— А то, что его полумесяц должен быть наточен так, что разрежет стол просто под своим весом. А теперь представь, какое мастерство должно быть у "неопасного" барда, чтобы не только других не поранить, но элементарно самого себя на две, без сомнения, симпатичные половинки не разрезать?

Девушка замерла, ошарашено глядя на подвыпившего менестреля, обнимающего смеющуюся Софи, вторую официантку.

— Представила? Вот то-то же! Так что не зря его наш Неки побаивается. Ох, не зря... И это не считая того, что его вообще не может быть — ну, надо же, дракон-полукровка! Не думал, что когда-нибудь увижу подобное! — старик пораженно покачал головой, вытирая белым полотенцем глиняную кружку.— Кстати, ребятки, безопаснее всем думать, что его папочкой был какой-нибудь светлый полуэльф...

Ипис был опытным воином и еще более опытным начальником. За прошедшие несколько лет, Фури уже привыкла безоговорочно доверять ему, хотя, наверное, это могло бы показаться странным — как воровка может доверять начальнику тюрьмы?

Они познакомились три года назад. Они — это Фури, Некатор и Ипис. Хотя, как казалось воровке, Неки и Ипис знали друг друга намного дольше. Иначе почему, когда обманутый лордом воин решил сбежать, он забрал с собой именно этого убийцу? Воровка до сих пор не понимала, что за тайна была между этими двумя, тайна, связывающая их крепче стальной цепи. Да и не хотела знать — некоторые вещи не должны быть произнесены вслух. Когда они впервые встретились, почему свободолюбивый Неки беспрекословно слушался вояку и никогда даже не перечил ему? И подобных вопросов у любопытной девушки было до сотни.

Она сбежала с ними, потому что ей просто повезло. Ее камера была на пути беглецов, и она в тот поздний час все еще не спала. Ну, и еще была настолько наглая, что пообещала заорать, если ее не возьмут с собой. Фури до сих пор не понимала, почему на злобный шепот убийцы: "Давай я просто перережу ей горло?", в тот вечер Ипис сказал "нет". Неки, смеясь, говорил, что Ипис просто не хотел, что бы ночной кот вновь почувствовал вкус крови, только-только успев отвыкнуть за год сидения в застенках. Может, все было и так, но тогда почему же Ипис только улыбался, когда она спрашивала, и переводил разговор в несмешную шутку?

— Ну, Кантаре, спой что-нибудь для меня... ну, пожалуйста! — раздался звонкий голос, капризно тянущий гласные, перекрикивая даже пьяные вопли наемников.

Фури с неодобрением смотрела на крутящуюся перед полукровкой девицу, весьма плотного телосложения. Разнося подносы с едой и выпивкой, укорачиваясь от хлопков, девушка отметила про себя, что дракона зовут Кантаре, Поющий. "Ну, что ж, спой нам, неизвестная птичка. Посмотрим, насколько ты хорош".

А парень в это время достал из вышитой домотканой сумки ситару, древнюю, из уже давно почерневшего рога горного тура. Изогнутые линии, заклепки из черненого серебра, полупрозрачные струны. Она была прекрасна и безумно стара, настолько, что казалось, будто она помнит всех прежних Великих Бардов — и зеленоглазую Люсинию, и весельчака Солиса, всех, кто когда-либо брал в руки подобный инструмент. А может быть, и не просто такой же, а именно этот самый.

А тот, кого неизвестные родители назвали Кантаре, начал играть... Сначала тихая, неуверенная трель первой утренней пташки сменилась мелодией ветра, капели, водопада, хором птиц, когда рассвет уже зажигает свечи на востоке... Звук нарастает, заставляя забывать все, все кроме музыки, поглощая, привязывая... но вдруг в нее вплетается тонкий свист, тихая мелодия дудочки и, казалось, природа, бушевавшая на струнах древнего инструмента, затихает и звучит негромко, переплетаясь со свистом соловья... И тут в музыку последней составляющей вплетается Голос:

— Безымянен иль сотни имен — все одно...

