли нам нет?
— А ты забыла, что тетка Анна рассказывала? Что раньше царевнам вообще одна дорога в монастырь была — и все. Или сиди век, девкой в тереме чахни!
— Ты еще вспомни, что при Адаме с Евой было, — сморщила нос Катерина. — Отсталые мы, вот, в Европах царевны и на балах танцуют, и на охоту выезжают, а мы сидим, что те сомы под корягой, мхом покрываемся. Сначала здесь, а потом у мужа в тереме...
— А то и мужа б у тебя не было.
Мария вполне логично отвечала сестре, но — безуспешно. Переубедить царевну Екатерину ей так и не удалось. Та была твердо уверена, что царевны обязаны выходить замуж по любви. Или хотя бы, как в просвещенной Европе, иметь аманта*. Это же модно!
* любовника, прим. авт.
Жаль только, что Софья — как собака на сене. Ей можно, а остальным царевнам нельзя! Где справедливость!?
Полоцкий, хоть и поплатился жизнью за свою наглость, но трудился не зря.
* * *
— Мой повелитель, Перх... порф... Перхтолсдорфе.
Сулейман прищурился на стены города. Ну... так себе. Перед его войском — смотрится и вовсе неутешительно. Янычарам — на два часа штурма, и горожане это отлично понимают.
— Прикажи объявить, что если они сдадут город — мы их не тронем. А если нет... я сравняю его с землей, а жителей обращу в рабство.
Гуссейн-паша почтительно поклонился — и ускакал.
Спустя пять минут заиграли трубы, забили барабаны, к воротам города поскакали всадники. Ну а там — все понятно.
Бургомистр на стене уверял, что стены города высоки, а боевой дух народа крепок, как никогда.
Сломался на третьем обещании лично его после взятия города растянуть промеж четырех кольев, вспороть живот и насыпать в рану крупной соли. Потому как жизнь одного даже янычара в сто раз ценнее жизни всякой христианской собаки!
Проняло несчастного чуть ли не до мокрых штанов. Так, что почти вымаливал обещания безопасности. И ключи от города сам вынес, на золотом подносе. И кланялся поминутно, и дрожал, а потел и вонял так, что едва лошади не шарахались.
Сулейман милостиво принял ключи, чувствуя даже какое-то удовольствие. Так-то, кто бы ожидал от бывшего узника?
Янычарам было строго-настрого запрещено идти в город. Туда был отправлен личный отряд Гассана-паши — и Сулейман признал это мудрым.
Чего уж там — вольница янычарская, она хороша. Сильная, дикая, хищная. Но это как пантеру на сворке водить. Рано или поздно, тебя ли, кого другого, а грызанет. А они сюда пришли надолго. Сулейману очень хотелось верить, что надолго. Взять Вену, оторвать себе кусок Австрии... ну там дальше, как получится. А для этого нельзя оставлять в тылу пожары и ненависть. Их должны... пусть не поддерживать, как не поддерживают их те же валахи, но руку и плеть хозяина они знать должны. Это Сулейман обговорил с визирем в первую очередь.
Когда сменяется господин — крестьянин продолжает пахать.
А когда его начинают жечь, резать, грабить — крестьянин либо бежит, либо оскаливает зубы, ровно та крыса — и вцепляется в ногу. Сулеймана это не устраивало. Ему не нужна была вымершая земля. Подданные — вот кто принесет золото. А для этого их надо беречь. С зарезанной овцы шерсти не получишь.
Войска Сулеймана простояли под Перхтолсдорфе еще несколько дней, согласовывая все и утрясая.
Была, конечно, и пара скользких моментов, когда десяток янычар решил погулять по городу, как они это обычно делали — с весельем, грабежом, насилием. А что?
Их же город!
Сдался?
Терпи!
Впрочем, ничем хорошим для буянов это не закончилось. Гуссейн-паша, не долго думая, распорядился повесить негодяев за ноги на воротах. Не из сострадания к жителям города, отнюдь. Но турки пришли сюда основательно. И уходить не собирались.
К чему им восстанавливать против себя мирное население?
Сулейман полностью согласился с решением своего визиря. Янычары, хоть и были недовольны, но впереди была Вена, а что рядом с ней этот убогий городок? Стоит ли нарушать приказы не из-за богатой добычи, а просто — чтобы их нарушить?
Два дня спустя Сулейман назначил пашу Селима комендантом города, оставил в нем небольшой отряд янычар — и отправился дальше.
Его ждала Вена.
* * *
— Государыня, извольте прочитать?
На стол Софье, которую никому и в голову не приходило называть боярыней, легла небольшая стопка бумаг. Сравнительно небольшая рядом с тем, что уже его загромождало.
— Федор Юрьевич, это — что?
Вопрос был далеко не праздным, учитывая, сколько еще надо было сегодня сделать.