За порогом, в ночи завывает израненный зверь,

И в глазах полумрак, как печали чужое клеймо,

На гитаре сожженной чуть хрипло поет менестрель.

Не молчи, если хочешь сказать "не люблю" —

Для любви слишком сложная это игра.

Ты ко мне подойдешь, и я песню тебе пропою,

Ты захочешь любви — полюблю в эту ночь я тебя...

И звонко, чувственно поют струны, и вторит им соловьиный свист, и поет дракон, обещая, соблазняя чью-то душу. Но тут мелодия меняется, становясь чуть более тихой, нежной, грустной. И вторит струнам Поющий:

— А на утро, легонько лишь дверь притворив,

Я уйду по забытой тропинке назад.

Я опять буду петь, может, даже тебя позабыв,

И увидев опять, не пойму странный блеск твоих глаз.

Улыбаясь, ты чашу вина мне нальешь...

Я опять похвалю твои руки и глаз серебро,

Спросишь тихо меня: "Ты же снова споешь?"

Я спою ту же песню, но узнать мне тебя не дано...

Ты все знаешь сейчас — так скажи "не люблю",

И тогда мы не будем в опасные игры играть,

О любви я лишь только тебе пропою,

А ты будешь со мной только лишь танцевать...

И замолкает на миг, что бы вновь вернуться сильным, властным звуком:

Ты не смейся, подумай, тебя я прошу —

Не играю словами, не путаю повести нить,

Не шепчи мне сегодня так нежно — люблю,

Вдруг не сможет тебя менестрель позабыть?..

И еще несколько минут в тишине, казалось, обитали звуки древнего инструмента и голос его хозяина, еще на несколько минут все вокруг замерло, слушая их. Хотя уже давно отложил в сторону свой инструмент неправильный дракон, неправильный дроу...

И вдруг зал отмер. Вновь зазвучал хохот, стук кружек, Фури услышала, как за ее спиной тихо, но очень творчески, ругался Неки, заметив сгоревшую у заслушавшегося помощника баранину. Скрипнула стойка, и, облокотившись на руки, рядом с девушкой встал Ипис:

— Красивая песня... — произнес он и покосился на зачарованную девушку.

— Угу.

А подошедший с другой стороны Некатор добавил, насмешливо ухмыляясь, и вытирая жирные руки о темное полотенце:

— Какой странный дракон!— Некатор покачал головой, улыбаясь криво и пугающе радостно.— Впервые я понимаю малышку — я побаиваюсь этого барда! Ведь от него абсолютно не понятно, чего ожидать!

А через секунду, когда Неки, смеясь, убегал от разозлившейся "малышки", Ипис произнес, обращаясь в никуда:

— Что-то случится... Неспроста ты здесь, бастард двух Великих Родов, ой неспроста...

А тот, кто смутил мысли Иписа из клана Купрус'Д'Онис, пил вино и гадал, что принесет ему завтрашний день.

Монс Абире'Каелум

Атердоминиус Морбис'Хиберхория

В Тронном Зале Великой Горы было пусто. На гладких антрацитово-черных стенах матово блестели огни тысяч свечей. Они едва-едва освещали тонкие колонны, вязь резных узоров, изображающих Бога-дракона, сына его и Великою Войну Драконов. Тонкие узоры из кости морских чудовищ, золота и алмазов, длинные белые свечи в золотых подсвечниках, отшлифованная до зеркального блеска поверхность пола, тяжелые бархатные занавески — все это казалось лишь изящной рамой для сидящего на троне мужчины.

Он выглядел как изящная статуэтка. Как скульптура из так любимого драконами мрамора — идеально-белая; и кожа, и волосы, и длинные тонкие когти, и губы — все было белым, как снега на вершинах Отцовских Гор. И только глаза в полумраке Зала были темными, золотисто-алыми, они обжигали, как обжигает лед в снежную метель, как обжигает холод, как замораживают глаза ядовитой змеи.

Атердоминиус был альбиносом, полуслепой и ненавидящий всех живых, жестокий, похожий на ледяную статую, на метель, на снег, холодный и беспристрастный, карающий и милующий лишь по странной прихоти бушующего характера. Как в безжалостную зиму, когда снег и лед покрывают голые скалы Гор, где живет суровый народ драконов, так и его душа покрыта толстым слоем льда, скрывающим чувства, и не известно насколько толстый этот слой, и вообще есть ли ему конец.

Он всегда был спокоен, никто не мог поколебать его равнодушие, никто... до этих безумных дней.

Вот уже три дня, как мысли Владыки занимал один человек. Точнее, дракон, дракон-полукровка. Кантаре, сына Ардора, телохранителя его сына, прозванного Пламенным Генералом. В голове Атердоминиуса был лишь этот юноша, темнокожий с нереально ярким золотом волос и глаз. Казалось, что презренный бастард был создан из солнечного света, и одно это выводило дракона из себя. Полукровка, созданный из ненавидимого драконом света солнца и красок, красок жизни и лета — Владыка чувствовал, что его лед, лелеемый все годы долгой жизни, начинал таять, заставляя чувства Черного Господина просачиваться наружу и волновать его. А он никогда не любил, когда его заставляли терять спокойствие.

Если же кто-то на это и решался, по глупости, из добрых побуждений или просто по незнанию... Он просто исчезал.

Владыка помнил, когда ему сообщили о бастарде. Он помнил, как ненависть затопила всю его сущность, он погрузился в ярость, осознав, что кто-то посмел противиться его приказу, что кто-то нарушил Закон. А потом, успокоившись, Владыка лишь удивился — никогда прежде он не испытывал таких ярких чувств, никогда прежде он не чувствовал себя настолько живым. И это было достаточно интересно, что бы скрасить несколько скучных лет.

"Что ж, я дам ему шанс на жизнь, ведь убить это ничтожество я всегда успею... А может быть, у меня наконец-то появится достойный противник?"

И белоснежный дракон засмеялся безумным смехом абсолютно счастливого человека.

Ардор

Когда дракона вызвали к Владыке, сердце его похолодело. Все мысли заметались в голове, оставив лишь одну, как набат звучащую в пустоте. Неужели Он узнал?..

Желтоглазый сын рода Ночи уже давно не видел Сына Бога-дракона и, если говорить начистоту, был этим вполне доволен. Ему хватало наследника с его капризами и неконтролируемыми приступами ярости, и Ардор совсем не хотел, что бы с ним начал играть в свои непонятные игры сам Владыка. И это, не считая того, что он просто боялся белокожего дракона.

И еще сын.

Да, возможно, холоднокровный воин и не признавался себе, но куда больше собственного наказания, возможно, даже больше собственной смерти, он боялся за своего старшего сына, чернокожего юноши с золотыми нитями волос, так напоминающего ему о красавице-эльфийке, любящей золотые побрякушки. Теперь, когда с момента их последней встречи прошло уже двадцать семь лет, и шанс, что они вновь повстречаются, был ничтожно мал, Ардор смог признаться, что он не ненавидит ее. Да, просто не ненавидит, как остальных женщин-дроу, и все.

Он шел темными коридорами Монс Абире'Каерум, что в центре Отцовских Гор, к главным покоям Владыки. К Асилим Деус, Убежищу Бога, спрятанному в самом центре скалы. Он спускался все ниже и ниже, вдыхая все более затхлый воздух и чувствуя, как издалека пробивается пряный запах благовоний и свежего морского бриза.

В прошлый раз, когда Ардор спускался в Убежище, он был удивлен огромными стрельчатыми окнами, закрытыми бархатными занавесками. Тогда же он был поражен и свежим дыханием Матери Океана, он не понимал, как в подземелье, в толще скалы, она может принести свой запах свежих водорослей и рыб? А потом он узнал, что там, за бархатными занавесями находятся окна, окна, ведущие в огромный грот, соединяющийся с подолом платья Матери. Ардор всегда любил этот морской, соленый запах и никак не мог понять, почему же в покоях Владыки дыхание морской воды практически неощутимо из-за приторного аромата благовоний.