— Да пришел тут ко мне один человечишка, Никитка Татищев, — с тех пор, как Ромодановский обрел власть, прошло уже достаточно времени. Он успел изучить характер царевны, и был уверен, что сначала его хотя бы выслушают, а уж потом будут карать и миловать. И не особенно торопился, рассказывая обстоятельно. — Бросился в ноги, умолять стал. По его мнению, надобно нам на Исети железоделательный завод ставить.
— Исеть, — Софья прищурилась, вспоминая школьную географию. Ну да, в ее времени на Исети стоял Екатеринбург, а здесь и сейчас... Петра же нет, значит, и Екатерины не будет, и кто ее там валяет по обозам — неважно. А вот город бы построить хорошо. Только вот Софья, убей, не помнила, с чего началось его строительство. С завода? — Помню я такую речку. Что за завод?
— Крупный. Четыре домны хочет поставить, сорок молотов, клянется, что до двухсот тысяч пудов железа выдать сможет, ежели в год. Да и разного — сталь, проволоку, жесть...*
* строительство подобного завода планировал и отстаивал его сын, Василий Никитич Татищев, лет на двадцать позднее, но в этой реальности могли и пораньше подсуетиться. Прим. авт.
Софья прищурилась с явным сомнением.
— А не больно ли приятные условия?
— Клянется, что все сделано будет. Голову в заклад ставить готов...
— Толку-то с его головы, — поморщилась царевна. — А это, я так понимаю, сколько чего нужно и что он сможет выдать?
Ромодановский кивнул, глядя, как тонкая женская рука разворачивает бумаги и вчитывается.
— Та-ак... Руда рядом, лес рядом, вода есть, движущая сила обеспечена, — Софья задумчиво крутила кончик косы. — Да и цены получатся неплохие. Казне вроде как должна быть выгода, да и себя Никита не забыл... Коли пуд железа казне обойдется в двадцать копеек за пуд, так все равно оно сорок стоит, а в Архангельске так и шестьдесят копеек. Но тут еще доставка, хотя по реке оно всяко легче. Волоки построить, дороги улучшить... вот что, Федор Юрьевич, ты мне эти бумаги оставь, я еще подумаю над ними.
— Слушаюсь, государыня.
— С братом посоветуюсь, как он еще решит...
Ромодановский привычно спрятал улыбку в густой бороде. Будучи в царском 'ближнем круге', он знал, как это будет выглядеть. Царевна отдаст бумаги мужу, тот посчитает, выгодно сие, или нет, потом государю доложат, и коли он одобрит — быть заводу.
Людей подберут, чтобы приглядели за Никиткой, может, и сам он этим займется, да и развернется строительство. А что?
Смотрел он сию записку, дело там изложено. И неглупо, и толково, и вообще — стоит ли по чужбинам железо прикупать, коли его на месте сделать можно?
Богата Русь, а вот руки рабочие приложить и некому...
Ромодановский как в воду глядел. Спустя две недели Никита Татищев был удостоен аудиенции у государя, пожалован деньгами, людьми — и отправлен в Сибирь. Строить завод, разведывать дальше месторождения и умножать богатство земли Русской. Если человек хочет работать — кто ж ему препятствия строить будет?
Быть заводу на реке Исеть, а с него потихоньку и строительство города началось. Только вот не Екатеринбурга. Иван-города.
* * *
— Мерзавцы! Негодяи!
Леопольд, узнав о сдаче Перхтолсдорфе, потерял самообладание, метался по кабинету, швырялся разными предметами. Секретарь от страха залез под стол, да так и сидел там.
Леопольд не думал о том, что сам сбежал в Линц от турецкой угрозы.
О том, что Перхтолсдорфе турецкие войска смели бы, ровно траву косой.
О том, что жертва их была бы бесполезна — врага бы они и на неделю не задержали, и на чуть не ослабили, не те силы, не те таланты, а жизни лишились бы все горожане.
Это ему в голову не приходило, нет. А что пришло?
Предатели, сволочи, клятвопреступники! Если турецкие войска удастся отбить, градоправителю придется весьма и весьма солоно. Чужие не повесят, так свои обезглавят.
Но удастся ли?
Леопольд потому и бесился так, что понимал — его императорство висит на волоске.
* * *
— Нам будет очень сложно. Все ли готово?
— Практически — все.
Алексей и Иван сидели над картами.
Нотебург. Крепость, которая когда-то звалась Орешком и принадлежала русским. Крепость, которую было чертовски трудно взять. Ну да ничего, попользовался вражина русской крепостью, пора и честь знать. А за аренду с него взять — кровью возьмем.
Крепость стояла на острове, в истоке Невы. То есть даже подобраться, даже переправиться...
— Что пишет Ерофей?
Ерофей, один из царевичевых воспитанников, еще когда был отправлен с важной миссией. Ему надобно было обеспечить достаточное количество кораблей на реке Неве. А как иначе?
Шведы там, как у себя дома. Переправляться, когда эти стервятники рядом кружат?
Самоубийство.