Прошло уже несколько лет, с тех пор, как он последний раз был в святилище, и вот он снова стоит у деревянных ворот с резным изображением жития Бога-дракона, и снова, как в прошлый раз, его сердце застыло в ожидании неминуемой гибели. Он же не мог узнать?..

Когда Ардор вошел в полумрак залы, его на миг ослепила царящая там темнота, но когда его глаза привыкли, то дракон смог различать детали обстановки — странно изогнутые фигуры статуй, рельефы, колонны... Трон из слоновой кости, украшенный камнями, но какими, он не мог сказать, слишком темно. Лишь одно он мог сказать твердо.

Трон был пуст.

— Великий Владыка, — произнес телохранитель негромко, вот только его голос разнесся по пустынному залу так быстро, как разносился голос Черного Господина, — Вы вызывали меня?

Тишина, в которой прокатился рокочущий голос Третьего воина, отступала лишь на миг, возвращаясь к нему, закрадываясь в сердце, заставляя бесстрашного воина чувствовать, как по телу проходит дрожь. До него доходили слухи о Владыке, он видел семьи тех, кто, войдя в Убежище Милосердного Бога, уже никогда не возвращались домой. И он вспомнил, что его дома ждут два маленьких дракончика. Да еще и Арборис с лопоухим Кантаре, который, хоть и не стал воином, но все-таки носит под длинной косой ритуальную луну. Нет, он не сдастся, не может сдаться судьбе, он не даст всему так быстро закончиться... Он ведь так и не поговорил с сыном.

— Ардор Эри'Нокс, да, я тебя звал.

Голос Владыки раздался откуда-то сбоку, из-за занавеси. Обернувшись, Ардор увидел, как приподнялась тяжелая ткань, и из-за нее показалось тонкое запястье снежно-белого цвета, манящее его за преграду.

— Иди сюда, Третий воин.

Когда, наклонившись, Ардор вышел на небольшую площадку, спрятанную за занавесью темно-красного бархата, он не смог сдержать своего изумленного вдоха — трехметровая каменистая площадка, на которой он стоял, обрывалась отвесной пропастью. На несколько сот метров вниз, шла вертикальная скала, гладко отполированная столетними приливами и отливами, блестящая как зеркало, а внизу ее плескалось море, переливаясь матовым сиянием изумрудов. Оно мягким шелком билось о скальные штыки, поднимающиеся из глубин Матери. Некоторые из них были настолько огромными, что превращались в подобие колонн, соединяющих воду и покрытый мелкими иглами сталактитов потолок. Скалы были антрацитово-черные с золотисто-белыми прожилками, которые, как казалось дракону, складывались в странные узоры росписей.

Ардор никак не мог найти прохода к океану, наверное, он находился где-то глубоко под темной водой, там, откуда били лучи неяркие солнца, подсвечивая воды подземного озера зеленовато-синим светом. По стенам грота блуждали блики, придавая ему невообразимо прекрасный вид.

— Тебе нравится мое Убежище, воин?

Холодный голос Владыки заставил дракона вздрогнуть, и его глаза остановились на острых клыках скал зловеще блестевшим внизу.

— Другим тоже понравилось, до смерти понравилось, — холод и равнодушие, сквозь которые едва пробивались ростки спокойного безумия, вот что звучало в речи альбиноса, ведущего свою непонятную игру.

Ардор стоял, представляя, как над его головой смыкаются эти божественно прекрасные воды, а по его ребрам скользят острые пики камня, холодные и шершавые. Возможно, исчезнуть здесь будет не так и страшно... Если бы не сын.

Мысли гордого дракона путались, сменяли друг друга непрерывным калейдоскопом, как будто нет ничего в мире, ничего кроме игры зеленых бликов на блестящей черно-золотой стене. И лишь одна беспрестанно звенела, не давая ему сдаться — сын, сын, сын!

— Не хочешь сыграть в дивидоми?